Томас Пинчон. Мелкий дождь
(Отрывок)
Снаружи солнце неспешно прожаривало территорию роты. Влажный воздух был неподвижен. В солнечном свете ярко желтел песок вокруг казармы, где размещалась секция связи. В казарме никого не было, кроме сонного дневального, который лениво курил, прислонившись к стене, и еще одного солдата в рабочей форме, который лежал на койке и читал книжку в бумажной обложке. Дневальный зевнул и сплюнул через дверь в горячий песок, а лежавший на койке солдат, которого звали Ливайн, перевернул страницу и поправил подушку под головой. В оконное стекло с гудением бился большой москит, где-то играло радио, настроенное на волну рок-станции Лизвилля, а снаружи беспрестанно сновали джипы и с урчанием проносились грузовики. Дело было в форте Таракань, штат Луизиана, в середине июля 1957 года. Натан Ливайн по прозвищу «Толстозадый», специалист 3-го класса, уже 13 месяцев (а точнее 14-й) служил в одной и той же роте одного и того же батальона и занимал одну и ту же койку. За такой срок в таком гиблом месте, как форт Таракань, любой нормальный человек вполне мог дойти до самоубийства или, по меньшей мере, до помешательства, что, собственно, и происходило довольно часто, судя по статистическим данным, которые более или менее тщательно скрывались армейским начальством. Ливайн, однако, не относился к числу заурядно-нормальных людей. Если солдаты здесь по большей части стремились закосить под Восьмой раздел, то Натан был одним из немногих, кому, в сущности, нравилась служба в форте Таракань. Он довольно легко и быстро адаптировался к местным условиям: сгладились и смягчились шероховатости его резковатого бронксского выговора, который стал по-южному протяжным; Натан убедился, что самогон, обычно неразбавленный или смешанный с тем, что удавалось нацедить из ротного автомата с газировкой, можно пить с таким же удовольствием, как и виски со льдом; в барах он теперь балдел от музыки фолк-групп так же, как раньше тащился от Лестера Янга и Джерри Маллигэна в «Бёрдленде». Ливайн был ростом шесть футов с гаком и широк в кости, но если прежде у него было худощаво-мускулистое телосложение, фигура пахаря, как выражались его сокурсницы в колледже, то за три года службы, всячески увиливая от нарядов на работу, он обрюзг и растолстел. Отрастил изрядное пивное брюшко, которым определенно гордился, и толстый зад, которым гордился значительно меньше и которому был обязан своим прозвищем.
Дневальный щелчком отправил окурок за дверь в песок.
— Глянь, кто идет, — сказал он.
— Если генерал, скажи, что я сплю, — отозвался Ливайн, зевнув, и закурил сигарету.
— Нет, это Копыто, — сообщил дневальный и снова прислонился к стене, закрыв глаза.
По ступеням протопали маломерные башмаки, и голос с виргинским акцентом произнес:
— Капуччи, погань безродная.
Дневальный открыл глаза.
— Отвали, — сказал он.
Ротный писарь Дуган, по кличке Копыто, вошел в казарму и, недовольно скривив губы, приблизился к Ливайну.
— Кому ты дашь эту порнушную книжку, когда закончишь, Ливайн? — спросил он.
Ливайн стряхнул пепел в пилотку, которую использовал в качестве пепельницы.
— Скорее всего, выброшу на помойку, — улыбнулся он. Губы у писаря скривились еще больше.
— Тебя лейтенант зовет, — сказал Дуган, — так что давай поднимай свой жирный зад и чеши в канцелярию.
Ливайн перевернул страницу и снова начал читать.
— Эй, — сказал писарь.
Дуган служил по призыву. Он вылетел со второго курса Виргинского университета и, как многие писари, имел садистские наклонности. Кроме того, у Дугана были и другие причуды. Он, например, нисколько не сомневался, что НАСПЦН — это коммунистическая организация, целью которой является стопроцентная интеграция белой и черной рас путем смешанных браков, или что виргинский джентльмен — это наконец явленный миру Übermensch, которому только гнусные интриги нью-йоркских евреев мешают осуществить свое высокое предназначение. Главным образом из-за последнего пункта Ливайн не ладил с Дуганом.
— Меня вызывает лейтенант, — сказал Ливайн. — Надо думать, ты уже выписал мне увольнительную. Черт, — он глянул на часы, — а еще только половина двенадцатого. Молодчина, Дуган. На пять с половиной часов раньше времени.
И Ливайн восхищенно покачал головой. Дуган ухмыльнулся.
— Вряд ли это насчет увольнения. Боюсь, оно тебе пока не светит.
Ливайн отложил книгу и погасил окурок в пилотке. Затем посмотрел в потолок.
— Господи, — пробормотал он, — что я еще натворил? Неужто меня опять собираются посадить на губу? За что?
— Всего пара недель прошла, как ты был там, верно? — ввернул писарь. Ливайн знал эти уловки. Он думал, что Дуган давно уже отказался от мысли подставить его. Но, похоже, такие типы только ждут подходящего момента.
— Я к тому, что хватит валяться на койке, — сказал Дуган.
«Валяться» он произнес как «ва-аляца». От этого Ливайн ощутил раздражение и, подобрав книгу, снова принялся читать.
— Ладно, — сказал он, отдавая честь. — Иди назад, бледнолицый.
Дуган посмотрел на него и наконец ушел. Очевидно, по дороге к двери он споткнулся о винтовку дневального, поскольку послышался грохот и голос Капуччи произнес: «Господи, ну что за хмырь неуклюжий». Ливайн закрыл книгу, сложил ее пополам и, перевернувшись на живот, засунул в задний карман. С минуту он лежал на животе, наблюдая за тараканом, петлявшим по невидимому лабиринту на полу. Зевнув, Ливайн с трудом поднялся с койки, вытряхнул окурки из пилотки на пол, потом надел пилотку, сдвинув ее наискось вниз. У выхода обнял дневального.
