Патрик Ковэн. «Е=mc², милая»
С. Зенкин
Влюбленные дети — тема для литературы отнюдь не новая. Утвердился некий шаблон для ее обработки: герой (ребенок, подросток) должен наивно и трогательно переживать свое чувство, в то время как умудренный жизненным опытом взрослый читатель ласково и снисходительно наблюдает за его приключениями и треволнениями, о которых повествует столь же умудренный и снисходительный взрослый автор (или рассказчик). Между «детским» миром героя и «взрослым» миром читателя и рассказчика тщательно соблюдается дистанция.
Третий роман Патрика Ковэна (два первых называются: «Слепая любовь» и «Мсье Папа») сразу поражает тем, что эта благополучная дистанция, граница, разделяющая «больших» и «маленьких», в нем на каждом шагу демонстративно нарушается. В романе нет «взрослого» рассказчика — посредника между читателем и героями: юные герои книги Даниель и Лорен (им обоим по 11 лет) сами поочередно, глава за главой, рассказывают свою историю. Правда, Даниель и Лорен — отнюдь не обыкновенные дети, это дети «сверходаренные», вундеркинды.
Вундеркинды Ковэна совсем не похожи на подростков «переходного» возраста. С подростком все более или менее ясно: он вполне закономерно, хотя и не безболезненно, «переходит» из одного определенного состояния (малолетнего) в другое (совершеннолетнее). Вундеркинд — дело другое: он никуда не «переходит», он уже есть, существует живым парадоксом; подросток — правило, он же — озадачивающее и беспокоящее исключение. Учителя и родители Даниеля и Лорен вовсе не склонны восхищаться и гордиться их необыкновенными способностями; на них смотрят недоуменно и даже со страхом — такие дети ускользают от понимания, не укладываются в общепринятые представления. Мальчик и девочка добиваются фантастических успехов в науках, в восемь лет читают книги по экзистенциальной философии, а в одиннадцать — разбираются в дифференциальном исчислении и машинном программировании.
Особенно важно, что дети знают о своей «сверходаренности», о своем умственном превосходстве не только над сверстниками, но и над взрослыми; потому и отношения к себе требуют, как к взрослым. Трудно сказать, что больше озадачивает: поступки, поведение Даниэля и Лорен или их самосознание, речь.
Действительно, читатель, привыкший воспринимать книги «про детей» по аналогии с рассказами о домашних животных, искать в них прежде всего картины умилительной наивности и простодушия (а роман Патрика Ковэна полемически ориентирован на такого читателя, на воспитавшую его литературную традицию), при чтении этой книги будет разочарован и шокирован, ибо наивности и простодушия здесь принципиально нет. Едва такой читатель захочет умилиться и растрогаться, как юный рассказчик «выдаст» ему нечто такое, что повергнет его либо в возмущение по адресу автора («и где это он такое видел?»), либо в раздражение по адресу героем («какие же они испорченные!»). Даниель, например, может обстоятельно рассуждать на тему, для литературного героя его возраста, казалось бы, не только неприличную, но и прямо-таки абсурдную: что будет, если... у них с Лорен родится ребенок: «Все надо предусмотреть, и если появится ребенок, даже сверходаренный, то дело на лад не пойдет. Я уже вижу за головки в газетах: «Отец и мать в одиннадцать лет». — «Двое детей производят на свет третьего». — «Потрясенный акушер обнаруживает, что новорожденный говорит на трех языках». — «Профессор университета восемнадцати месяцев от роду»...
Нелепо было бы, конечно, принимать эти «выкладки» всерьез, однако и бравадой их не назовешь, настолько сильно ироническое начало, звучащее в пародийно-сенсационных заголовках, которые сочиняет Даниель. Писатель, ловко владеющий техникой мгновенного перехода от серьезной интонации к пародийной и обратно, все время остается хозяином положения в диалоге с читателем: он постоянно заставляет читателя следить за речью своего героя, но никогда не позволяет квалифицировать, определить ее — а вслед за этим и самого героя. Даниель — не самоуверенный взрослый, предвидящий возможные последствия своих поступков, но и не просто шаловливый мальчишка, увлеченно плетущий небылицы; он — постоянная неопределенность.
Действительно, в облике героев очень нелегко сколько-нибудь достоверно отделить реальное от вымышленного, ибо в романе они постоянно занимаются безудержным фантазированием, сочинением собственной жизни. Их лучшим другом становится старик, рассказывающий невероятные истории о своей молодости. Им тесно в рамках школьных сочинений, и они начинают вдвоем писать «роман в романе» («на будущий год — Гонкуровская премия») — любовную историю под названием «Дэни и Лори».
Сцепление и смешение реального и придуманного рассказчиком — важнейшая особенность стиля романа. В каждом его эпизоде, буквально в каждой его фразе присутствуют на равных правах не отграниченные друг от друга правда и вымысел. Вот почти произвольно выбранный пример.
