Опыт лингвистического анализа сказки П.П. Ершова «Конек-горбунок»

Грязнова А.Т.

Сказка П.П. Ершова «Конек-горбунок», вышедшая в свет в 1834 г., сейчас принадлежит к разряду классических, образцовых произведений.

Она была весьма высоко оценена А.С. Пушкиным, одним из родоначальников русской литературной сказки, опирающейся на народные традиции, В.А. Жуковским, признанным мастером художественного слова, а также профессорами Петербургского университета П.А. Плетневым и А.В. Никитенко. Однако сам П.П. Ершов, вопреки высокой оценке произведения, остался в сознании широкого круга читателей «писателем второго ряда», «автором одного произведения», и наши современники мало знают о нем. В момент создания сказки П.П. Ершову было всего 19 лет и он учился на философско-юридическом факультете. На протяжении всей жизни писатель неоднократно возвращался к тексту сказки по разным причинам (в том числе и цензурного характера), что-то менял, дописывал, что-то убирал, и, по сути дела, последний вариант произведения можно считать вполне самостоятельным текстом.

Существование нескольких редакций сказки породило целый ряд слухов, версий и т. д.: в современном литературоведении до сих пор ведется полемика о том, какой текст считать каноническим не был ли автором сказки А.С. Пушкин подсказавший молодому писателю строчки зачина.

Лингвистических работ, посвященные изучению языка сказки, не так много; исследователи, в основном, толкуют лексические историзмы, которых в тексте достаточно. В то же время особенности стиля произведения в целом изучены не в полной мере, поэтому в своей статье мы, опираясь на последнюю редакцию текста (1861 г.), покажем несколько возможных аспектов анализа поэтического языка сказки, позволяющих охарактеризовать особенности идиостиля П. П. Ершова в целом.

Наряду с историзмами в тексте сказки «Конек-горбунок» встречается ряд архаических элементов (фонетических, грамматических и др.); ср.: выпущать (соврем. выпускать), побегать (соврем, сбегать), приодеться потеплее (соврем, одеться), приумыться (соврем, умыться), о полночь (соврем, в полночь), по Ивана (соврем, за Иваном), согласися быть царица (соврем. царицей), дворяна (соврем, дворяне) и др. Их исследование и описание является важной задачей лингвопоэтического анализа, поскольку неверно понятые современным читателем, они способны создать барьер при восприятии смысла сказки или исказить авторскую мысль, характеристики образов. Особую сложность при описании этой группы лексем представляет разграничение узуальных, диалектных слов и элементов поэтического стиля писателя. Существенную помощь в анализе таких слов могут оказать толковые словари и в первую очередь Словарь В.И. Даля. Обратимся к тексту.

Братья Ивана, уводя его коней, рассуждают:

А благому дураку

Недостанет ведь догадки,

Где гостят его лошадки.|

В современном языке у слова благой существуют только положительные значения: «добрый», «хороший», «путный», «полезный», «добродетельный», «доблестный». Однако В.И. Даль отмечает в семантике этого прилагательного проявление энантиосемии, говоря, что прежде у слова были и противоположные значения: «злой», «сердитый», «упрямый», «упорный», «своенравный», «неугомонный», «беспокойный», «дурной», «тяжелый», «неудобный». Они сохранились в современном языке у слов блажь, блажить и фразеологизма благим матом. У читателя, не знакомого с этим вторым, устаревшим, смыслом, неизбежно возникнет мысль о семантической странности сочетания благой дурак или неверное предположение о благожелательном отношении братьев к Ивану. На самом же деле Данило и Таврило оценивают Ивана негативно: старое выражение благой умом означало «взбалмошный».

Незнание устаревших значений слов корчиться и переться может привести к полному непониманию смысла фрагмента, который изображает поведение старших братьев, застигнутых Иваном на месте преступления:

Старший, корчась, тут сказал: «Дорогой наш брат Иваша! Что переться,— дело наше!».