— Что стряслось? — поинтересовался Капуччи.
Ливайн прищурился, глядя на яркое марево снаружи.
— Ох уж эти парни в Пентагоне, — сказал он. — Никак не хотят оставить меня в покое.
Он поплелся по песку к зданию канцелярии, даже через пилотку чувствуя, как печет солнце. Вокруг канцелярии была узкая полоска травы — единственная зелень на всей территории роты. Чуть дальше слева в столовую уже выстраивается очередь. Ливайн свернул на гравиевую дорожку, ведущую к канцелярии. Он подозревал, что Дуган торчит где-то поблизости или, по крайней мере, наблюдает за ним из окна, но когда он вошел, писарь сидел за своим столом у стены и что-то сосредоточенно печатал на машинке. Ливайн облокотился о стойку перед столом первого сержанта.
— Привет, сержант, — поздоровался Ливайн.
Сержант поднял глаза.
— Где тебя черти носят? — спросил он. — Опять читал порнуху?
— Точно, сержант, — ответил Ливайн. — Учебник для сержантов.
Сержант бросил на него сердитый взгляд.
— Лейтенант хочет тебя видеть.
— Знаю, — сказал Ливайн. — Где он?
— В классе, — ответил сержант. — Остальные уже там.
— Что за буза, сержант? Что-то из ряда вон?
— Иди и все сам узнаешь, — проворчал сержант. — Черт возьми, Ливайн, пора бы знать, что мне никто ничего не рассказывает.
Ливайн вышел из канцелярии и направился в класс, расположенный с другой стороны здания. Через хлипкую дверь он услышал голос лейтенанта. Ливайн толкнул дверь. Лейтенант инструктировал десяток рядовых и спецов из роты Браво, сидевших и стоявших вокруг стола, на котором лежала карта, вся в круглых пятнах от кофейных чашек.
— ДиГранди и Зигель, — командовал лейтенант, — Риццо и Бакстер… — Он поднял взгляд и увидел Ливайна. — Ливайн, поедешь с Пикником. — Он небрежно свернул карту и положил ее в задний карман, — Все ясно? — Все кивнули, — Ладно, готовность к часу. Вывести машины из гаража и вперед. Я жду вас у Лейк-Чарльз.
Лейтенант надел фуражку и вышел, хлопнув дверью.
— Время пить колу, — сказал Риццо. — У кого есть курево?
Ливайн уселся на стол и спросил:
— Что стряслось?
— О Господи, — сказал Бакстер, светловолосый деревенский паренек из Пенсильвании. — Добро пожаловать в нашу компанию, Ливайн. Да все из-за этих чертовых каджунов. Понаставили кругом табличек. «Выгул собак и солдат запрещен» и прочих в том же духе. А чуть возникнет какая заварушка, кого они слезно молят о помощи?
— Сто тридцать первый батальон связи, — сказал Риццо, — кого же еще?
— А куда это мы едем в час? — поинтересовался Ливайн.
Пикник поднялся с места и направился к автомату с колой.
— Куда-то к Лейк-Чарльз, — ответил он. — Там был шторм или что-то в этом роде. Линии связи оборваны. — Он сунул пятак в автомат, но, как обычно, ничего не произошло. — Рота Браво спешит на помощь. Давай, детка, — вкрадчиво-ласковым голосом сказал он автомату и злобно пнул его ногой. Безрезультатно.
— Смотри не опрокинь, — сказал Бакстер.
Пикник стукнул автомат кулаком в строго определенные места. Что-то щелкнуло, и из краников полились две струйки — одна газировки, другая сиропа. Прежде чем они иссякли, изнутри, перевернувшись, выскочил пустой стаканчик, и сироп облил его снаружи.
— Хитрый дьявол, — сказал Пикник.
— Шизанутый, — сказал Риццо. — Одурел от жары.
Так они говорили еще какое-то время, рассуждая о том о сем, проклиная каджунов и армию, попивая кока-колу и куря сигареты. Наконец Ливайн встал и, засунув руки в карманы, чтобы эффектнее выпятить живот, сказал:
— Ну, я, пожалуй, пойду собираться.
— Погоди, — сказал Пикник, — я с тобой.
Они вышли наружу. Пройдя по гравиевой дорожке, ступили на песчаную площадку и побрели к казарме, обливаясь потом в неподвижном воздухе под лучами палящего желтого солнца.
— Ни минуты покоя, Бенни, — пожаловался Ливайн.
— Господи Иисусе, — сказал Пикник.
Они вошли в казарму, волоча ноги, как каторжане, и когда Капуччи спросил, что случилось, ему в ответ взметнулись два оттопыренных средних пальца — синхронно и слаженно, словно ножки танцовщиц в варьете.
Ливайн достал свой вещмешок и побросал туда рабочую форму, белье и носки. Потом засунул бритвенный прибор и, словно о чем-то вспомнив, заткнул сбоку старую бейсбольную кепку синего цвета. Некоторое время он стоял над мешком, морща лоб. Затем сказал:
— Эй, Пикник.
— Чего? — отозвался Пикник с другого конца казармы.
— Я не могу ехать. У меня увольнение с шестнадцати тридцати.
— Тогда зачем ты собираешь вещи? — спросил Пикник.
— Думаю пойти поговорить с Пирсом.
— Он, наверное, обедает.
— Нам все равно надо пожрать. Пошли.
Они снова вышли под палящее солнце и побрели по раскаленному песку к столовой. Войдя с обратной стороны, они увидели лейтенанта Пирса, в одиночестве сидевшего за столом возле раздачи. Ливайн подошел к нему.
