15-10-2018 Андре Мари де Шенье (André Marie de Chénier) 615

Интерпретация творчества Андре Шенье в русской литературе первой половины ХХ века

А. В. Енченко

Цель данной статьи - детально рассмотреть историю интерпретации творчества Андре Шенье в русской литературе начала XX в., выявив причины, побудившие многих поэтов и писателей сделать именно его личность и его поэтическое наследие предметом творческого осмысления.

Исследование отдельных этапов интерпретации творчества А. Шенье в России XX в. было проведено в статье российской исследовательницы Е. П. Гречаной «Андре Шенье в России», однако указанная работа носит характер краткого обзора. В отечественном же литературоведении отсутствуют исследования, разрабатывающие данную тему.

Статья представляет собой фрагмент диссертации «Своеобразие поэтического творчества Андре Шенье и его интерпретация в русских переводах».

Для того, чтобы определить характер творческого восприятия личности и поэзии Шенье в России первой половины XX в., представляется необходимым рассмотреть гражданскую позицию данного поэта в годы революционных преобразований.

Андре Шенье, французский поэт XVIII в., жил в эпоху Великой французской революции. На начальном этапе он воспринял ее восторженно и живо откликнулся на эти события в своих произведениях. Он приветствовал первые сокрушительные удары, нанесенные третьим сословием абсолютизму, прославлял людей, сумевших сбросить цепи рабства. Шенье относился к революции как к возрождению Франции и считал, что французская революция несет освобождение всей Европе. Однако вскоре поэт увидел угрозу смертоносного хаоса, который воцарится в стране в том случае, если свобода обернется вседозволенностью. Он с тревогой наблюдал сооружение «алтарей страха» (так называлась его неопубликованная статья 1791 г.) и считал это следствием политической активности якобинцев. Шенье обвинял их в разжигании социальной вражды, ведущей к разрушению национального единства. По мнению поэта, якобинцы компрометировали дело революции и являлись ее врагами. Справедливо полагая, что всеобщее благо не может быть построено на страхе и жестокости, Шенье решительно выступил в печати против якобинского террора. Более всего поэта возмущало то, что ради достижения общественного блага, ради всеобщего равенства, якобинцы считали возможным ограничивать свободу отдельной личности. Обращаясь к идейному наследию Просвещения, Шенье отстаивал свободу личности и неприкосновенность ее прав.

Имя Шенье было хорошо известно якобинцам как имя непримиримо настроенного по отношению к ним общественного деятеля. Поэтому после победы этой партии поэт был арестован и заключен в тюрьму. Здесь он написал свои последние произведения, - «Ямбы», в которых изобразил народовластие, выродившееся в тиранию и приведшее к большому террору. В этих стихотворениях Шенье выражал сочувствие осужденным, возмущался беспощадностью судей, пославших их на казнь.

Разделив участь многих современников, 25 июля 1974 г. поэт поднялся на эшафот. Это произошло за два дня до падения Робеспьера и завершения политики террора.

Судьба и творчество А. Шенье, ставшего непримиримым борцом с несправедливостью и павшего жертвой террора, не могли не привлечь внимание русских поэтов и писателей первой половины XX в. - тревожной эпохи двух российских революций.

Русских поэтов первой половины XX в. привлекает двуединство творческой личности Шенье, являющегося певцом любви, красоты, и вместе с тем политическим деятелем, борцом против тирании. Пьеса В. Хлебникова «Маркиза Дэзес» (1909 г.) свидетельствует о том, что автор воспринимает трагическую смерть Шенье как незаслуженную, несправедливую; непоправимость этой трагедии вызывает у поэта отчаяние:

Я мечте кричу: «пари же,
Предлагая чайку Шенье,
Казненному в тот страшный год в Париже»...

В финале этой пьесы появляется образ чайки, заставляющий вспомнить стихотворение Шенье «La Jeune Tarentine», которое повествует о безвременной гибели молодой девушки; «С твоих волос с печальным криком сорвалась чайка. Но что это? Тебе не кажется, что мы сидим на берегу, прекрасные и нагие... Но я окаменела в знаке любви и прощания... И глаз, обращенный к пролетающей чайке».