Даниель и Лорен идут в кино на Елисейские поля, но в кассе им отказываются продать билеты: дети на фильм не допускаются. (Характерная для романа ситуация — чувствуя свою «сверходаренность», герои тем более тяготятся своей мелочной зависимостью от родителей, школы, всяческих порядков и ограничений, установленных для детей). Они возмущаются, устраивают скандал. Вот как рассказывает об этом Даниель: «Этот тип (билетер) так и запрыгал на месте... Позади нас люди толпами валились на тротуар и умирали от инфаркта... Мы удалились с достоинством; те, что не умерли от злобы, пытались нас задушить, но мы сумели ускользнуть. Я ненавижу Елисейские поля, и мы с Лорен заговорили потом о политике и согласились, что здесь бывают одни тупоумные буржуа, которые к тому же ровно ничего не понимают в кино».
Можно улыбаться, читая это описание; роман вообще насыщен юмором и дает много поводов для смеха. Но если учесть, что весь он написан в подобном стиле, то становится ясно, что выдуманная версия событий важнее для героя, чем реальное происшествие: в реальности он потерпел поражение, здесь же — он победитель. Ведь безудержное фантазирование, свободная игра с действительностью — единственный источник и гарантия превосходства героев романа над окружающими, без этого они просто не могут существовать.
Интереснее всего, что автор явно подыгрывает своим героям в их игре с реальностью: дело в том, что сама действительность, окружающая Даниеля и Лорен, напоминает сказочную избушку на курьих ножках — в нужный момент она поворачивается к ним именно той стороной, которая требуется. Поэтому если в начале романа герои часто страдают из-за того, что им приходится подчиняться взрослым (любовное свидание срывается потому, что учитель не отпустил из школы), то мало-помалу им начинают удаваться самые невероятные предприятия, и от этого сами внешние обстоятельства начинают приобретать зыбкий и несколько фантастический вид. Особенно заметно это становится в конце романа, когда Даниель и Лорен убегают от родителей и едут в Италию. Деньги на эту поездку они собирают так, как и подобает «сверходаренным» детям: Даниель получает премию на радиовикторине знатоков кино (среди взрослых, разумеется), а Лорен выигрывает на бирже, самостоятельно разработав с помощью ЭВМ безошибочную тактику. Успешно обойдя все юридические препоны, связанные с поездкой за границу без родителей, они приезжают в Венецию, катаются по островам, собираются бежать еще дальше, в Грецию... Создается впечатление, что вымысел окончательно победил реальность, что герой-рассказчик, свободный в придумывании жизни, возобладал над героем-персонажем, скованным реальной жизненной ситуацией, полностью избавился от гнета обстоятельств. Но тут автор внезапно прекращает игру.
В эпилоге Даниель и Лорен вновь в Париже. Они все-таки попали в руки преследователей, и теперь их разлучают — возможно, навсегда. В этот момент, перед лицом реальных обстоятельств, которые вдруг вновь показали свою силу и власть, становится очевидной эфемерность свободы, которую до сих пор герои создавали себе с помощью воображения. Они неожиданно обнаруживают, что «варианты» действительности, которые они примеряли, как одежду, слова, из которых они их составляли, — все это не принадлежало им, было взято напрокат, со стороны. Даниель брал эти слова и образные клише из своих любимых американских кинобоевиков. Лорен — поклонница Расина, для выражения собственных, вполне современных эмоций использовала классическую форму александрийского стиха. Даже вполне реальная общественная дистанция, разделявшая влюбленных - и ненавистная им (Даниель — сын рабочего из парижского пригорода, а Лорен живет в аристократическом 16-м округе, и отец ее — управляющий французским отделением крупной американской фирмы), осмыслялась ими посредством заимствованных схем: выпады против «тупоумных буржуа» и заявления о приверженности социалистическим идеям, которые часто встречаются в речи героев, взяты ими из вторых рук — из газет, книг, чужих разговоров. Неудивительно, что будущий бестселлер «Дэни и Лори» (так и оставшийся неоконченным) подозрительно смахивает, судя по пересказу Лорен, на тривиальный бульварный роман... Умных и симпатичных героев Ковэна подвела их «сверходаренность» — она ведь есть не что иное, как способность усваивать чужие слова, чужой опыт, а для настоящей свободы требуется еще и другое — собственный опыт и собственные слова, иначе игра с реальностью превращается в придумывание иллюзий. Поэтому Даниель и Лорен тяготятся своей «сверходаренностью» (а она к тому же влечет за собой одиночество, отделяет от всех остальных людей) и мечтают о том времени, когда сверстники их нагонят, когда они станут не вундеркиндами, а нормальными людьми («Как только ты немного поглупеешь, возвращайся», — просит Даниель свою подругу). Пока же Даниель может лишь выкрикнуть на прощание единственную фразу, составленную им самим, без помощи чужих схем и шаблонов («...нечто такое, в чем заключались бы мы, что принадлежало бы только нам двоим... нечто такое, что мог бы сказать человек, который был бы одновременно Эйнштейном и Расином»): «Е = mc², милая», — фразу, которая по-французски звучит как строка александрийского стиха...
В одном, во всяком случае, герои Патрика Ковэна, безусловно, добиваются успеха: заставляют читателя вполне серьезно, «по-взрослому», отнестись к истории, которую они пережили и рассказали (в данном случае это, пожалуй, одно и то же). История эта лишь на первый взгляд экстравагантна; в глубине своей она поэтична, полна тонкой иронии и наводит на размышления о духовной зрелости человека.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1979. – № 1. – С. 84-86.
Произведения
Критика
