Традиции и новаторство в буколиках Андре Шенье
Е. П. Гречаная
Первое собрание сочинений поэта, неполное, с поправками составителя Анри де Латуша, вышло в свет лишь в
Жанр буколики, или пасторали, восходит к античной буколике, оформившейся в творчестве Феокрита. В буколиках Феокрита, а затем Вергилия определилась специфика жанра, отличающая впоследствии и новоевропейскую пасторальную поэзию: изображение прекрасного края, Аркадии (по названию области в Греции, где происходит действие античных буколик), на фоне которого действуют пастухи и мифологические персонажи: наяды, нимфы, сатиры. Герои проводят время в любовном томлении, состязаются в игре на свирели и флейте, ведут беспечные беседы. Социальные противоречия полностью исключены из пасторального жанра, несчастная любовь — единственное, что может омрачить мирную жизнь его героев. Особый расцвет пасторальный жанр получил в литературе Возрождения (Саннадзаро, Ронсар, Тассо), значительное место занимал он и в литературе XVII-XVIII вв.
В преддверии Великой французской революции античность прославлялась как пора героической доблести в произведениях искусства революционного классицизма (М.-Ж. Шенье, П.-Д. Лебрен-Пиндар, Л. Давид), как время «естественного», свободного от сословных предрассудков, существования человека в условиях патриархальности, культ которой был характерен для сентиментализма (названные направления взаимодействовали друг с другом).
Формирование новых идеалов обусловило большой успех во Франции идиллий швейцарского поэта С. Гесснера (переведенных в
Буколики А. Шенье были задуманы как целостный цикл, о чем свидетельствуют вступления к некоторым из них («Ma Muse pastorale...», «Docte et jeune Cosway...»). Представляя свои буколики читателю, Шенье выражает намерение «дать, наконец, услышать на берегах Сены подлинных пастухов», показать их «без пудры и румян»; говорит, что его вдохновляет «простая, греческая Муза». В «Опыте о причинах и следствиях расцвета и упадка литературы и искусства», относящемся к середине 80-х годов, он заявляет о своем неприятии рафинированных пастухов галантных пасторалей, этих «совершенно условных существ». Вместе с тем представление Шенье о буколическом жанре было в значительной мере обусловлено традицией. Так, он приглашает читателя полюбоваться на «пляшущих пастухов» и «их игры» и говорит, что его Муза воспевает Помону и Пана, ручейки, «жатвы, дев с нежным взором и немые гроты, и пылкие тревоги возраста любви».
Шенье подражает античным поэтам, прежде всего Феокриту, Мосху, Биону и поэтам «Палатинской антологии», часто заимствуя у древних мотивы, образы, готовые формулы и тропы, что впоследствии побуждало ряд исследователей видеть в буколиках только искусную реконструкцию античной поэзии, глубокое проникновение в ее дух. В буколиках обычно подчеркиваются пластика, скульптурность, четкость линий. Отношение к творчеству Шенье как к вторичному явлению, целиком зависящему от античных первоисточников, резюмировано в предисловии к одному из полных собраний его сочинений следующим образом: «...это не плод искреннего вдохновения при соприкосновении с бессмертной красотой античных образцов... Он создает свои стихи, в то время как взор его прикован к древним текстам». Действительно, А. Шенье ориентируется на античные образцы, но его восприятие их своеобразно, обусловлено временем.
К буколикам относятся небольшие поэмы «Слепец», «Нищий», «Больной», диалоги («Oarystis», «Мназил и Хлоя» и др.), стихотворения, близкие античным «морским идиллиям» (идиллия — в значении «картинка», «сценка») — «Юная Тарентинка», «Амимона», «Неэра» — и эпиграммам, в которых широко используются мифологические образы. Обрабатывая в ряде буколик мифы («Смерть Геракла», «Гил», «Похищение Европы»), Шенье испытывает влияние Феокрита, у которого есть буколики, представляющие собой мифологические эпиллии («Гил», идиллия XIII; «Геракл-младенец», идиллия XXIV). В буколики Шенье врывается современная поэту действительность, омрачая их светлый мир социальными конфликтами («Слепец», «Нищий»), причем в произведении «Свобода» (1787) эти конфликты оказываются неразрешимыми.