— Я тут вспомнил… — начал Ливайн.
Лейтенант поднял глаза.
— Проблемы с машинами? — спросил он.
Ливайн почесал живот и сдвинул пилотку на затылок.
— Не совсем, — сказал он, — просто у меня увольнение с шестнадцати тридцати, и я подумал, что…
Пирс выронил вилку. Она с громким звоном упала на поднос.
— Что ж, — сказал лейтенант, — увольнение подождет, Ливайн.
Ливайн улыбнулся широкой идиотской ухмылкой, которая, как он знал, раздражала лейтенанта, и сказал:
— Черт, с каких это пор я стал незаменимым человеком в роте?
Пирс раздраженно вздохнул.
— Слушай, тебе прекрасно известна ситуация в роте. В приказе сказано использовать специалистов, классных специалистов. К сожалению, таких у нас нет. Только разгильдяи вроде тебя. Так что придется и тебе заняться делом.
Пирс был выпускником МТИ и прошел обучение в Службе подготовки офицеров резерва. Он только что получил первого лейтенанта и изо всех сил старался не давить на других своей властью. Слова он произносил отчетливо, с суховатым выговором жителя Бикон-Хилла.
— Лейтенант, — сказал Ливайн, — вы тоже когда-то были молоды. Я уже договорился с девчонкой в Новом Орлеане, она будет меня ждать. Дайте юности шанс. В роте полно специалистов получше меня.
Лейтенант мрачно улыбнулся. Каждый раз в подобных ситуациях между ним и Ливайном проявлялась скрытая взаимная приязнь. На первый взгляд они друг друга в грош не ставили, однако каждый смутно ощущал, что они ближе друг другу, чем сами могли себе признаться, что их связывают своего рода братские узы. Когда Пирс только прибыл в Таракань и узнал историю Ливайна, он пытался поговорить с ним по душам. «Ты губишь свою жизнь, Ливайн, — говорил он. — Ты же закончил колледж, и у тебя самый высокий КУР в этом долбаном батальоне. А ты что делаешь? Торчишь в самой захудалой дыре в вооруженных силах и отращиваешь зад. Почему бы тебе не поступить в офицерскую школу? Ты мог бы даже попасть в Пойнт, если бы захотел. Чего ради ты вообще пошел в армию?» На что Ливайн отвечал с легкой ухмылкой, в которой не было ни тени смущения или насмешки: «Ну, я вроде как решил побыть в шкуре рядового и потом сделать карьеру». Поначалу лейтенанта возмущали такие заявления и он начинал в запале нести околесицу. Потом он просто разворачивался и уходил, не говоря ни слова. В конце концов он вообще перестал разговаривать с Ливайном.
— Ты в армии, Ливайн, — продолжил лейтенант. — Увольнение — не право, а поощрение.
Ливайн засунул руки в задние карманы.
— А, — сказал он. — Ну, ладно.
Ливайн повернулся и, не вынимая рук из карманов, побрел к раздаче. Взял поднос, ложку с вилкой и получил свою порцию. Опять было рагу. По четвергам, похоже, всегда было рагу. Он подошел к столу, за которым сидел Пикник, и спросил:
— Усек?
— Я так и думал, — ответил Пикник.
Они поели, вышли из столовой и около мили молча тащились по песку и бетону, еле волоча ноги; солнце плавило им мозги через пилотки, волосы и черепные кости. Без четверти час они добрались до гаража; остальные связисты собрались возле шести машин с радиостанциями. Ливайн и Пикник забрались в кабину одного из фургонов, Пикник сел за руль, и они поехали вслед за остальными в расположение роты. Остановившись у казармы, забрали свои вещмешки и забросили их в машину.
Колонна машин двигалась в юго-западном направлении, через болотистую местность, мимо полей. Подъезжая к городку Де Риддер, солдаты увидели тучи, собиравшиеся на юге.
— Будет дождь? — спросил Пикник. — Боже праведный.
Ливайн надел темные очки и принялся читать свою книжонку, которая называлась «Болотная девка».
— Чем больше я об этом думаю, — лениво произнес он, — тем больше склоняюсь к мысли набить морду этому лейтенантишке.
— Сучара он, да, — согласился Пикник.
— Точно, — сказал Ливайн, положив книжку на живот. — Иногда мне хочется обратно в колледж. А это хреново.
— Почему хреново? — спросил Пикник. — Да я бы хоть сейчас вернулся в Академию, всё лучше, чем копаться в этом дерьме.
— Нет, — нахмурился Ливайн. — Назад пути нет. Помню, я однажды попробовал вернуться к шлюхе. И тоже вышло хреново.
— Да, — кивнул Пикник. — Ты мне рассказывал. Лучше бы вернулся. Жаль, что я не могу. Вернуться хотя бы в казарму и завалиться спать.
— Спать можно где угодно, — сказал Ливайн. — Я могу.
У самого Де Риддера они повернули на юг. Впереди угрожающе сгущались темные тучи. По обеим сторонам дороги тянулись унылые мшистые болота, источающие зловоние, которые затем сменились неприглядными полями.
— Будешь читать эту книжку после меня? — спросил Ливайн. — Довольно интересно. Как раз про болота и про шлюху, которая там живет.
— Правда? — сказал Пикник, мрачно глядя на едущий впереди фургон. — Хотелось бы мне найти девчонку в этих местах. Построить себе избушку посреди болот, где бы меня никакой Дядя Сэм не нашел.
— Еще бы не хотелось, — сказал Ливайн.
— Да тебе самому того же хочется.
— Боюсь, мне это быстро надоест.
— Что тебе неймется, Натан? — спросил Пикник. — Найди себе хорошую девчонку и поезжай с ней на север.
