«Я ж навек любовью ранен...» (Стихи В.В. Маяковского о любви)
Яковлев Г.Н.
Интерес к этой теме неиссякаем.
Маяковского принято считать прежде всего поэтом-трибуном. Но он не отказывался писать о любви, да и не мог не писать о ней, однако эта тема занимает в его революционной поэзии более скромное место, чем у других поэтов. Причину он объяснял сам:
Я буду писать
и про то,
и про это,
но нынче
не время
любовных ляс.
Я
всю свою
звонкую силу поэта
тебе отдаю,
атакующий класс.
Но «про это» Маяковский не забывал. Для него любовь никогда не была чем-то второстепенным, несущественным в жизни. «Любовь — это сердце всего,— писал поэт.— Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным». О нем можно смело сказать, что любовь он бережно пронес через всю жизнь:
Если
я
чего написал, если
чего
сказал, тому виной
глаза-небеса,
любимой
моей
глаза.
(«Хорошо!»)
Конечно, творчество послеоктябрьского Маяковского отличается от его творчества до революции: он был наделен исключительным чувством эпохи, пульса времени. Коренная ломка общественно-политического уклада в России определила иное мироощущение поэта, выдвинула перед ним новые морально-этические проблемы. Но есть нечто незыблемое, нетленное в любовных стихах Маяковского разных эпох: распахнутость, откровенность, порой, я бы сказал, громогласная интимность («Облако в штанах» и Др.), глубокое и чистое чувство, исключающее какие бы то ни было компромиссы, расчеты, диктуемые благополучным «благоразумием» («Вовеки не придет ко мне позорное благоразумие», — напишет он незадолго до смерти). Но именно на расчете основана буржуазно-обывательская «любовь», покупаемая людьми, готовыми «любимую на деньги и славу выменять». Подобные человеческие отношения Маяковский в своих дореволюционных произведениях с отвращением отвергал («Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Человек» и др.) и говорил о высоком и бескорыстном чувстве:
А мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
Это стихотворение «Лиличка! Вместо письма» (1916), в котором и по прошествии почти семидесяти лет ни одно слово не кажется затасканным, заштампованным, каждая строка заучит сильно, свежо, самобытно. В его стихах 1915-1916 гг. — и ощущение трагизма, одиночества, и готовность к самосожжению во имя любви:
И только боль моя острей — стою,
огнем обвит, на несгорающем костре немыслимой любви
(«Человек»),
и море нежности:
Дай хоть
последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.
(«Лиличка! Вместо письма»)
«Он был очень добр... необыкновенно мягкий, очень ласковый... Резким он был только на эстраде», — вспоминала о поэте Лиля Юрьевна Брик.
В поэме «Люблю» (1922), проклиная продажную «любовь» буржуазного общества, поэт славит любовь раскрепощенную, свободную от власти денег, но не от понятий чести, порядочности, благородства. Теории мимолетной, «свободной любви» («стакана воды»), получившей распространение в 20-е годы, Маяковский противопоставляет любовь верную:
Не смоют любовь ни ссоры, ни версты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкоперстый,
клянусь —
люблю
неизменно и верно!
Поэма «Люблю» появилась в период нэпа, когда в печать хлынул поток низкопробных, слащавых, пошлых или декадентски надрывных стихов о любви, рассчитанных на мещанский вкус. Сентиментально плаксивые и умиленно сюсюкающие названия сборников говорили сами за себя: «Больная любовь», «Голубая спаленка», «Любовный бред» и т. п. Маяковский иронизировал по этому поводу:
В вашем квартирном
маленьком мирике
для спален
растут
кучерявые лирики.
(«Люблю»)
Так что же: долой интим? Да здравствует барабан? Отныне и навеки? Да нет, конечно же, нет:
Разнообразны
души наши.
Для боя — гром,
для кровати —
шепот.
А у нас
для любви и для боя —
марши.
Извольте под марш
к любимой
шлепать!
(«Передовая передового»)
Но Поэт революции не замыкался в узком квартирном мирке, мыслил и чувствовал масштабно. Это и отличало его, большого поэта и настоящего человека, от некоторых собратьев по перу.
Маяковскому было ненавистно любое загрязнение поэзии обывательскими страстишками, излияниями мелких душ, жаждавших «изячной» жизни и любви. Доставалось и неплохим, но оступившимся современным ему поэтам. Маяковский критиковал Ивана Молчанова и других авторов, не умевших за «косынкой цвета синьки» разглядеть человеческую сущность и скатывавшихся к той же мещанской пошлости. Поэту, ценителю истинной женской красоты, всегда была чужда подмена глубоких и красивых чувств животной страстью или принципом купли-продажи. Вспомним его стихотворение «Красавицы» или «Письмо к Татьяне Яковлевой»:
Я не люблю
парижскую любовь: любую самочку
шелками разукрасьте, потягиваясь, задремлю,
сказав —
тубо
собакам
озверевшей страсти.
При всей публицистической широковещательности, ораторской мощи поэтического голоса Маяковского необычайно привлекает подчеркнутая сдержанность, даже застенчивость названий его поэм «Люблю», «Про это». В его поэмах личное, интимное неразрывно переплетается с общественным, выражена мечта о будущем, когда ко всем людям придет настоящая любовь:
Чтоб не было любви — служанки замужеств,
похоти,
хлебов.