В романе прозаика и поэта К. К. Вагинова «Козлиная песнь» (1927 г.) поэзия Шенье предстается как осколок прекрасной, но навсегда исчезнувшей и почти забытой культуры, явлением, чуждым гротескной реальности первых послереволюционных лет, которая изображается в произведении. Главный герой романа, гуманист и эстет Тептелкин, стремясь в трудный для себя момент вернуть утраченную душевную гармонию, читает буколику Шенье «Toujours ce souvenir m’attendrit et me touche...». Этот шедевр французского поэта XVIII в. яркой вспышкой озаряет гнетущую действительность; он относится к тем литературным произведениям, которые помогают герою «усидеть в высокой башне гуманизма и оттуда созерцать и понимать эпоху».

Стихотворение Вагинова «Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах...» (1923 г.) содержит возможные реминисценции из буколики Шенье «Néère»:

Ainsi, les yeux remplis de langueur et de mort,
Pâle, elle ouvrit sa bouche en un dernier effort.
«Adieu, mon Clinias; moi, celle qui te plus,
Moi, celle qui t’aimai, que tu ne verras plus.
О deux, ô terre, ô mer, prés, montagnes, rivages,
Fleurs, bois mélodieux, vallons, grottes sauvages,
Rappelez-lui souvent, rappelez-lui toujours
Néère, tout son bien, Néère, ses amours...

(Так, с глазами, полными смертельного изнеможения, // Бледная, она последним усилием открыла уста. //...// «Прощай, мой Клиниас, это я, та, которая была дорога тебе, // Та, которая любила тебя и которую ты больше не увидишь. // О небеса, земля, море, луга, горы, берега, // Цветы, певучие леса, долины, дикие гроты, // Напоминайте ему чаще, напоминайте ему всегда // Неэру, все его богатство, Неэру, его любовь ...).

Вероятно, эти строки Шенье отразились в стихотворении Вагинова, в котором царит то же настроение - ощущение тревоги и тоски, связанных с неизбежностью утраты, с ощущением зыбкости, хрупкости счастья в жестокой действительности:

Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах,
Среди домов, обвисших на полях,
Развертывая губы, простонала
Возлюбленная другу своему:
«Мне жутко, нет ветров веселых,
Нет парков тех, что помнили весну,
Обоих нас, блуждавших между кленов,
Рассеянно смотревших на зарю...».

И все же гораздо чаще русские поэты видели в образе Шенье воплощение извечного противостояния поэта и властей. Его поведение перед лицом постоянной угрозы смерти представлялось безупречным, образцовым. В 1905 г., в эпоху первой русской революции, В. Я. Брюсов писал: «...Останусь собой, хотя бы, как Андре Шенье, мне суждено было взойти на гильотину. Буду поэтом и при терроре, и в те дни, когда будут разбивать музеи и жечь книги, - это будет неизбежно...».

В 1915 г., в разгар Первой мировой войны, были опубликованы переводы трех ямбов Шенье, выполненные С. А. Андреевским («Quand au mouton bêlant la sombre boucherie..»Que promet l’avenir? Quelle franchise auguste..»Comme un dernier rayon, comme un dernier zéphire...»). Катастрофическая тональность этих стихотворений оказалась созвучной грозной эпохе.

Для тех, кто стал свидетелем революционных преобразований в России, судьба Шенье и его последние стихотворения приобрели особый смысл. В 1919 г. И. А. Бунин, находившийся в то время в Одессе, написал небольшой, но емкий очерк, посвященный жизни французского поэта (в СССР этот очерк никогда не издавался). Со всей проницательностью мыслящего человека, увидевшего истинное лицо революции, русский писатель дал глубокую и тонкую оценку гражданской позиции Шенье: «... он был для революции слишком умен, зряч и благороден. Он быстро отличил в толпе, кинувшейся на добычу, наивных глупцов от убийц по найму и по инстинкту, и тотчас же принял участие в контрреволюционной борьбе с тем пылом, который называли даже «кровожадным» и который, конечно, состоял только в благородной ненависти к подлой кровожадности революционеров». Этот очерк - яркое свидетельство того, что французскую революцию Бунин воспринимал в непосредственной связи с русской: «Его душа ... была потрясена зрелищем торжествующего мошенничества и зверства, попрания всех святынь и традиций, видом всей той циничной лжи, пошлости, грязи и тирании, которыми отличаются все «взрывы народного гнева»...». Революционный путь общественных преобразований представляется писателю катастрофой, грозящей гибелью всей истинной человечности: «...одну ли Францию обесчестила ее «великая революция»? Не всю ли Европу, не все ли культурное человечество?».