Самые ранние буколики Шенье представляют собой переводы: «Ксанф» (1778), перевод фрагмента из IV песни «Илиады» Гомера; «Медея» (1778), перевод начала VII.I буколики Вергилия. Поэта привлекает накал страстей, изображение героической гибели («Ксанф»), большой силы эмоций («Медея»), Шенье вносит в переводы свое, новое, согласно вкусам и представлениям эпохи. Так, буколика «Oarystis», перевод XXVII идиллии Феокрита, отмечена влиянием сентиментализма (поэтизация взаимной любви, семейного очага). Буколика «Bergers, vous dont ici...» — дань увлечению «кладбищенской поэзией». В оригинале герой носит имя Клитагор, у Шенье героиня — девушка, Мнаис, умершая в расцвете юности. Концовка проникнута мыслью о всепобеждающей силе человеческого сочувствия, сердечной доброты (Morts et vivants, il est encor pour nous unir// Un commerce d’amour et de doux souvenir). Традиция сентименталистской идиллии была важна для Шенье, с похвалой отзывавшегося о «мудром Гесснере».
Сентименталистские акценты присущи небольшим поэмам «Слепец», «Больной», «Раб» (не завершена), «Нищий». В них воплощена вера в то, что человек, в конечном итоге, находит сочувствие в сердцах людей и обретает счастье. Отзывчивость свойственна людям простым, «невинным». Эту «невинность» воплощают в поэмах дети, пастухи, добрые старцы. Напротив, богачи — «грубы, скупы, наглы» («Слепец»), сердца их — «из железа» («Нищий»). Богатый Лик в поэме «Нищий» способен на сочувствие лишь потому, что сам был когда-то беден.
Характеры героев этих поэм заданы сложившимися представлениями о добре и зле. Так, дети и пастухи в «Слепце» воплощают «невинность» людей, живущих «естественной» жизнью, а слепец, как и странник в поэме «Нищий», — страждущую, но не сломленную добродетель. Разумность, лежащая в основе мира, в конечном итоге обеспечивает победу добра над злом. Им свойственны и предромантические черты. Главные герои поэм «Слепец» и «Нищий» обладают огромной духовной силой. Они резко отличаются от остальных героев. Образ слепого Гомера строится на контрасте между его немощным видом и божественным даром: его «грубая лира» завораживает все вокруг, а внутреннему взору слепца явлена вся вселенная от начала ее создания. Шенье продолжает традицию, идущую от античности, изображать поэта как вдохновенного свыше вождя, устроителя мира. Но таким поэт представлен лишь среди обитателей небольшого острова, простых людей, живущих «естественной» жизнью. В том мире, откуда он пришел, ему были уготованы «мрак, изгнание, нищета и смерть», там богачи лишены способности оценить поэтический дар. Там поэзия служит последним, единственным прибежищем для личности, утешением в печалях жизни, существует только для самого поэта: La voix me reste. Ainsi la cigale innocente // Sur un arbuste assise, et se console et chante. Поэт изображается вечным странником (aveugle errant; pauvre, errant), его песни названы chansons vagabondes. Вновь став центром общества, поэт начинает творить для всех. Вдохновенная импровизация Гомера, находящегося во власти античного «демона», является кульминацией поэмы. Экстатическим характером отличается картина битвы лапитов с кентаврами, в которой пламя озаряет кровавую бойню, раздаются крики, рев, тела сплетаются в жестокой схватке.