Постели прокляв,
встав с лежанки, чтоб всей вселенной шла любовь.
(«Про это»)
Но если «любовь — это сердце всего», то понятно, что она несет и страдание, и счастье, вызывает сложнейший комплекс переживаний. Горькие, с оттенком самоиронии слова о любви рассыпаны в различных стихотворениях Маяковского:
Вот и любви пришел каюк, дорогой Владим Владимыч
(«Юбилейное»),
Видано ль,
чтоб человек
с такою биографией
был бы холост
и старел невыданный?!
(«Прощание»),
Любви я заждался,
мне 30 лет.
(«Тамара и демон»)
Грустно звучит и шутливое стихотворение, пронизанное мотивом тоски и одиночества, — «Разговор на одесском рейде десантных судов «Советский Дагестан» и «Красная Абхазия» (1926). Не складывалась личная жизнь поэта так, как ему хотелось...
Новая большая любовь пришла к Маяковскому в последние годы жизни. В Париже в
Существует красивая легенда о грузинском художнике Пиросманишвили, осыпавшем любимую розами, легенда, послужившая основой известного стихотворения А. Вознесенского, которое стало популярной песней. Но то легенда. Перед нами же прекрасная быль, обнажающая нежную, любящую, красивую, ранимую душу поэта, которого многие представляют себе не иначе, как каменную глыбу, непробиваемый монолит, как неисправимо грубого и резкого человека. Многие месяцы получала Татьяна Яковлева корзины цветов из парижского розария от уехавшего в СССР Маяковского. Им были заготовлены милые стихотворные записки, которые вкладывались в букеты и корзины, например:
Мы посылаем эти розы вам, чтоб жизнь казалась в свете розовом. Увянут розы... а затем мы к стопам повергнем хризантемы.
Ей, Татьяне, адресовал Маяковский стихотворное письмо, которое явно не предназначалось для печати и долго не публиковалось. Тем ценнее для нас то, что и в этом интимном послании поэт ни в чем не изменил себе: он чист, честен и благороден как любящий мужчина и как гражданин своей великой Родины.
В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне
красный
цвет
моих республик
тоже
должен
пламенеть.
Это начало стихотворения, в котором неразрывно сочетаются и боль за истерзанную трудностями страну, и преданность ей, и полное человеческого достоинства и нескрываемой нежности обращение к любимой женщине («Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук», «Я все равно тебя когда-нибудь возьму — одну или вдвоем с Парижем»).
Хрестоматийным стало и другое стихотворение, также связанное с именем Татьяны Яковлевой, — «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви». Произведение и серьезное, и шутливое, причем эта двойственность, как подмечено исследователями, чувствуется уже в заглавии: соседство слов «Париж» и «любовь» традиционно вызывает представление о легком увлечении, и в то же время рассуждение «о сущности любви» — это нечто вроде серьезного философского трактата. Но в полушутливой форме Маяковский высказывал в нем и свой заветные мысли. Он всегда считал, что настоящая (а тем более взаимная) любовь должна вдохновлять человека, вызывать подъем творческих сил. В одном из писем поэт утверждал: «Любовь — это жизнь, это главное. От нее разворачиваются и стихи, и дела, и все прочее». Об этом-то и говорится в светлом, бодром, жизнеутверждающем стихотворении. Детальному анализу «Письма товарищу Кострову...» посвящена статья Д. Устюжанина «Громада — любовь». И как всегда, Маяковский гордится своей страной, где он знаменит как поэт. В лирическом стихотворении, изобилующем яркими сравнениями, неповторимой поэтической образностью, прежде всего поведано о глубине и силе «простой человеческой» любви:
Не поймать
меня
на дряни,
на прохожей
паре чувств.
Я ж
навек
любовью ранен —
еле-еле волочусь.
На основании рассмотренных произведений нетрудно сделать вывод о том, что невозможно отделить любовную лирику Маяковского от его гражданской, политической лирики. Цельность натуры Маяковского, определенность его жизненной позиции обусловили нерасторжимость в его творчестве личного и общественного.
В заключение хотелось бы обратиться к словам Д.И. Писарева: «...Подумайте все-таки, что такое лирика? Ведь это просто публичная исповедь человека? Прекрасно. А на что же нам нужна публичная исповедь такого человека, который решительно ничем, кроме своего желания исповедоваться, не может привлечь к себе наше внимание?.. Лирика есть самое высокое и самое трудное проявление искусства. Лириками имеют право быть только первоклассные гении, потому что только колоссальная личность может приносить обществу пользу, обращая его внимание на свою собственную частную и психическую жизнь».
В том, что Маяковский был колоссальной личностью, сомнений нет. Но он считал, что время стихов о любви еще не настало, однако эта эпоха непременно придет. Остается только пожалеть, что Владимир Маяковский не дожил до другого времени. Но и то, что он успел написать о любви, представляет большую моральную и художественную ценность.
Л-ра: Вечерняя средняя школа. – 1986. – № 5. – С. 49-51.
Произведения
Критика