У первой единицы в Словаре В.И. Даля выделены, помимо современных, значения «гнуть», «перегибать», «мять». Следовательно, рассматриваемое деепричастие может быть истолковано как «замявшись, смутившись», что подтверждается предшествующим контекстом (Братья, то есть, испугались, Зачесались и замялись).Форма переться может быть соотнесена с двумя инфинитивами, имеющими различные лексические значения. Семантика глагола переть охарактеризована в Словаре с опорой на диалектное употребление слова — «вилять, кривить душой, лукавить» (Ершов, родившийся и выросший в Сибири, вероятно, его знал), а смысл глагола препирать истолкован как «опровергать, оспаривать». Представляется, что в приведенном контексте наличествуют оба смысла (ср. также соврем, запираться «не признаваться в чём-л.»). Иногда неправильное понимание того ни иного слова современными читателями может быть обусловлено тем, что развитию нового значения способствует активность лексемы в конкретном литературном направлении, которое и определяет дальнейшее восприятие и осмысление слова уже вне зависимости от специфики контекста. Так, о городничем, увидевшем чудесных коней и удивившемся их красоте, в сказке сказано:

Наш старик, сколь ни был пылок, Долго тер себе затылок. «Чуден,— молвил,— божий свет, Уж каких чудес в нем нет!».

Современный читатель, знакомый с лирикой романтизма, может понять слово пылок как «страстен». Однако во времена Ершова у лексемы существовало и значение «способный увлекаться, горячо реагировать на что-либо». Если исходить из этого значения, фраза становится понятной: городничий, обычно живо реагировавший на происшествия, в этом случае испытал некоторое затруднение в выражении чувств (долго тер себе затылок, т. е. размышлял, не находя, что сказать).

Встречаются в сказке и слова, понятные людям старшего поколения, но способные вызвать ложные ассоциации у читателя-школьника. Ср., например:

Городничий между тем Наказал престрого всем, Чтоб коней не покупали, Не зевали, не кричали...

Сходное значение у выделенного слова передается лексемой зевака, а толкование глагола, зафиксированное в Словаре С.И. Ожегова, выглядит следующим образом: «глядеть, наблюдать из праздного любопытства» (разг.). Аналогичная ситуация и со словом складно. В соответствии с данными Словаря С.И. Ожегова (1990 г.) его значение может быть определено как «толково, стройно»: дефиниция сопровождается пометкой разг. Однако школьники иногда объясняют этот фрагмент как приказ царя говорить стихами, в рифму, что противоречит развитию сюжета:

Царь изволил молвить: «Ладно, Говори, да только складно».— «Как умею, расскажу...»

Представляется, что для современного языка оба слова — семантические архаизмы.

Другим возможным аспектом анализа языка сказки является лингвопоэтическая характеристика фразеологизмов, встречающихся в тексте достаточно часто. Обычно появление в произведении идиом исследователи связывают с народностью языка того или иного автора. Ершов вслед за Пушкиным «понял главное: сказка и в литературе должна оставаться народной в строе понятий, в строе языка». В тексте «Конька-горбунка» этому служат контактное употребление идиом и их концентрация; ср.:

[Иван]

Отправляется на печь И ведет оттуда речь Про ночное приключенье Всем ушам на удивленье;

[Данило]

Но давно уж речь ведется, Что лишь дурням клад дается, Ты ж хоть лоб себе разбей, Так не выбьешь двух рублей... [Ср.: дуракам — счастье; хоть голову разбей].

Как можно заметить, в отличие от современных ему писателей-сказочников Ершов довольно свободно обращается с фразеологизмами, трансформируя их путем добавления новых элементов и уточняя семантику, подчеркивая тем самым особенности характера персонажей; ср.:

И Данило да Таврило, Что в ногах их мочи было, По крапиве прямиком Так и дуют босиком... ;

Стало в третий раз смеркаться, Надо младшему сбираться; Он и усом не ведет, На печи в углу поет Изо всей дурацкой мочи...

Сходные по структуре и семантик единицы переосмысляются по-разному, оказывается, что мощь, сила (мочь умных братьев заключается в их ногах, возможности младшего брата (дурацки мочь) непредсказуемы — с помощью советов Конька-горбунка и собственной «шестого чувства» он выходит победителем во всех испытаниях.