Героический образ французского поэта перед казнью появляется в допечатной редакции стихотворения О. Э. Мандельштама «Ода к Бетховену» (1915 г.). Обращаясь к Бетховену, Мандельштам пишет:

Тебя предчувствуя в темнице,
Шенье достойно принял рок,
Когда на черной колеснице
Он просиял, как полубог.

Октябрьскую революцию Мандельштам встречает гневными ямбами в духе Шенье («Когда октябрьский нам готовил временщик...» (1917)).

«Не раз русское общество переживало минуты гениального чтения в сердце западной литературы. Так Пушкин, и с ним все его поколение прочитал Шенье... - пишет О. Э. Мандельштам в статье «О природе слова» (1922 г.). - ...Ныне ветер перевернул страницы классиков и романтиков, и они раскрылись на том самом месте, какое всего нужнее было для эпохи. Расин раскрылся на «Федре», Гофман - на «Серапионовых братьях». Раскрылись ямбы Шенье и гомеровская «Илиада». Мандельштаму хорошо слышен мужественный и дерзновенный голос французского поэта: «...только поэзия Шенье, поэзия подлинного античного беснования наглядно доказала, что существует союз ума и фурий, что древний ямбический дух, распалявший некогда Архилоха к первым ямбам, еще жив в мятежной европейской душе». В начале 1920-х гг. Мандельштам возвращается к своему замыслу статьи о французском поэте, анонсированной в 1914 г. В этой статье («Заметках о Шенье») он рассматривает его творчество как особый феномен литературы конца XVIII в., которую называет «озером с высохшим дном». Мандельштам подчеркивает важное значение найденной Шенье «середины между классической и романтической манерой», которая была близка и ему самому. Русский поэт отмечает те особенности стиля Шенье, которые были свойственны и его собственному поэтическому языку: «домашность» речи, «милую небрежность, лучше всякой заботы».

А. Блок, много размышлявший о трагической судьбе поэта в жестоком мире, в прологе к поэме «Возмездие» изображает картину гибели Шенье (наряду с воспоминанием об Иоанне Предтече):

Но песня - песнью все пребудет,
В толпе все кто-нибудь поет.
Вот - голову царя на блюде
Царю плясунья подает;
Там — он на эшафоте черном
Слагает голову свою...

В бурную эпоху революции образ Шенье приобретает острую актуальность и для М. Цветаевой. Глубокое знание истории Франции XVIII в., опыт русской революции, и, возможно, голос Шенье, позволили поэтессе уже в 1917 г. увидеть оборотную сторону идеала свободы, его метаморфозы, чреватые страшными последствиями:

Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей,
Свобода, прекрасная дама
Маркизов и русских князей.

В двух стихотворениях цикла «Лебединый стан», объединенных названием «Андрей Шенье» (1918 г.), Цветаева выстраивает явную параллель с современностью:

1. Андрей Шенье взошел на эшафот.
А я живу - и это страшный грех.
Есть времена - железные - для всех.
И не певец, кто в порохе - поет.
И не отец, кто с сына у ворот
Дрожа срывает воинский доспех.
Есть времена, где солнце - смертный грех.
Не человек - кто в наши дни - живет.

2. Не узнаю в темноте Руки - свои иль чужие?
Мечется в страшной мечте Черная Консьержерия.
Руки роняют тетрадь,
Щупают тонкую шею.
Утро крадется как тать.
Я дописать не успею.

Во втором стихотворении Цветаева намечает контуры страшной картины той тюрьмы, в которой Шенье, как и сотни других осужденных, находился перед казнью. Здесь нашло выражение ее тревожное ожидание собственной гибели в эпоху, когда существование поэзии становится невозможным перед лицом надвигающегося темного хаоса. Эти стихи М. Цветаева осмелилась прочитать с эстрады Политехнического музея в 1921 г.

Примечательно объединением имен Пушкина и Шенье стихотворение Цветаевой «Каменногрудый...» (1922 г.):

Каменногрудый,
Каменнолобый,
Каменнобровый
Столб:
Рок.
Промысел, званье!
Вставай в ряды!
Каменной дланью
Равняет лбы.
Хищен и слеп,
Хищен и глуп.
Милости нет:
Каменногруд.
Ведомость, номер!
Без всяких прочих!
Равенство - мы:
Никаких Высочеств!
Выравнен? Нет?
Кланяйся праху!
Пушкин - на снег:
И Шенье - на плаху.