— Армия — моя единственная любовь, — сказал Ливайн.
— Все вы, тридцатилетние, одинаковы. По-твоему, Пирс все еще верит в эту дребедень о сверхсрочной службе?
— Не знаю. Я сам не верю. С какой стати должен верить он? Но я, по крайней мере, прямо говорю об этом. Подожду пока и посмотрю, что выйдет, когда придет время.
Так они ехали около двух часов, оставляя по дороге фургоны, чтобы установить радиорелейную связь с фортом, и к Лейк-Чарльз прибыли только две машины. Ехавшие в первом фургоне Риццо и Бакстер посигналили, чтобы Ливайн и Пикник остановились. Небо уже сплошь затянуло тучами, и подул, ветерок, который холодил тела под отсыревшей униформой.
— Давайте поищем бар, — предложил Риццо. — И подождем, когда приедет лейтенант.
Риццо был штаб-сержантом и считался самым большим интеллектуалом в роте. Он читал такие труды, как «Бытие и ничто» и «Форма и ценность современной поэзии», презрительно отвергая вестерны, эротические романы и детективы, которые ему то и дело предлагали сослуживцы. Он, Пикник и Ливайн часто собирались по вечерам поболтать в ротной лавке или кофейне, хотя обычно говорил в основном Риццо.
Они въехали в город и вскоре обнаружили тихий бар возле школы. В баре было пусто, если не считать пары школьников. Друзья заняли столик в глубине. Риццо сразу пошел в туалет, а Бакстер направился к выходу. «Сейчас вернусь, — сказал он. — Только куплю газету». Ливайн пил пиво, погрузившись в мрачные раздумья, по привычке поджимая губы на манер Марлона Брандо и почесывая под мышкой. В зависимости от настроения он еще время от времени посапывал по-обезьяньи.
— Пикник, проснись, — сказал Ливайн, очнувшись от раздумий. — Генерал идет.
— Ну его в задницу, — сказал Пикник.
— Ты явно не в духе, — сказал подошедший Риццо. — Бери пример с меня или с Толстозадого. Нам всё нипочем.
В этот момент в бар влетел возбужденный Бакстер с газетой в руках.
— Эй, парни, — воскликнул он, — мы попали на первые полосы газет.
Он разложил на столе местную газету, и они увидели набранный крупными буквами заголовок: «ПОСЛЕДСТВИЯ УРАГАНА: 250 ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ».
— Ураган? — удивился Пикник. — Какой, к черту, ураган?
— Может, моряки не могут поднять самолет, — сказал Риццо, — а нас направили сюда, чтобы найти эпицентр.
— Интересно, что там все-таки происходит, — задумчиво произнес Бакстер. — Черт, должно быть, дело дрянь, раз все линии связи оборваны.
Ураган, как выяснилось из газеты, полностью смел с лица земли поселок Креол, расположенный на острове, или, вернее, на возвышенном участке посреди заболоченной дельты реки, примерно в 20 милях от Лейк-Чарльз. Большой беды вполне можно было избежать, если бы не ошибка Бюро погоды. В среду днем, когда местные жители начали эвакуироваться, Бюро объявило, что ураган начнется не раньше вечера в четверг. Оно убеждало людей не торопиться и не создавать заторов на дорогах. Времени якобы было предостаточно. Ураган налетел в среду ночью, где-то между полуночью и тремя часами утра, и основной удар пришелся на Креол. Сюда стягивались силы Национальной гвардии, говорилось в газете, а также спасатели из «Красного Креста», подразделения армии и флота. Предпринимались попытки направить самолеты с базы ВВС в Билокси, но погодные условия были очень плохими. Одна из крупных нефтяных компаний выделила два буксирных судна для оказания помощи в операции по спасению пострадавших. Креол, по всей видимости, вот-вот должны объявить зоной бедствия. И так далее.
Они заказали еще пива и поговорили об урагане, и все согласились, что ближайшие несколько дней, скорее всего, придется вкалывать, и принялись на чем свет стоит проклинать армию США.
— У вас еще есть время сделать карьеру, — сказал Риццо, — на сверхсрочке хоть чего-то можно добиться. А мне осталось триста восемьдесят два треклятых дня. Ни черта я не успею.
Ливайн улыбнулся.
— Ерунда, — сказал он, — просто тебя все это достало.
Когда они вышли из бара, на улице шел дождь и становилось прохладней. Они сели в машины и выехали по слякоти из города к пункту сбора, назначенному лейтенантом Пирсом. Его самого там еще не было. Припарковав машину, Ливайн и Пикник остались сидеть в кабине, слушая, как дождь барабанит по крыше. Ливайн достал из кармана «Болотную девку» и погрузился в чтение.
Чуть погодя подошел Риццо и постучал в стекло.
— Генерал едет, — сказал он, показывая на дорогу.
Сквозь пелену дождя они увидели приближающийся джип, за рулем которого смутно угадывалась фигура в хаки. Джип остановился у грузовика Риццо, водитель вылез из машины и вразвалку подбежал к ним. Лицо у водителя было небритым, глаза красными, а форма — потрепанной и грязной, и когда он заговорил, голос у него слегка дрожал.
— Вы из Национальной гвардии? — спросил он надрывно-громким голосом.
— Ха, — возмутился Риццо, — Нет. Но, ей-богу, мы ничем не хуже.
— Да уж. — Прибывший повернулся, и Ливайн с ужасом осознал, что у того на плечах по две серебряные нашивки. — Там такая кутерьма, — пробормотал офицер, покачав головой, и пошел к своему джипу.
— Извините, сэр, — крикнул ему вдогонку Ливайн. И тихо добавил: — Бог ты мой, Риццо, ты видел?