П.П. Ершов адаптирует к стилю сказки и устойчивые выражения, возникшие и бытовавшие в художественном стиле (литературные штампы):

Кобылица молодая, Очъю бешено сверкая, Змеем голову свила И пустилась, как стрела.

Первое из выражений — это аллюзия стихотворения А.С. Пушкина, второе и четвертое характерны для романтического направления. Таким образом, стилистический диапазон устойчивых выражений, встречающихся в сказке, выходит далеко за рамки только разговорного стиля.

Такое стилистическое разнообразие фразеологических единиц позволяет охарактеризовать речевую манеру героев в динамике. Особенно показательна в этом смысле речь царя, который то изъясняется простонародным языком (словно в масле сыр кататься; ходить в золоте; помилуй бог; с сердцов [ср. в сердцах]; чуб сниму, и с головою [ср. снять голову]), то обращается к официальному стилю (дать в приказ; в силу указа). Встречаются в его речи обороты книжного стиля (взвеселил душу, сиречь молвить), народно-поэтического подстиля (светик мой, жить припевая, любить душой, умереть с горя). Иными словами, в поэтике П.П. Ершова фразеологизмы выполняют характерологическую функцию.

Наиболее отчетливо это проявляется в речи Ивана. В большинстве случаев устойчивые единицы последовательно заменяются омонимичными свободными словосочетаниями:

Всю я ноченьку не спал, Звезды на небе считал... Вдруг выходит дьявол сам, С бородою и с усам; Рожа словно как у кошки, А глазе-то — что те плошки!

Иногда фразеологизмы в реплика Ивана употребляются диффузно: сочетают в себе речевую манеру героя и авторский комментарий:

Вот и стал тот черт скакать И зерно хвостом сбивать. Я шутить ведь не умею — И вскочи ему на шею.

В этом случае герой, желая показаться солиднее, использует выражение, которое в более привычном виде имеет форму я не шучу. Однако весь текст сказки свидетельствует о том, что Иван действительно не умеет шутить и его манера говорить отличается серьезностью. Как нам представляется, именно этой чертой характера героя можно объяснить деметафоризацию устойчивых выражений в его репликах (фразеологизмы включают в свою семантику и элемент иронии). Таким образом автор еще раз подчеркивает отличие Ивана от других персонажей, в речи которых, как и вообще в языке, необходимым признаком идиом является их коннотация — в речи Ивана она отсутствует. Если в; репликах героя появляются устойчивые выражения в присущем им узуальном значении, фразеологизмы либо используются диффузно, либо Иван повторяет уже произнесенные кем-то слова (Говорит Иван: «Не можно ль, Ваша милость, приказать Горбунка ко мне послать?» — это слова самого Конька-горбунка; буду в золоте ходить, В красно платье наряжаться, Словно в масле сыр кататься — первоначально эти слова произнесены царем).

В общении с людьми, занимающими более высокое социальное положение, Иван серьезен, проникнут сознанием собственной значимости. Не случайно автор сказки, характеризуя поведение героя и как бы заранее предсказывая его судьбу, использует сходные по структуре и семантике устойчивые выражения словно пан, будто князь. Вообще повтор одной и той же идиомы в речи различных персонажей или авторских характеристиках позволяет выявить сходство в речевом поведении этих персонажей. Например, в языковых портретах старших братьев Ивана много общего: рассказывая о ночном дозоре, оба употребляют выражения, содержащие гиперболу (Под дождем я весь промок С головы до самых ног; Ночью страшный был мороз — До животиков промерз; Ночью холод был ужасный, До сердцов меня пробрал). Средний брат проявляет большую фантазию при описании несуществующих преград и опасностей. Зато старший — более красноречив: в его репликах встречаются идиомы народно-поэтического характера, образованные с помощью корневого повтора, единицы книжного стиля (дождь ливмя и лил, насущный хлеб, молвить к слову). Хвастовство, присущее старшим братьям, имеет общую причину — трусость. При описании их чувств П.П. Ершов использует одну и ту же единицу — фразеологическое сочетание страх (боязнь, дрожь) напал(а), актуализируя разные его компоненты: на Данилу боязнь напала, а на Гаврилу — дрожь. Для характеристики отношения братьев к отцовскому наказу автор использует выражение отправляться в дозор (Иван караул держать идет). Сопоставительный анализ единиц дозор и караул показывает, что в XIX в. семантика слов частично различалась: первая единица соотносилась с производящим глаголом дозирать в значениях «доглядывать», «досматривать», «наблюдать», «надзирать», «надсматривать». Само существительное определялось в Словаре В.И. Даля как [стар.] «проверка всякого рода, ревизия»; [ныне] «обход, осмотр часовых...» Таким образом, главной для этого слова оказывалась сема «смотреть». Слово караул толкуется в Словаре В.И. Даля как «стража», при этом актуализируется смысл «хранить в целости». Иными словами, Иван относится к своим обязанностям гораздо серьезнее и ответственнее, чем братья.