Вспоминая об увлечениях Цветаевой того периода, когда она жила в Чехии, Н. Еленев пишет: «Тень Шенье звала Марину. Чувствовалось, что ее мысль была всецело поглощена судьбою поэта, отвергшего революцию, восставшего против нового насилия, против новой лжи. Она собирала все, что можно было найти о Шенье в библиотеках, писала о нем поэму. Открытое противодействие черни, сопротивление исказителям правды, презрение к террору вдохновляли художественную совесть Марины». Под «поэмой» мемуарист, очевидно, подразумевает диптих «Андрей Шенье».

Зарубежный исследователь Жорж Нива отмечает интересный момент творческого влияния Шенье на М. Цветаеву: анализируя ее черновую тетрадь 1932 г., он упоминает «отрывок, ... озаглавленный «La Jeune Humaine» («Юная смертная»); это название вызывает ассоциации с «La Jeune Tarentine» Шенье, одного из любимых поэтов Марины».

Размышляя о свободе вообще и о свободе поэта в частности, о роли поэта в переломную историческую эпоху, Цветаева отмечала в 1932 г. (в связи с характеристикой Пастернака): «В своей революционности он ничем не отличается от всех больших лириков, всех, включая роялиста Виньи и казненного Шенье, стоявших за свободу - других (у поэта - своя свобода)...». Имя Шенье появляется на страницах статьи М. Цветаевой «Поэт-альпинист», написанной в 1934 г. и посвященной творчеству трагически погибшего молодого поэта-эмигранта Н. Гронского. «Даже прекрасная смерть Андре Шенье, символическая смерть поэта, обусловленная толпой, отравлена для нас своей датой: кануном падения Робеспьера, стало быть сознанием, что ... если бы прошел еще один день...,» - с горечью замечает поэтесса.

Открытая гражданская позиция Шенье, его бесстрашие восхищали Цветаеву: в 1936 г. она назвала его «наимужественнейшим поэтом».

Воспоминания о Шенье обрели трагическую остроту в связи с расстрелом в 1921 г. Н. С. Гумилева, смерть которого в глазах многих явилась повторением судьбы Шенье. Под впечатлением его гибели Г. Адамович посвятил свой стихотворный сборник «Чистилище» (1922 г.) «памяти Андре Шенье». Две последние строки одного из стихотворений этого сборника - стихотворения «Звенели, пели. Грязное сукно...» (1916 г.) —

Ты Музу видишь, и уже она
Оледеневшие целует губы.

- близки к двум строкам стихотворения Амари «Из Андре Шенье» (1913 г.), в котором автор изображает Музу, оплакивающую трагическую смерть французского поэта:

Она коснулась поцелуем губ И ясных глаз его, навек закрытых.

В сборнике «Чистилище» явственно звучит зловещий мотив смерти, казни. Здесь возникают образы обезглавленных Иоанна Предтечи («За стенами летят, ревут моторы...» (1918 г.), графини Дюбарри («Еще, еще минуточку...» (1918 г.), Орфея, растерзанного разъяренными вакханками, которые затем бросили его голову и его кифару в реку («Когда, в предсмертной нежности слабея...» (1919 г.):

Когда, в предсмертной нежности слабея,
Как стон плывущей головы,
Умолкнет голос бедного Орфея
На голубых волнах Невы ...

Начало этого стихотворения перекликается с первыми строками буколики Шенье «Неэра», повествующей о гибели молодой девушки:

Mais telle qu’à sa mort pour la dernière fois
Un beau cygne soupire, et de sa douce voix,
De sa voix qui bientôt lui doit être ravie,
Chante, avant de partir, ses adieux à la vie:
Ainsi, les yeux remplis de langueur et de mort,
Pâle, elle ouvrit sa bouche en un dernier effort.

(Так же, как, умирая, в последний раз // Вздыхает прекрасный лебедь и своим нежным голосом, // Голосом, который он вскоре утратит, // Перед тем, как уйти, поет, прощаясь с жизнью: // Так, с глазами, полными смертельного изнеможения, // Бледная, она последним усилием открыла уста).

Другое стихотворение данного сборника - стихотворение «Еще и жаворонков хор...» (1921 г.), в котором беззащитные и хрупкие Музы приносят на север греческую лиру, заставляет вспомнить одну из важнейших особенностей творческого облика Шенье - его любовь к древнегреческой поэзии:

Еще и жаворонков хор
Не реял в воздухе, луга не зеленели,
Как поступь девяти сестер
Послышалась, нежней пастушеской свирели.
Но холодно у нас. И снег
Лежит. И корабли на реках стынут с грузом.
Под вербой талою ночлег
У бедного костра едва нашелся Музам.