Риццо рассмеялся.
— Война — это ад, — жестко сказал он.
Они просидели в кабине еще с полчаса, прежде чем наконец появился лейтенант. Они рассказали ему о капитане, который искал Национальную гвардию, и показали статью об урагане.
— Ладно, пора двигаться, — сказал Пирс, — Там уже все с ума сходят без связи.
Как выяснилось, армейские подразделения обосновались на территории кампуса Макнизского колледжа на окраине города. Уже стемнело, когда два фургона, проехав по тихим улочкам кампуса, остановились на огромном, поросшем травой пустыре.
— Эй, — крикнул Пикник Бакстеру, — давайте, кто быстрее.
Они бросились разворачивать 40-футовые антенны, и Бакстер с Риццо закончили первыми.
— Ну и черт с вами, — сказал Ливайн, — угостим вас пивом, когда покончим с этой фигней.
Пикник занялся ТСС-3, а Ливайн принялся налаживать РЛС-10. К полуночи связь была установлена.
К ним в фургон заглянул Бакстер.
— С вас пиво, ребята, — сказал он.
— Здесь поблизости есть хоть один бар? — спросил Ливайн.
— У нас только ты и Риццо в колледжах учились, — сказал Бакстер. — Так что вы должны быть здесь как дома.
— Да, Натан, — тихо поддакнул Пикник, оторвавшись от ТСС-3.— Тебе, как бывшему студенту, и карты в руки.
— Тоже мне вечер встречи выпускников, — сказал Ливайн. — Может, лучше набить тебе морду?
— Может, лучше угостишь нас пивом? — предложил Бакстер.
В нескольких кварталах от стоянки они нашли небольшой студенческий бар. Сейчас в Макнизском колледже занятия продолжались только на летних курсах, и в баре было лишь несколько парочек, танцевавших под музыку в стиле ритм-энд-блюз. Над стойкой висела полка, уставленная кружками, на которых были написаны различные имена. Обычный студенческий бар.
— Ничего, — бодро сказал Бакстер, — пиво оно и в Африке пиво.
— Давайте петь студенческие застольные песни, — предложил Риццо.
Ливайн посмотрел на него.
— Ты серьезно? — спросил он.
— Лично я, — сказал Бакстер, — терпеть не могу всей этой университетской чепухи. По мне, главное — жизненный опыт.
— Деревня, — сказал Риццо, — гордись, что сидишь в обществе трех лучших интеллектуалов армии.
— Я не в счет, — сказал Ливайн. — Я карьерист, и точка.
— Вот и я о том же, Натан, — сказал Бакстер. — У тебя диплом колледжа, а добился ты того же, что и я, хотя я и в школе не доучился.
— Беда Ливайна в том, — сказал Риццо, — что он самый ленивый раздолбай в армии. Делать ничего не хочет и боится пустить корни. Он как зерно, брошенное на камни, где нет ни клочка земли.
— И когда поднимается солнце, — улыбнулся Ливайн, — оно сжигает меня, и я усыхаю. Как ты думаешь, какого черта я столько времени сижу в казарме?
— Риццо прав, — сказал Бакстер, — в этом смысле форт Таракань в Луизиане — самое каменистое место.
— И солнце там жарит будь здоров, это точно, — сказал Пикник.
Они сидели, пили пиво и трепались до трех часов утра. Уже в фургоне Пикник сказал:
— Господи, этот Риццо говорит как заведенный.
Ливайн сложил руки на животе и зевнул.
— Кто-то ведь должен говорить, верно?
На рассвете Ливайн проснулся от громкого рева и оглушительного грохота, раздававшегося в самом центре пустыря.
— Арррр, — зарычал Ливайн, зажав уши. — Что за чертовщина?
Дождь перестал, и Пикник уже вылез из машины.
— Ты только посмотри, — сказал Пикник.
Ливайн высунул голову из кабины и огляделся. В сотне ярдов от их машины один за другим, словно гигантские стрекозы, взлетали армейские вертолеты, которые, очевидно, отправлялись обследовать то, что осталось от поселка Креол.
— Вот тебе на, — сказал Пикник. — Выходит, ночью они уже были здесь.
Ливайн закрыл глаза и откинулся на сиденье.
— Ночи здесь темные, — сказал он, наладившись спать.
Проснулся около полудня, голодный и с пульсирующей болью в голове.
— Пикник, — рявкнул он, — где здесь дают пожрать?
Пикник продолжал храпеть.
— Эй, приятель! — Ливайн схватил его за волосы и несколько раз тряхнул.
— Чего тебе? — спросил Пикник.
— Слушай, здесь есть полевые кухни или вообще какая-нибудь еда? — поинтересовался Ливайн.
Риццо вылез из своего фургона и подошел к ним.
— Ну вы и лодыри, — сказал он. — Мы уже с десяти часов на ногах.
Чуть дальше на площадке приземлялись вертолеты с пострадавшими и, выгрузив их, взлетали вновь. Рядом стояли санитарные машины, суетились врачи и санитары. Вокруг было полно фургонов, джипов, грузовиков, солдат в рабочей форме, и лишь изредка в этой толпе мелькали младшие офицеры в хаки и армейские чины со звездами.
— Боже мой, — сказал Ливайн, — что за дурдом.
— Тут полно газетчиков, фотографы из «Лайфа», наверное есть и кинорепортеры, — сказал Риццо. — Теперь это зона бедствия. Официально.
— Ничего себе, — сказал Пикник, прищурившись. — Гляньте, какие девушки.
Несмотря на летние каникулы, здесь было много студенток — и несколько довольно симпатичных, — бродивших в толпе защитного цвета. Бакстер повеселел.