Наконец, важную роль фразеологизмы играют и в речи персонажа особого рода — повествователя. В его высказываниях встречаются выражения, напоминающие пословицы и поговорки, в Словаре В.И. Даля, однако, не зафиксированные. В равной степени они могут оказаться и результатом народного творчества, и элементом индивидуальной поэтической системы П.П. Ершова. Характерная черта таких выражений — ирония, которая присуща паремиям (пословицам и поговоркам); ср.:

Тут Ванюша почесался,

Потянулся и поднялся,

Помолился на забор

И пошел к царю во двор... [Ср.: В лесу родились, пенью (т. е. пням) молились.];

Спотыкнувшися три раза,

Починивши оба глаза,

Потирая здесь и там,

Входят братья к двум коням... [Ср.: Кто возьмет без нас, будет без глаз; у него фонарь под глазом].

В то же время в речи повествователя встречаются традиционные устойчивые выражения; так, третья часть сказки предваряется поговоркой: Доселева Макар огороды копал, а нынче Макар в воеводы попал (ср. у В.И. Даля: Вчера Макар гряды копал, ныне Макар в воеводы попал). В современном русском языке более известна другая поговорка со сходным смыслом: Из грязи да в князи, однако рассказчику, вероятно, необходимо актуализировать переносное значение имени собственного, которое в рязанском и сибирских диалектах имеет разную семантику: в первом — «плут», во вторых — «простак». Лучше зная говоры Сибири, писатель, создавая образ Ивана, имел в виду, скорее, второй вариант. Аргументом в пользу такого выбора служит то, что третья часть повествует о самых трудных испытаниях Ивана: поисках кольца Царь-девицы, купании в трех водах, т. е. ему приходится ехать, куда Макар телят не гонял, поскольку на бедного Макара все шишки валятся. О том, что сам Иван соотносит себя с этим фольклорным персонажем, свидетельствует фраза:

То есть я из огорода Стану царский воевода.

Однако нельзя полностью исключить и наличия у имени собственного Макар значения «плут»: герою удается обмануть братьев (утаить от них перо Жар-птицы), разрушить коварные замыслы спальника и в конечном счете стать царем (ср.: Но Иван и сам не прост). Подобные приемы организации речи повествователя характеризуют его как человека ироничного, хорошо знакомого с национальной культурой, с народными обычаями. Таким образом, при лингвистическом анализе языка сказки важно учитывать и этнокультурный компонент слов, входящих в состав фразеологизмов, поскольку автор «Конька-горбунка», насыщая текст устойчивыми оборотами, тщательно выверял их стиль, который несет смысловую и оценочную нагрузку.

Еще одним важным аспектом изучения поэтики сказки нам представляется описание ее лексики с учетом коннотативной характеристики. Коннотация понимается нами традиционно — как стилистическая, эмоциональная и экспрессивная характеристики слова. Их соотношение с предметным (денотативным) и понятийным (сигнификативным) компонентами лексического значения служит важным средством характеристики персонажей.

