Становление лирического героя в творчестве раннего Маяковского
Л.И. Тимофеев
Маяковский начал свою литературную деятельность в 1912 году (если не считать ранних стихов 1909-1910 годов, до нас не дошедших). Это был канун революции. Всего пять лет отделяло его от великих октябрьских дней 1917 года. За плечами Маяковского были годы непосредственного участия в революционном движении, подпольной работы, три ареста, одиночка в Бутырской тюрьме. Он уже читал Маркса, Ленина, нелегальную революционную литературу.
.... Живая связь с революционным движением, знакомство с основами социалистической теории, с творчеством Горького, который, по воспоминаниям родных, был его любимым писателем и в произведениях которого проявляло себя новоё, социалистическое искусство, — все это, казалось бы, должно было определить ясность и, так сказать, прямолинейность творческого развития молодого Маяковского как демократического поэта, формировавшегося в непосредственной связи с революционным движением. В конечном счете так оно и было. Маяковский безоговорочно принял Октябрьскую революцию, сразу же став в ряды ее бойцов. Но все же 1912-1917 годы — годы поэтического формирования Маяковского — это сложный и противоречивый период его творческого развития. С одной стороны, основной пафос таких произведений, как «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Человека», «Война и мир», свидетельствует о том, что именно в эти годы Маяковский складывался как поэт революции, как поэт-новатор, находивший именно ту поэтическую форму, которой можно было передать «дней небывалую ересь». С другой стороны, именно на эти годы падает сближение Маяковского со школой футуристов — Д. Бурлюком, В. Хлебниковым, В. Каменским, А. Крученых и другими.
В литературе начала XX века с необычайной остротой стоял вопрос о человеке, о его трагической судьбе в буржуазном мире. И каждое литературное течение, каждый большой писатель давали свой ответ на этот вопрос.
Социалистический реализм М. Горького позволил ему увидеть черты нового человека, человека будущего и противопоставить его человеку капитализма. Пафос гуманизма Горького в том, что он не только разоблачал капиталистический строй, превращавший человека, пользуясь выражением Маркса, в «нечеловеческого человека», но и рисовал того «человеческого человека», которого создавала борьба за социализм.
Русский футуризм, выступая с демонстративным протестом против буржуазной культуры (и это, очевидно, привлекло к нему интерес Маяковского), мыслил свою борьбу за человека лишь негативно, лишь как освобождение его от пут буржуазной культуры, не давая ему ничего взамен. «Руссоизм» Хлебникова, являющийся одним из основных мотивов в его творчестве, чрезвычайно характерен. Хлебников стремится вернуть человека назад, в первобытность. Герой его «Лесной девы», «Ладомира» и многих других произведений — это человек, который еще не отошел от природы:
К быту первых дикарей Мечта потомков пролетит.
(В. Xлебников)
«И человеческого человека» буржуазного мира футуризм пытался заменить «расчеловеченным человеком», сведенным к простейшим, первичным побуждениям; отсюда тот физиологизм, который характерен для Бурлюка («Каждый молод, молод, молод, в животе чертовский голод, будем кушать камни, травы»), Крученых («Лежу и греюсь близ свиньи»), Хлебникова (борьба людей за самку в «Лесной деве»).
Поиски футуризмом новых форм словесного выражения отвечали этому его содержанию. «Расчеловеченный человек» не нуждался уже в сложной системе понятий, необходимых для развитого мышления. Печально знаменитая «заумь» (которую почему-то стремятся воскресить некоторые современные наши теоретики) и представляла собой не что иное, как создание языка, отвечавшего состоянию человека, еще не ощущающего необходимости мыслить. Это язык междометий и звукоподражаний, близкий к детскому языку, возвращающий человека к первичным стадиям языкового развития.
Футуризм был, следовательно, бессилен и беспомощен в своей положительной программе, и влияние его, естественно, осложняло начальный период развития творчества Маяковского.
Творчество раннего Маяковского представляет собрй период творческих поисков, художественного самоопределения. Было бы неверно поэтому придавать первым стихам Маяковского самодовлеющее значение. Их можно рассматривать лишь в единстве со веем его творческим путем, и лишь в свете его они могут быть правильно поняты
Лирический герой первых лет его творческой деятельности дан в процессе своего становления. Образ лирического героя раннего Маяковского формировался постепенно; шаг за шагом складывалась та система отношений поэта к жизни, которая определяла значимость характера лирического героя его поэзии как характера типического.
