Словесный мир сказки: К 150-летию сказки П.П. Ершова «Конек-горбунок»
И.3. СУРАТ
Стиль пушкинских сказок, в отличии от сказок Ершова, при всей своей демократичности высоко поэтичен, в них нет нарочито неправильных конструкций, элементы просторечия встречаются довольно редко, а диалектизмы или малоупотребительные слова практически отсутствуют.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало, —
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать...
Станем сказку продолжать.
Ну-с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было)...
(Цитируется: Ершов П.П. Конек-горбунок. Стихотворения. Л., 1976). Слово помнится как бы подтверждает подлинность, достоверность сказочных событий, и читатель становится непосредственным свидетелем их. Сказка создается на наших глазах, рассказчик не подыскивает слова, а берет те, что под рукой, возникает иллюзия непосредственного разговора, свободной импровизации. С этим связан целый ряд стилистических особенностей сказки: и разговорная интонация, и наличие большого количества просторечных форм и выражений, «неправильных» с точки зрения нормированного литературного языка, но возможных в рамках устной речи. Важно, что такие случаи не являются исключением, а, напротив, составляют стилистическое лицо рассказчика.
Известно, что перед четвертым изданием писатель подверг сказку значительной переработке. Основной задачей для него было максимально «снизить» стиль сказки, придать ей подчеркнуто «нелитературный», просторечный характер и тем самым выделить роль рассказчика как посредника между читателем и поэтом. Голос рассказчика при этом почти сливается с голосами персонажей: они говорят на одном языке. Главной характеристикой слова на протяжении всей сказки становится его эмоциональная наполненность, необычность и новизна для просвещенного читателя. С этой целью Ершов преобразует привычные фразеологизмы. Например, «до костей я весь промерз» он заменяет в новой редакции: «до животиков промерз»; «до костей меня пробрал» — «до сердцов меня пробрал». Подыскивая синонимические выражения, он обновляет первоначальное значение фразеологизма, делает его физически ощутимым. А возникающие при этом грамматические неправильности («до сердцов») оказываются оправданными импровизационным характером повествования.
Стремясь к выразительности, Ершов в окончательной редакции сказки вводит целый ряд разговорных и просторечных форм в речь рассказчика и персонажей. Это такие, например, словоформы, кап отродяся (такой печали Отродяся не видали, в первоначальной редакции — от рожденья); доселева (А доселева не знает, Чем прощенье получить); доселе (А доселе не сыскал); намеднишний (Всю намеднишнюю ночь, в первой редакции — Всю сегодняшнюю ночь...); впоследни (Чтоб впоследни с ним проститься); оттудова (Тут в котел с водой вареной, А оттудова в студеный); теперича (А теперича молись); вчерась (Распроклятый тот карась Поносил меня вчерась); супротив (Супротив больших палат); всамделе (Чу! всамделе, Двери глухо заскрыпепи); леча (леча молвить); страх в значении «очень» (Страх жениться захотелось); наколи в значении «никогда» (Не бывали николи); сызнова (Стало сызнова смеркаться). Часто в тексте встречаются усеченные формы прилагательных: перва, разны; просторечные формы местоимений: те вместо тебе, тебя; тоё вместо ту, сколь вместо сколько. Речь героев изобилует такими союзами, частицами и междометиями, как коль, хошъ в значении «хоть», кабы, ажно, алъ, нешто, I звон, ахти, чур, чай. Допускаются неправильные синтаксические конструкция, некоторые из которых бытуют как диалектизмы: побежали по Ивана, не губи меня со света, на колен пред нею стал, приключилося им горе, на том свету, с усам, явились пред царя. Иногда слова употребляются с нелитературным ударением: светил, назвал, киту, коней, мордой, для всякого случая. Так, в сцене, где описывается «чудо-юдо рыба-кит», встречается слово с таким ударением:
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут...
Повторяем, что эти неправильности не случайны для Ершова, а, напротив, являются сознательным стилистическим приемом, ведь переработка сказки шла именно в этом направлении. В новую редакцию вводятся целые сцены, построенные полностью на просторечии. Таков, скажем, монолог Данилы, отсутствовавший в первой: редакции сказки:
«Эх, как темно! — он сказал.— Хоть бы месяц этак в шутку К нам проглянул на минутку, Всё бы легче. А теперь, Право, хуже мы тетерь... Да постой-ка... Мне сдается, Что дымок там светлый вьется... Видишь, звон!.. Так и есть!..; Вот бы курево разлесть! Чудо было б!.. А послушай, Побегай-ка брат Ванюша. А, признаться, у меня Ни огнива, ни кремня».
Таким образом, Ершов создает тот специфический «простонародный» колорит «Конька-горбунка», который отличает его сказку от других произведений этого жанра.