Изображая главного героя, П.П. Ершов руководствуется принципами, отличающими его поэтику от пушкинской: главные герои «Сказки о царе Салтане», «Сказки о мертвой царевне...» — это царские дети, обладающие высокими душевными качествами, благодаря которым они одерживают победу в борьбе с превратностями судьбы. Это отражается и в их речи, тяготеющей к литературной, хотя и включающей народно-поэтическую лексику. Эмоции, передаваемые их репликами, разнообразны, но преимущественно позитивны.

Герой Ершова, крестьянский сын, необычен своим алогизмом, по словам повествователя и братьев, он вовсе ... дурак (представляется он сходным образом: Это я, Иван-дурак). Это отражается как в его речи, так и в поступках. Например, считалось опасным упоминать нечистую силу, особенно ближе к ночи. Старшие братья Ивана, увидев Конька-горбунка, принимают его за беса (Что за бес такой под ним!). Ивана же нисколько не смущает странный внешний вид друга, и нечистого он поминает довольно часто. Впрочем, «все пустяк для дурака», и потому его вовсе не пугает то, чего боятся другие. К слову сказать, и без нечистого Ивану достается: старшие братья, спальник, царь с успехом выполняют функции черта, несмотря на всю свою внешнюю богобоязненность.

Все действия и реплики Ивана доведены до эмоционального и логического предела. Так, накануне первого испытания он абсолютно спокоен:

Он и усом не ведет, На печи в углу поет Изо всей дурацкой мочи: «Распрекрасные вы очи!».

Это его обычное состояние писатель передает с помощью глаголов семантической группы «речь» — поет, напевает, ведет речь. В моменты особых переживаний Иван «кричит на весь базар, будто сделался пожар».

Обращает на себя внимание тот факт, что речевые характеристики других героев сказки — царя, Месяца Месяцовича, кита (Чудо-юдо рыба-кит) — обнаруживают сходство с языковым портретом Ивана. В минуты эмоционального подъема эти персонажи тоже начинают говорить «на повышенных тонах»:

Царь, прищурясь глазом левым, Закричал к нему со гневом...; «Что ты долго не являлся? Где ты, вражий сын, шатался?» — Кит со гневом закричал; Месяц вскрикнул: «Ах, злодей!».

Таким образом, сказочник, используя принцип параллелизма, подчеркивает особенности национального характера (в Подводном царстве та же иерархия отношений, что и на Земле; в Небесном царстве те же поляны, «а на тереме из звезд православный русский крест») и в то же время как бы предвосхищает социальное возвышение Ивана.

Диапазон чувств, испытываемых героем, достаточно широк: понимая, что совершил очередную ошибку и она может стоить ему жизни, герой выражает свое горе столь же бурно, как и радость (как завоет тут Иван...; Что есть мочушки ревет). Эмоциональность речи Ивана, выраженная лексически, актуализируется с помощью синтаксических средств: вопросительных и восклицательных предложений, эллиптических и неполных конструкций, инверсированного порядка слов:

...Эка штука! Во дворце я буду жить, Буду в золоте ходить, В красно платье наряжаться, Словно в масле сыр кататься...

Чудно дело! Так и быть, Стану, царь, тебе служить. Только, чур, со мной не драться И давать мне высыпаться, А не то я был таков!..

Речевая характеристика героя существенно углубляет его образ, часто вступая в противоречие с выводами, к которым приводит анализ поведения персонажа. В противоположность внешней малоподвижности и сонливости героя (его место в родительском доме — печь, и покидает он ее весьма неохотно, только в исключительных случаях) речь Ивана свидетельствует о его эмоциональности, отражает его живое восприятие событий. Особую роль при передаче эмоционального состояния героя играют диалектные, просторечные, часто бранные выражения, слова с суффиксами субъективной оценки. Так, номинация предметов и лиц в репликах героя обычно сопряжена с коннотацией, которая подчас преобладает: кобылицу, вытаптывавшую посевы, он сравнивает с саранчой, перстень Царь-девицы, который нужно достать со дна моря, называет дьявольским, Чудо-юдо рыбу-кита — шайтаном, о жар-птицах говорит:

Тьфу ты, дьявольская сила! Эк их, дряней, привалило!