Понятие лирического героя в основном утвердилось в нашей критической практике. Плодотворность этого понятия связана прежде всего с тем, что оно позволяет, с одной стороны, рассматривать лирическое творчество поэта целостно, осмыслять все отдельные его произведения как раскрытие единой точки зрения на мир, как систему переживаний, связанных единством эстетических оценок и жизненного опыта, как проявление единого человеческого характера. С другой стороны, понятие лирического героя позволяет с особой отчетливостью показать, что. поэт сумел эстетически переосмыслить свой личный жизненный опыт, связать его с общественным, поднять свое личное мироощущение до уровня обобщенного выражения определенных идейно-художественных норм своего времени.
Показать в характере типическое — значит поставить его в такие отношения к различным сторонам жизненного процесса, через которые проявятся главные, существенные, определяющие стороны человеческого характера, найдут свое утверждение те эстетические идеалы, К которым стремится художник.
Новаторство поэта и проявляется в новизне тех отношений, которые он устанавливает между человеком и миром, в новом понимании этих отношений, если они уже раньше входили в поэтический круг зрения, и, наконец, в открытии новых средств выразительности, вне которых найденные им отношения не получат жизненной убедительности, не превратятся в художественный факт. Чем своеобразнее эти отношения человека и действительности, чем богаче и разностороннее они, чем точнее они выражены, тем в большей степени значимым и оказывается образ лирического героя, создаваемый поэтом.
Лирическое стихотворение представляет собой раскрытие какого-либо из таких отношений. Прежде всего это переживание лирического героя, вызванное той или иной жизненной ситуацией, обозначенной или только угадываемой в произведении.
Эти ситуации и вызванные ими переживания раскрывают перед нами образ лирического героя и мир, в котором он находится, то есть круг тех отношений человека к действительности, изучив который мы получаем возможность составить себе представление о его характере и о типичности этого характера.
Нам неизвестен начальный период развития творчества Маяковского. Но представить себе его особенности не вызывает трудностей. Упоминая о пропавшей тетради своих первых стихов, Маяковский назвал их «ревплаксивыми». Живая связь с революционной деятельностью определяла, очевидно, содержание его раннего творчества, а воспроизведение существовавшей поэтической традиции — его форму. Здесь не было еще ничего самостоятельного. Это — предыстория его творчества, ибо в нем не было еще проявления поэтической самостоятельности, индивидуального отношения к действительности. Огромные поэтические силы, скрытые в Маяковском, еще только начинали пробуждаться. Вначале это пробуждение имело чисто негативный характер. Маяковский отказывается от традиционных форм, но еще не находит своих. И происходит это потому, что им еще не найдены те основные отношения человека к жизни, к своему времени, которые могут лечь в основу образа лирического героя.
В стихах Маяковского 1912 года «Ночь», «Утро», «Порт» еще нет сколько-нибудь отчетливых отношений к той или иной стороне жизни. Они целиком описательны; переживание, в них заключенное, представляет собой как бы воспроизведение лирическим героем явлений внешнего мира, причем сами эти явления внешние — предметы, цвета:
В ушах оглохших пароходов Горели серьги якорей.
Нет никаких оснований преувеличивать значение этих произведений, как это делали некоторые критики, видеть в них экспериментальную поэзию и находить черты поэтического новаторства. Все это здесь отсутствует, потому что нет здесь главного — отношения лирического героя к действительности. Точнее, оно есть, но в самом эмбриональном состоянии, оно проступает в почти неуловимой эмоциональной оценке отдельных явлений действительности, придающей описанию в какой-то степени негативную окраску («вой трубы», «гроба домов публичных», «жуток шуток клюющий смех» и т. д.). Поэтому в них на первый план выступает не столько жизненная, сколько, так сказать, литературная основа. Отношение лирического героя к окружающей его обстановке здесь состоит в том, что он стремится отказаться от литературных традиций, бросить им вызов нарочитой субъективностью стихотворения, произвольностью отдельных тропов («платья зовущие лапы», «пугая ударами в жесть, хохотали арапы» и т. д.).
Здесь нет еще прямой связи и с футуризмом. Характерные черты поэзии раннего Маяковского наметились еще до встречи его с Бурлюком.
Если рассматривать все эти стихотворения — «Ночь», «Утро»», «Порт» — как лирические переживания, то за ними угадывается не жизненная ситуация, а литературная, отказ от традиционных литературных форм, отталкивание от привычных литературных канонов — не более.