Экспрессивно яркими, сгущенными красками рисуется образ главного героя поэмы «Нищий» (Tout pâle, demi nu, la barbe hérissée // Il remuait à peine une lèvre glacée ). Его скитания, одиночество описываются в монологе, в котором страдание обусловливает восприятие мира: les feux du midi, le froid des hivers, déserts, les torrents et la mer, l’aquilon et l’orage, les corbeaux et des loups les tristes hurlements, les bois solitaires. Экспрессивные сочетания errant et fugitif; seul, d’exil en exil, de déserts en déserts; pauvre, languissant et débile; sans appui... sans foyer, sans asile способствуют нагнетанию мотива одиночества.
Большая часть буколик Шенье представляет собой фрагменты — форма, подсказанная антологическими поэтами. Некоторые такие фрагменты Шенье рассматривал как предварительные наброски, помечая их указаниями относительно того, куда они должны были войти. Судя по этим указаниям, Шенье стремился создать законченные «правильные» буколики, опираясь прежде всего на феокритовские образцы и стараясь сохранить постоянные черты жанра. Вместе с тем собственно буколиками являются у Шенье немногие произведения. Диалогическое строение имеют из завершенных лишь четыре («Oarystis», «Мназил и Хлоя», «Аркас и Палемон», «Свобода»). Буколический диалог восходит к амебейному (поочередному) пению-состязанию пастухов, в котором берет исток древнегреческая буколика. Попытки изобразить поочередное пение у Шенье были. В этом отношении особенно характерен фрагмент, где описано, как на сцену выходят два юных, белокурых пастуха, собирающихся исполнять песни под аккомпанемент флейты, — эта буколика осталась неосуществленной («Viens, donc, tu vas ouïr...») так же, как в других случаях, осталось неосуществленным намерение вставить ту или иную песню в «рамку», о чем свидетельствуют пометки типа «Юный пастух скажет...», «Поэт-пастух говорит...» и т. п.
Воспевание юности, красоты, искусства характерно для этих фрагментов. Когда появляются юные герои-певцы, непременно подчеркивается слиянность их поэзии с миром («Mes chants savent tout peindre...»), потребность в ней окружающих («Ma Muse échevelée...») — так выражается мечта Шенье об общественной значимости поэзии.
Образы пастухов встречаются в этих буколиках эпизодически и скорее образуют некий фон («Ah, ce n’est point à moi...»). Из условных имен встречаются прежде всего женские (Мнаис, Кризе, Амимона). В большинстве фрагментов повествование ведется от первого лица единственного числа (характерно, что в одном близком переводе из Платона — «Là reposait l’Amour...» — местоимение «мы» оригинала заменено местоимением «я»), «Я» в этих фрагментах порой мало соотносится с условным буколическим героем и вбирает в себя мечтания, видения самого поэта, лирический герой которого, не надевая маски пастуха, сливается с дорогим ему миром («Je sais quand le midi...», «Je verrai, descendu...», «Déjà l’hiver expire...»). Одну из идиллий должен был предварять фрагмент «Près des bords où Venise...», в котором «я» не стилизовано под условный пасторальный образ: поэт хочет говорить о себе, о своем одиночестве и своей поэзии; он сравнивает себя с «ночным гондольером», поющим без желания славы; «сельские песни» скрашивают жизненный путь лирического героя (такое же утешение, пребывая в жестоком мире, находил в поэзии и герой поэмы «Слепец»).
Буколическую атмосферу порой можно восстановить по одной-двум деталям — в стихотворении «Toujours ce souvenir...» лишь упоминание о флейте из самшита позволяет сделать вывод, что действующие лица — пастухи. В центре произведения «я» и «он»: ученик, вспоминающий детство, и учитель, некогда обучавший его музыке. Тема искусства у Шенье предстает в мечтательных, меланхолических тонах, тесно сплетена с индивидуальным, субъективно-значимым. Форма, подсказанная антологическими эпиграммами, становится у Шенье «открытой», включает подразумеваемое, недосказанное. В свои фрагменты Шенье вносит ту «индивидуальную эмоциональность», которая в принципе не была свойственна античной эпиграмме.