Однако выделенные просторечия, хотя и относятся к разряду бранной лексики, не составляют единой группы: лексемы дьявольский и дряни концентрируют в себе негативные эмоции, почти лишаясь значения, а единицы саранча и шайтан помимо этого содержат метафорическое обозначение предмета. В первом случае актуализируются семы «скакать» и «уничтожать посевы», во втором — «неправославный», «заморский». Придавая речи героя разговорное звучание, эти слова свидетельствуют и о такой черте характера Ивана, как наблюдательность и умение довольно точно и образно обозначить предмет речи.

Для разговорного стиля в русском языке (и это, безусловно, учитывает автор сказки) характерно большее количество негативных обозначений предмета речи в сравнении с позитивными. В то же время коннотированная лексика, которая на первый взгляд кажется негативно оценочной, оказывается таковой в условиях текста сказки далеко не всегда, что тоже является приметой разговорного стиля и жаргонов. Так, описывая жар-птиц, Иван отмечает:

Неча молвить, страх красивы! Ножки красные у всех; А хвосты-то — сущий смех! Чай, таких у куриц нету. А уж сколько, парень, свету, Словно батюшкина печь!

Если вспомнить, что перед этим они названы дрянями, то следует сделать вывод, что это слово, как и устойчивое выражение сущий смех, не содержит той подчеркнуто негативной оценки, которая есть у этой лексемы в языке, и что чувства Ивана очень быстро сменяют друг друга.

Напротив, отрицательную оценку в контексте произведения приобретают слова, которые в узуальном употреблении ею не обладают. В первую очередь это касается эпитетов тонкий, тоненький применительно к Царь-девице:

«Хм! Так вот та Царь-девица! Как же в сказках говорится... Что куда красна собой. Царь-девица, так что диво! Эта вовсе не красива: И бледна-то и тонка, Чай, в обхват-то три вершка; А ножонка-то, ножонка! Тьфу ты! словно у цыпленка! Пусть полюбится кому, Я и даром не возьму»...

Видишь, вздумал царь жениться, Знашь, на тоненькой царице...

Этот и подобные примеры подчеркивают «простое» происхождение Ивана: ведь крестьянский идеал красоты отличался от дворянского. Привлекательной считалась женщина крупная, румяная, дородная, здоровая и работоспособная, т. е. полная противоположность героини. Этнокультурный компонент актуализирован и в упоминавшемся ранее описании жар-птиц: с точки зрения Ивана, гораздо большую ценность в сравнении с ними имеют полезные в хозяйстве куры, а свет от оперения сравнивается героем с огнем в батюшкиной печи. Так нейтрализуется гиперболический образ.

Вообще в речи героя чаще встречаются не гиперболы и литоты (он редко чему удивляется), а сравнения — преимущественно зооморфные (ножонка словно у цыпленка; рожа словно как у кошки). В большинстве случаев они передают отрицательную оценку.

Слова с позитивной эмоциональной окраской чаще всего называют животных или фантастических персонажей: кони, подаренные кобылицей, — друга; Конек-горбунок — дружочек; Месяц уважительно называется по имени и отчеству. Единственный человек, о котором Иван вспоминает с теплотой, это его отец (батюшка). Так автор сказки подчеркивает одиночество героя, которое, кажется, Иван не замечает. На самом деле это не совсем так: он чувствует отношение со стороны окружающих и принимает советы лишь тех, кто добр к нему (отец, Конец-горбунок). Таким образом, лингвопоэтический анализ показывает, насколько сложна лексико-семантическая организация сказки П.П. Ершова и какие серьезные проблемы она порой ставит перед лингвистом. И в то же время тщательное и последовательное изучение языка этой сказки свидетельствует о том, насколько прозорлив был А.С. Пушкин, утверждавший, что молодой писатель «владеет русским стихом, точно своим крепостным мужиком».

Источник: Русский язык в школе. – 1999. - № 4. – С. 59-66.