— Я был прав, — сказал он. — Если достаточно долго торчать в Таракани, то наверняка подвернется что-нибудь стоящее.
— Тут прямо как на Бурбон-стрит в день получки, — сказал Риццо.
— Не трави душу, — сказал Ливайн и чуть погодя добавил: — Какой здесь, к черту, Новый Орлеан.
Ярдах в двадцати он заметил фургон с надписью на борту «131-й батальон связи». Машина была основательно помята, одно крыло отсутствовало.
— Эй, Дуглас! — крикнул Ливайн.
Сидевший у переднего колеса фургона долговязый рыжий РПК поднял голову.
— Ну, ёлы-палы, — отозвался он. — Где же это вы, парни, так застряли?
Ливайн подошел к нему.
— Когда вас сюда перебросили? — спросил Ливайн.
— Ха, — сказал Дуглас, — меня и Стила отправили прошлой ночью, сразу после урагана. Чертов ветер сдул нас с дороги.
Ливайн посмотрел на машину.
— Как там вообще? — спросил он.
— Хуже некуда, — ответил Дуглас. — Единственный мост снесло. Саперы наводят понтонную переправу. От поселка ни хрена не осталось. Все залило водой, река поднялась футов на восемь. Там только здание суда стоит, оно из бетона. И жмуриков немеряно. Их на буксирах вывозят и складывают, как поленья. Вонь несусветная.
— Ладно, весельчак, — сказал Ливайн. — Я еще не завтракал.
— Придется тебе, старик, пока что питаться бутербродами и кофе, — сказал Дуглас. — Тут кругом бегают девчонки и всем дают. В смысле, бутерброды и кофе. А больше никакой жрачки я здесь пока не видел.
— Не бойся, — сказал Ливайн, — еще увидишь. И мы тоже. Надо же нам чем-то питаться, я не собираюсь сгинуть ни за что ни про что и остаться без увольнения.
Ливайн вернулся к своему грузовику. Пикник и Риццо сидели на капоте и поедали бутерброды, запивая их кофе.
— Где вы это раздобыли? — спросил Ливайн.
— Одна девчонка принесла, — сказал Риццо.
— Надо же, — сказал Ливайн, — первый раз этот чокнутый придурок не соврал.
— Посиди здесь, — сказал Риццо, — может, другая придет.
— Не уверен, — сказал Ливайн. — Похоже, я могу подохнуть от голода. Как видно, удача сбежала от меня. — Он кивнул в сторону группки студенток и, словно ощутив некую доселе дремавшую причастность их миру, сказал Риццо: — Уже столько времени прошло.
Риццо глухо рассмеялся.
— Тебе что, на гражданку захотелось? — спросил он.
— Не в этом дело. — Ливайн покачал головой. — Это что-то вроде замкнутой цепи. Все настроены на одну частоту. Через какое-то время вообще забываешь об остальных частотных излучениях спектра и начинаешь верить, что существует только эта частота и только она имеет смысл. Но на самом деле повсюду можно обнаружить иные прекрасные цвета, а также рентгеновское и ультрафиолетовое излучение.
— Тебе не кажется, что Таракань тоже в замкнутой цепи? — спросил Риццо. — На Макнизе свет клином не сошелся, но и Таракань еще не весь спектр.
Ливайн покачал головой.
— Все вы, срочники, одинаковые, — сказал он.
— Знаю я эти песни. Только с армией нам по пути. По пути куда?
К ним подошла блондиночка с корзинкой, полной бутербродов и бумажных стаканов с кофе.
— Как раз вовремя, лапочка, — сказал Ливайн. — Ты в некотором роде спасла меня от голодной смерти.
Она улыбнулась ему.
— На вид ты не так уж плох.
Ливайн взял несколько бутербродов и стакан кофе.
— Ты тоже, — сказал он, плотоядно осклабившись. — Сенбернары нынче выглядят гораздо милее, чем раньше.
— Весьма сомнительный комплимент, — сказала девушка, — но по крайней мере не такой пошлый, как другие.
— Скажи, как тебя зовут, на тот случай, если я снова проголодаюсь, — попросил Ливайн.
— Меня зовут Ромашкой, — ответила она, засмеявшись.
— Очень забавно, — сказал Ливайн. — Тебе надо бы пообщаться с Риццо. Он у нас ученый малый. Можете сыграть в «Угадай цитату».
— Не обращай внимания, — сказал Риццо. — Он только что от сохи.
Студентка оживилась.
— Тебе нравится пахать? — спросила она.
— Потом расскажу, — сказал Ливайн, прихлебывая кофе.
— Потом так потом, — сказала она. — Увидимся.
Риццо, криво ухмыляясь, запел фальшивым тенором песню про студенточку Бетти.
— Заткнись, — сказал Ливайн. — Это не смешно.
— Ты что-то имеешь против, а? — сказал Риццо.
— Кто, я? — сказал Ливайн.
— Эй, — крикнул Дуглас, — я еду к причалу. Кто-нибудь хочет со мной?
— Я останусь у станции, — сказал Пикник.
— Поезжай, — сказал Бакстер. — Я лучше пойду туда, где больше девчонок.
Риццо усмехнулся.
— А я присмотрю за пацаном, — сказал он, — а то он, не дай Бог, лишится девственности. — Бакстер посмотрел на него исподлобья. — Тебя совратит первая же шлюшка.