М. А. Зенкевич, входивший в Цех поэтов, которым руководил Гумилев, посвятил в 1922 г. свой перевод последних од и ямбов Шенье его памяти.

В 1920-е гг. погружается в пушкинские штудии А. А. Ахматова. Она увлеченно занимается сопоставлением поэзии Пушкина и Шенье. По всей видимости, ее интерес к творчеству именно этого французского поэта, возникший после гибели Гумилева, являлся неслучайным. Сборник стихотворений Шенье в 1922 г., - следующем году после гибели Гумилева, — подарила ей М. Цветаева. Ахматовой удалось найти ряд соответствий между стихами Пушкина и Шенье, ускользнувших от внимания других исследователей. К таким соответствиям относится, например, строка из оды Шенье «А Marie-Aime-Charlotte Corday» («Vivre est-il donc si doux?») и слова героя пушкинского отрывка «Мы проводили вечер на даче...»: «Разве жизнь уж такое сокровище?». Начало этой оды Шенье («Quoi! tandis que...»), по мнению Ахматовой, отразилось в стихотворении Пушкина «Андрей Шенье»: «Межтем как ...».

Сопоставляя стихотворение Пушкина «Напрасно я бегу к сионским высотам...» с отрывком из неоконченной поэмы Шенье «Hermès», Ахматова отмечает слова «бег пахучий» как аналог выражения «les pas odorants»:

Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам,
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Ainsi, dans les sentiers d’une forêt naissante,
A grands cris élancée, une meute pressante,
Aux vestiges connus dans les zéphyrs errants,
D’un agile chevreuil suit les pas odorants.

(Так, на тропах подрастающего леса, // Побуждаемая громкими криками назойливая свора // По остаткам знакомых запахов, блуждающих в воздухе, // Преследует пахучие следы проворной косули).

В своих исследованиях Ахматова не касается ямбов Шенье. Но все же трагический образ из его стихотворения «Quand au mouton bêlant la sombre boucherie...» остался в памяти поэтессы, - может быть, в силу личного горького опыта. Позже, на рубеже 1940-1950-х гг., в пору тяжелых испытаний, этот образ появится в одном из фрагментов цикла «Черепки»:

Вы меня, как убитого зверя,
На кровавый поднимете крюк...

(«Mille autres moutons comme moi // Pendus au croc sanglant du charnier populaire, // Seront servis au peuple-roi». - «Тысяча других баранов, таких же, как я, // Подвешенных на кровавый крюк народной бойни, // Будут поданы народу-королю»).

Имя Андре Шенье появляется также на страницах романа русской писательницы О. Д. Форш «Сумасшедший корабль» (1931), в котором изображается духовная жизнь Петрограда первых лет послереволюционного периода, то есть времени, когда решались судьбы интеллигенции и культуры. О. Д. Форш упоминает имя французского поэта в произведении, посвященном одному из переломных моментов в истории России, так как усматривает общие трагические закономерности, царившие в духовной атмосфере обеих стран в периоды социальных преобразований. Писательница приходит к печальному выводу, применимому как к французской, так и к русской революции: «...поэзия не осязается сейчас как самодовлеющая... сила, и ... если поэт окажется плохим политиком, как некогда Андре Шенье, поэта не спасут никакие прекрасные книги стихов». Эти слова свидетельствуют о том, что, по мнению писательницы, в любую эпоху и в любой стране революция является общественной катастрофой, разрушающей самую ценную часть цивилизации - культурные достижения, что препятствует дальнейшему развитию национальных культур.

Проведенный анализ позволяет сделать следующие выводы:

личность и литературное наследие А. Шенье, жившего в переломную историческую эпоху, нередко привлекали к себе внимание русских поэтов и писателей первой половины XX в., что представляется закономерным в контексте трагической российской истории этого периода;

обращения русских поэтов и писателей к этому наследию часто были связаны с особенностями их собственного творческого облика и позволяли увидеть дополнительные грани их творческих личностей.

Л-ра: Studia Germanica et Romanica: Іноземні мови. Зарубіжна література. Методика викладання. – 2005. – Т. 2. – № 2. – С. 108-120.

Биография

Произведения

Критика