Широкий простор для воображения открывается в буколике «Гил», в которой Шенье следует феокритовской идиллии, но обрывает повествование в тот момент, когда Геракл, охваченный беспокойством, зовет исчезнувшего юношу, а ему отвечает «неслышный, тщетный голос». Состояние Геракла, подробно описанное у Феокрита, лишь намечено в заключительной печальной строке (...lui répond une voix non entendue et vaine). На воспроизведении реплики, звука музыкального инструмента, смеха, жалобы обрываются и некоторые другие буколики («De nuit la nymphe errante...», «L’impur et fier époux...»).
Тема смерти, ухода, бегства прекрасного существа — одна из основных тем буколик («Néaere», «La jeune Tarentine», «Viens, là, sur des joncs frais...», «Mon visage est flétri...»), в которых образы героев отмечены исключительностью, драматической силой, возвышенны и обособленны. В «морских идиллиях» герои гибнут в пучине, но смерть не может победить красоту. В этих произведениях нагнетается мечтательно-меланхоличная атмосфера, чему способствует напевность стиха с его ритмико-синтаксическими параллелизмами, рефренами (Pleurez, doux alcyons, ô vous oiseaux sacrés // Oiseaux chers à Thétis, doux alcyons, pleurez).
Некоторые особенности его просодии, например переносы (enjambements), восходят к античности: ориентация на стихосложение древних, а также великих французских классицистов XVII в. обусловливает и то, что в буколиках и элегиях он обращается исключительно к александрийскому стиху. Этот размер приобретает под пером Шенье гибкость, напевность, порой томительную протяжность благодаря переносам, сдвигам и умножению цезуры (обязательной в александрийском стихе после шестого слога), длительным синтаксическим периодам. Музыкальную «текучесть» Шенье придает даже изображению статичных предметов: так, медь в «Похищении Европы» названа «текучей и трепещущей» (L’art a rendu 1 airain fluide et frémissant), а во фрагменте «Secrets observateurs...» описанию изделий прикладного искусства сообщается динамика и «мелодичность», движение стиха упраздняет цезуру и паузу в конце строки:
Là quelle Muse libre et naïve et fidèle Peut naître?
Динамичность образа человека подчеркивается словами со значением ухода, ускользания, блуждания: naïades vagabondes; fugitive, errant de lieux en lieux; Mon âme vagabonde;
caresser en fuyant; aveugle vagabond; J’ai couru, tu fuyais; errant et fugitif; seule, errante.
Образу человека Шенье придает черты подвижности, легкости и вместе с тем хрупкости. В стихотворении «Неэра» создается впечатление до бесконечности продленного ухода красоты, хрупкой, летучей, но так и не уходящей, остающейся навсегда.
Как лебедь царственный, вздохнув последний раз
Пред смертью тягостной и одинокий глас
Подав, томительный, теряющий звучанье,
Песнь, уходя, поет и миру шлет прощанье,—
Так бледных уст она раскрыла лепестки,
Во взоре не тая истомы и тоски:
«О, девы ясных вод! Средь медленных блужданий
Обрежьте волосы вы над могилой ранней!
Прощай, о Клиниас, навек скрываюсь я,
Любившая тебя, любимая твоя!
О, волны, небеса, холмы и луговины,
Дубравы шумные и гроты, и стремнины!
Вы в памяти его рождайте вновь и вновь
Неэрину красу. Неэрину любовь!
Неэрою своей, увы, он звал Неэру;
Беглянка некогда, затепля в сердце веру,
Пустилась вслед за ним, одну оставив мать,
Не смея робких глаз перед людьми поднять.
О, братья ль возгорят бессмертные Елены,
Вал ионический смиряя белопенный;
В садах ли Пестума, твой награждая труд,
Бутоны роз в году два раза расцветут,—
Коль на закате дня душой ты умилишься,
В немое, томное мечтанье погрузишься,
Тогда, о Клиниас, на зов чуть слышный твой
Приду я, Клиниас, явлюсь перед тобой.