Ливайн уселся рядом с Дугласом в батальонный джип. Проехав через кампус, они помчались по дороге с щебеночным покрытием, которая по мере приближения к Заливу становилась все хуже. Ничто вокруг не указывало на то, что здесь пронесся ураган: лишь несколько поваленных деревьев и дорожных знаков да разбросанные по обочинам доски и черепица. Дуглас всю дорогу комментировал произошедшее, в основном приводя полученные из вторых рук статистические данные, а Ливайн рассеянно кивал. У него вдруг мелькнуло смутное подозрение, что, может быть, на самом деле Риццо не просто Вечный Студент и что иногда маленькому сержанту удавалось уловить отблеск истины. Ливайн ощутил какое-то смутное беспокойство, возможно, предчувствие радикальной перемены после трех лет среди песков и бетона под палящим солнцем. Может, причиной тому была атмосфера кампуса, первого, где он оказался, с тех пор как закончил Городской колледж в Нью-Йорке. А может, просто подошло время внести разнообразие в монотонность, которую он только сейчас начинал ощущать. Уйти бы в самоволку по возвращении в Таракань или в пьяный загул дня на три.
На пристани было такое же столпотворение, как и на стоянке, но больше порядка и меньше суматохи. Буксиры нефтяной компании подвозили партию трупов, солдаты их разгружали, санитары опрыскивали бальзамирующей жидкостью, чтобы приостановить разложение, другие солдаты грузили трупы на грузовики, и грузовики отъезжали.
— Их хранят в школьном спортзале, — сообщил Дуглас Ливайну, — и со всех сторон обкладывают льдом. Куча времени уходит на опознание. То ли из-за того, что лица испоганены водой, то ли еще из-за чего.
В воздухе стоял запах тления, похожий, как показалось Ливайну, на запах вермута, если его пить всю ночь. Солдаты работали несуетливо и споро, как рабочие на конвейере. Время от времени кто-нибудь из грузчиков отворачивался в сторону, и его рвало, но работа не прекращалась ни на секунду. Ливайн и Дуглас, сидя в джипе, наблюдали за происходящим, а небо становилось все темнее, утрачивая свет невидимого за тучами солнца. К джипу подошел пожилой старший сержант, и они какое-то время поговорили.
— Я был в Корее, — сказал сержант, увидев, как один из трупов развалился на части при перегрузке, — и могу понять, когда люди стреляют друг в друга, но это… — Он покачал головой. — Господи.
Вокруг ходили офицеры, но никто не обращал внимания на Ливайна и Дугласа. Действия выполнялись механически и эффективно, но присутствовало в этом процессе и некое неформальное начало: почти все были без головных уборов, майор или полковник мог запросто остановиться и перекинуться парой слов с санитаром.
— Как в бою, — сказал сержант. — Никаких формальностей. Да и кому они, к черту, нужны.
Ливайн и Дуглас пробыли у причала до половины шестого и поехали обратно.
— Здесь где-нибудь есть душ? — спросил Ливайн. — Или нет?
Дуглас ухмыльнулся.
— Один мой кореш вчера мылся в женском клубе, — сказал он, — Ближе вряд ли что-нибудь найдешь.
Когда они вернулись к грузовикам, Ливайн заглянул к Пикнику.
— Иди прогуляйся, — сказал Ливайн. — Если где-нибудь найдешь душ, сообщи мне.
— Черт, а ты прав, — сказал Пикник. — Как-никак июль месяц.
Ливайн занял его место у РЛС-10 и какое-то время слушал эфир; там ничего особенного не происходило. Через полчаса Пикник вернулся.
— Ну и дела, — сообщил он, — Риццо самолично слушает эфир. Хочет остаться в армии. Можно не горбатиться. Так что, если хочешь, иди в душ. Пройдешь примерно квартал, и за церковью будет общага. Ты ее сразу увидишь, там у входа полно народу.
— Спасибо, — сказал Ливайн. — Я скоро. Потом сходим выпить пива.
Он достал из вещмешка смену белья и чистую робу, взял бритвенный прибор и вышел в теплую плотную мглу. Вертолеты по-прежнему приземлялись и взлетали, сверкая носовыми и хвостовыми огнями, похожие на космические аппараты в фантастическом фильме. Ливайн нашел общежитие, отыскал там душ, помылся, побрился и переоделся. Вернувшись, он застал Пикника за чтением «Болотной девки». Они отправились прогуляться и нашли еще один бар, более шумный, где по случаю пятницы толпился народ. Там они заметили Бакстера, который пудрил мозги какой-то девушке, чей парень был уже слишком пьян, чтобы полезть в драку.
— Бог ты мой, — сказал Ливайн.
Пикник посмотрел на него.
— Не хочу нудеть, как Риццо, — сказал он, — но все-таки что с тобой, Натан? Где тот прежний сержант Билко, которого мы знали и любили? Неужели тебя допекла тоска по прошлому? Или у тебя очередной интеллектуальный кризис?
Ливайн пожал плечами.
— Да нет, пожалуй, все дело в моем животе, — ответил он. — Я столько времени холил и лелеял свое пузо, а теперь насмотрелся на трупы, и меня с души воротит.
— Должно быть, паршиво? — предположил Пикник.
— Да, — согласился Ливайн. — Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Они сели за столик и принялись глазеть на студентов, стараясь воспринимать их веселье как нечто необычное и чуждое. Блондинка, которая утром назвала себя Ромашкой, подошла к ним и сказала:
— Угадай цитату.
— Я знаю игру получше, — сказал Ливайн.
— Ха-ха, — хохотнула блондинка и подсела к ним. — Мой парень заболел, — объяснила она, — и пошел домой.
— Туда ему и дорога, — сказал Пикник.
— Уработались? — спросила Ромашка, лучезарно улыбаясь.
Ливайн откинулся на спинку стула и беззаботно положил руку ей на плечо.
— Я работаю, только когда игра стоит свеч, — сказал Ливайн, глядя на нее, и какое-то время они пытались пересмотреть друг друга, и наконец он, торжествующе улыбнувшись, добавил: — Или когда до чего-то рукой подать.
Девушка вздернула брови.