Совершенно особую и очень многочисленную группу составляют в «Коньке-горбунке» просторечные формы глаголов. Надо отметить, что глаголы вообще играют в народной сказке более активную роль, чем в других фольклорных жанрах, поскольку специфика сказки состоит в динамичности ее сюжета, в стремительном развитии действия. Эту особенность прекрасно почувствовал Ершов, что отразилось в «Коньке-горбунке». Сказка Ершова и по размеру значительно больше средней фольклорной сказки, и описательный момент в ней более выражен, что, казалось бы, должно было ослабить ее динамическую напряженность. Однако этого но происходит. Напротив, мир ершовской сказки удивительно подвижен, и дело здесь не столько в пространственных перемещениях героев, сколько в живости, наглядности и емкости каждого отдельного действия. И создается такое ощущение во многом за счет выразительности глагольных форм — разговорных, просторечных, архаичных или просто малоупотребительных. Приведем некоторые из таких глаголов в соответствующем контексте: «Ту царевну сохватай», «Прикорнулся на кулак», «Если вновь принужусъ я» (в значении «пригожусь»), «Побегай в дозор, Ванюша», «Выпущай меня на волю», «Братья коников свели» (в значении «увели, украли»), «Что переться — дело наше» (в значении «отпираться»), «Вишь, надселися от крика!», «И не чистит, и не школит» [коней], «Потурить вон из дворца», «Царь смотрел и дивовался», «кабы всех переиматъ» (в значении «переловить»), «Позевнул и задремал», «Чтоб пропасть ему, собаке! Чтоб издохнуть в буераке!», «Как пущусь да побегу, Так и беса настигу», «Изо всех горланит сил».
Особый интерес представляют те случаи, когда Ершов заменяет первоначально найденный глагол нейтрального звучания на другой, менее употребительный, но более выразительный. Например, выражение «Как бы вора им поймать» он заменяет на «Как бы вора соглядать», и глагол соглядать здесь более уместен, так как содержит в себе и значение «выследить», что как раз и делает в дальнейшем герой сказки. В другом месте строки «Братья ну его ругать, Стали в поле посылать» Ершов заменяет следующими: «Братья ну ему пенять, Стали в поле погонять». Глагол пенять, конечно, более выразителен, чем ругать, а глагол погонять по сравнению с посылать содержит в себе дополнительное значение, уточняющее отношение старших братьев к младшему.
Ершов вообще часто вводит в текст общеупотребительные глаголы в переносном или редком значении. Так, в строках «Кто-то начал к ним ходить И пшеницу шевелить» глагол шевелить употреблен в значении «мять, ворошить». Вся стихотворная фраза приобретает особую пластичность и оттенок завораживающей тайны. Подобный прием видим и в других случаях. Скажем, в строке «Зубы начали плясать» глагол плясать с особой наглядностью передает состояние дрожащего от холода героя. А в строках «Спальник наш к нему явился, Стукнул крепко об пол лбом И запел царю потом...» глагол запел в переносном значении «заговорил» точно характеризует образ спальника — клеветника и подхалима.
Интересно и неожиданно появление деепричастия от глагола починить в следующих строках:
Спотыкнувшися три раза, Починивши оба глаза, Потирая здесь и там, Входят братья к двум коням.
Весь отрывок приобретает резко ироничный смысл, потому что глагол починить здесь употреблен в противоположном значении.
Мир «Конька-горбунка» пластичен, нагляден, в нем много так называемых «словесных жестов», то есть слов, обозначающих действие чисто эмоционального содержания. Таковы глаголы дрягнул (Горбунок, его почуя, Дрягнул было плясовую), ломится (А конек его — горбатко — Так и ломится вприсядку), дуют (Так и дуют босиком), брякнул (С этим словом сундучок Брякнул плотно на песок). Нетрудно заметить, что во всех приведенных примерах лексическое значение слова затушевывается, отодвигается на второй план за счет активизации эмоционального значения.
Показательно употребление Ершовым особых глагольных форм — так называемых междометных глаголов, употребляющихся в функции сказуемого и передающих непосредственно само движение во всей его экспрессии. «Тут конек под ним забился, Прыг на берег и пустился», «Хвать перо — и след простыл», «Спальник тут с полатей скок». В той же функции выступают инфинитивные формы глаголов с частицей ну или давай: «Ерш ну рваться и кричать», «И давай из всех морей Ерш скликать к себе сельдей».
Немалую роль в тексте сказки играют существительные в роли сравнений и наречия (бешено, змеем, как стрела, кругом, пластью, скоком, дыбом).
Кобылица молодая, Очью бешено сверкая, Змеем голову свила И пустилась как стрела. Вьется кругом над полями, Виснет пластью надо рвами, Мчится скоком по горам, Ходит дыбом по лесам...
Подобная «картинность», живописность составляет отличительную особенность ершовской сказки. Автор любит описывать жесты героев, их мимику. Речь героев часто сопровождается краткими ремарками рассказчика: «ухватившись под бока», «надувшись», «руки в боки», «корчась». Герои сказки вообще ведут себя бурно, что, конечно, проявляется в их речи. Помимо разного рода эмоциональных восклицаний типа «Что за бес!», «Тьфу ты, дьявольская сила!», «Что за диво!», «Черти б вас побрали!», главный герой сказки — Иван, желая выразиться как можно более решительно, употребляет характерные междометные существительные: «Нет уж, дудки, ваша милость». Выясняя отношения, герои часто награждают друг друга различными прозвищами, такими, как вор, шайтан, саранча, болесть злая, окаянный зубоскал, неумойка, сонная тетеря. Из всего этого складывается особая живая эмоциональная атмосфера сказки.
Ершов предпринял в «Коньке-горбунке» попытку как можно более полно вжиться в сказочную стихию, перевоплотиться в простонародного рассказчика, и главным средством такого перевоплощения стало живое русское слово.
Источник: Русская речь. – 1984. - № 4. – С. 3-8.