Блуждая близ тебя, душа моя листвою
Качнет, прохладою, туманной пеленою
Легко опустится или над лоном вод,
Поднявшись маревом, на высоте блеснет,
И нежный голос мой, стенанье умеряя,
Вдруг слуха твоего коснется, замирая (Перевод мой. — Е. Г.).
Программным произведением Шенье является буколика «Свобода», написанная в начале
Характерно, что при сохранении основных постоянных черт буколического жанра (диалогическое строение, разговор двух пастухов, завершающийся вручением одному из них дара) в стихотворении «Свобода» выражено сомнение в идиллии. Здесь, в отличие от традиционной пасторали» не один, а два мира: мир свободного и мир раба, два пейзажа. Мирный, благостный, с «цветами», «плодами», «зелеными лугами», «налитыми колосьями» пейзаж противопоставлен пейзажу мрачному. Раб живет там, где почва суха, камениста, где низвергается «черный поток», где даже солнце «губительно», где слышны лишь ночные птицы. Раб и внешне резко отличается от свободного: он мрачен, черные волосы падают ему на глаза. На все доводы свободного пастуха, убеждающего раба в прелести жизни, последний дает безжалостный ответ, не принимая этих красивых, цветистых увещеваний, построенных с использованием клише пасторальной поэзии (la pourpre des fleurs; l’éclat des fruits; D’agrestes; déités quelle noble famille;
Сомнение в патриархальных иллюзиях, проявившееся в буколике «Свобода», предвосхищает их прямое осмеяние в последнем поэтическом цикле Шенье — в «Ямбах». В стихотворении «Quand au mouton bêlant...» звучит горькая сатира на идиллию: о блеющем баране, отправленном на бойню, спешат забыть «псы, пастухи и вся овчарня», а дети и румяные девы, некогда игравшие с ним, съедают его нежное мясо.
Les enfants qui suivaient ses ébats dans la plaine,
Les vierges aux belles couleurs ....
Qui le baisaient en foule et sur sa blanche laine
Entrelaçaient rubans et fleurs,
Sans plus penser à lui le mangent s’il est tendre.
Это пародия на пасторальный жанр, в частности на слова пастуха из буколики «Свобода», призывающего раба полюбоваться на нежно блеющих овечек, на игры барашков, также, как он, свободный, любуется играми своих козочек:
N’aimes-tu point à voir les jeux de tes agneaux? Moi, je me plais auprès de mes jeunes chevreaux; Je m’occupe à leurs jeux, j’aime leur voix bêlante.
Не случайно, что в целом идиллия как жанр исчерпывает себя в начале XIX в., тогда как буколики Шенье продолжают на протяжении столетия привлекать к себе внимание поэтов Франции (М. Деборд-Вальмор, В. Гюго, А. де Виньи, Ж.-М. Эредиа, Ж. Мореас) и других стран (в России именно буколики оказали существенное влияние на становление пушкинской поэтики периода южной ссылки). Не без основания английский исследователь Ф. Скарф замечает, что буколики Шенье являются «единственным значительным собранием лирических стихотворений из написанных в промежутке между последним сборником басен Лафонтена
Классицизм конца XVIII в. — это то направление, которое во взаимодействии с сентиментализмом непосредственно предшествует романтизму. Метод Шенье в буколиках включает отчетливые предромантические тенденции: изображение героев, которые возвышаются над окружающими, испытывают чувство одиночества, отторженности от общества, изображение конфликтных взаимоотношений личности и общества, акцент на индивидуальном, субъективно-значимом, большая роль творчества как предвосхищение абсолютизации искусства и личности поэта в романтизме, передвижение идеала в область мечтаний, иллюзий одновременно с возникновением сомнения в его достижимости.
Л-ра: Филологические науки. – 1987. – № 1. – С. 32-37.
Произведения
Критика