— Наверное, ты и тогда не особенно надрываешься, — сказала она.
— Ты свободна завтра вечером? — спросил Ливайн. — Тогда и выясним.
Какой-то юнец в вельветовом пиджаке, пошатываясь, подошел к ним и обвил рукой шею девушки, опрокинув по дороге пиво Пикника.
— Боже мой, — воскликнула девушка. — Ты вернулся?
Пикник печально посмотрел на свою промокшую робу.
— Отличный повод для драки, — сказал он. — Начнем, Натан?
Бакстер все слышал.
— Давай, — сказал он. — Бей первым, Бенни.
Он замахнулся, ни в кого конкретно не целясь, и случайно задел Пикника по голове, так что тот слетел со стула.
— Боже мой, — сказал Ливайн, глядя вниз. — Как ты там, Бенни?
Пикник молчал.
Ливайн пожал плечами.
— Пошли, Бакстер, отнесем его. Извини, Ромашечка.
Они подхватили Пикника и потащили к грузовику.
На следующее утро Ливайн проснулся в семь. Побродил по кампусу в поисках кофе и после завтрака принял одно из тех возникающих под влиянием момента решений, о которых потом бывает смешно даже подумать.
— Эй, Риццо, — сказал он, тряся спящего сержанта. — Если меня кто будет искать, генерал или министр обороны, скажи, что я занят. Ладно?
Риццо что-то пробормотал в ответ, скорее всего какое-то похабное ругательство, и снова уснул.
На попутном джипе Ливайн доехал до пристани и какое-то время слонялся там, наблюдая, как солдаты сгружают трупы. Когда один из буксиров был почти полностью разгружен, Ливайн неспешно прошел к причалу и перебрался на судно. Никто, похоже, не обратил на него внимания. На борту было человек пять солдат и столько же гражданских спасателей, которые молча курили, глядя на мутный поток внизу. Миновав понтонный мост, который саперы уже почти закончили, буксир медленно поплыл дальше, расталкивая плавающие на поверхности обломки и лавируя между поваленными деревьями. Вскоре их суденышко добралось до места, где был Креол, пропыхтело мимо торчащих из воды верхних этажей здания суда и направилось в сторону окрестных ферм, где еще не побывали спасатели.
Изредка в небе слышался стрекот вертолетов. Взошло солнце, слабо просвечивая сквозь сплошную облачность и нагревая неподвижный, насыщенный миазмами воздух над водой.
Именно это в основном и запомнилось Ливайну: странное атмосферное явление — серое солнце над серой водой, необычная тяжесть воздуха и запах. Десять часов они кружили по разлившейся реке, разыскивая мертвецов. Одного сняли с ограды из колючей проволоки. Он болтался там, как дурацкая пародия на воздушный шар, и когда они дотронулись до него, труп с треском лопнул, с шипением выпустил газы и скукожился. Они снимали трупы с крыш, с ветвей деревьев, вылавливали среди плавающих обломков домов. Ливайн, как и остальные, работал молча, ощущая горячее солнце на лице и шее, вдыхая вонючие болотные испарения, смешанные с трупным запахом. Происходящее не вызывало в нем протеста; он не то чтобы не хотел или не мог думать об этом, просто где-то в глубине души осознавал, что сейчас не стоит пытаться осмыслить то, чем он занимается. Просто подбирает трупы, и больше ничего. Когда около шести буксир вернулся к пристани, Ливайн сошел на берег так же беззаботно, как утром прыгнул на борт. До стоянки он ехал на попутке, сидя в кузове, чувствуя себя грязным и усталым, ощущая тошноту от собственного запаха. В фургоне он взял чистую одежду, не обращая внимания на Пикника, который уже дочитывал «Болотную девку», и хотел что-то сказать, но осекся. Ливайн пошел в общежитие и там долго стоял под душем, представляя летний или весенний дождь и вспоминая все случаи, когда попадал под ливень. Когда, надев чистую форму, он вышел из общежития, было уже темно.
В фургоне он выудил из вещмешка синюю бейсболку и надел ее.
— Уходишь при полном параде, — сказал Пикник. — Куда это?
— На свидание, — сказал Ливайн.
— Здорово, — сказал Пикник. — Приятно видеть, что молодежь общается. Это радует.
Ливайн серьезно посмотрел на приятеля.
— Нет, — сказал он. — Нет, наверное, лучше назвать это «порывом души».
Он заглянул в фургон Риццо и стащил у спящего сержанта пачку сигарет и сигару «Де Нобили». Когда Ливайн повернулся, чтобы уйти, Риццо открыл один глаз.
— А, наш старый верный друг Натан, — сказал сержант.
— Спи, Риццо, — сказал Ливайн. Засунув руки в карманы и насвистывая, он зашагал в сторону бара, где был накануне. Звезд на небе не было, в воздухе пахло дождем. Ливайн прошел мимо сосен, которые в свете фонарей отбрасывали огромные уродливые тени. Прислушиваясь к девичьим голосам и урчанию машин, он думал о том, какого черта он здесь делает; думал, что лучше было бы вернуться в Таракань, и в то же время прекрасно понимал, что, вернувшись в Таракань, он начнет думать, какого черта он делает там, и, возможно, будет думать о том же повсюду, где бы ни оказался. Он вдруг на мгновение представил нелепую картину, вообразив себя, Толстозадого Ливайна, Вечным Жидом, обсуждающим будними вечерами в странных безымянных городках с другими Вечными Жидами насущные проблемы подлинности, но не подлинности собственного бытия, а подлинности данного места и вообще правомерности и необходимости пребывания в каком бы то ни было месте. Наконец он дошел до бара, заглянул внутрь и увидел поджидавшую его Ромашку.
Произведения
Критика