Это, с одной стороны, нарочитая резкость тропов и с другой — опять-таки нарочитая незавершенность переживания. Читателю не ясно, что ему сказано, зачем сказано, все ли сказано. Все здесь построено по принципу: не так, как раньше! На большее поэт здесь не претендует. Поэтому, несмотря на этот принцип «не так!», он во многих отношениях и не колеблет традиционных особенностей обычной стихотворной формы. Остается нетронутой лексика, нет неологизмов, традиционен ритм (четырехстопный амфибрахий в стихотворении «Ночь», четырехстопный ямб в стихотворении «Порт»). Особняком стоит «Утро», где сделана единичная попытка, не отвечающая самой природе русского стиха, — создать начальные рифмы, что вообще деформирует стих т. е. «не так!» здесь доведено до крайности.
Эти же особенности можно отметить в большинстве стихотворений 1913 года — «Уличное», «Вывескам», «Театры», «Кое-что про Петербург». Стихотворение «А вы могли бы?» является своеобразной декларацией, оправдывающей этот принцип:
...я показал на блюде студня косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ.
Это все то же «не так!» в наиболее острой форме. Это еще не жизнь, а литература, и, стало быть, у нас нет оснований еще говорить о новаторстве поэта. Но постепенно в стихах Маяковского этого периода начинает уже проступать определенное отношение к жизни, хотя еще смутное и неясное. Это общее отношение неудовлетворенности, тревожности, беспокойства, ощущение какого-то жизненного неблагополучия, которое, врываясь в общую описательную интонацию стихов Маяковского, меняет ее тональность, заставляет, хотя еще и смутно, ощутить человеческую индивидуальность, чем-то встревоженную и чем-то не удовлетворенную. Среди бездумной описательности стихотворения «Из улицы в улицу» («Лебеди шей колокольных», «Фокусник рельсы тянет из пасти трамвая») возникает смутный облик страдающей женщины:
Кричи, не кричи:
«Я не хотела!» —
резок
жгут
муки.
В стихотворении «Я» вдруг возникает трагическая интонаций: «...иду один рыдать». Правда, она сейчас же обессмысливается:
...иду
один рыдать, что перекрестком распяты городовые.
В стихотворении «Несколько слов обо мне самом» это проступающее отношение к жизни звучит отчетливо:
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою
дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой в божницу уродца векь
Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека!
Эта интонация нарастающей тревоги звучит в стихотворении «Ш усталости» («лохмотьями губ», «дымом волос над пожарами глаз», «окровавленный песнями рог», «вздыбилось ржанье оседланных смертью коней»). Мы еще не знаем, откуда эти интонации тревоги и боли. Мы еще не можем определить, каковы те жизненные ситуации, которые вызывают этот строй переживаний, но они усиливаются, к ним примешивается и смутное еще отношение какого-то протеста, гнева, вызова. Мы встречаемся с ними в стихотворении «Мы» («Стынь, злоба!», «Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы...»). И как-то неожиданно быстро эти смутные еще настроения уже в 1913 году превращаются в образ в подлинном смысле этого слова, т. е. в проявление характера, хотя бы еще и самое первоначальное. Мы начинаем ощущать рождение лирического героя. Это происходит уже в стихотворении «Нате!». Здесь проявляется лирический герой, как «грубый гунн», как «бесценных слов транжир и мот», противопоставленный толпе. Возникли первые реальные жизненные отношения: поэт и толпа. Представление о толпе еще чрезвычайно суммарно, но все же ее признаки направляют внимание в совершенно определенную сторону. Это женщина, которая смотрит «устрицей из раковин вещей», мужчина, у которого «в усах капуста», — это люди, которые определены словами «обрюзгший жир», и поэт обращается к ним со словами: «...плюну в лицо вам».
Еще очень смутно, но здесь уже возникают очертания общественного процесса, как процесса противоречий, борьбы, страданий. И в нем лирический герой уже ищет свое место.
В стихотворении «А все-таки» это обнаруживается с достаточной ясностью. Если в стихотворении «Я» облик поэта заменен почти безликой эмоцией («иду один рыдать»), в «Нате!» и в «Кофте фата» он ещё только «бесценных слов транжир и мот», который дарит стихи, «веселые, как би-ба-бо, и острые и нужные, как зубочистки!», то в стихотворении «А все-таки» — при всей его предельной резкости, заставляющей вспомнить рассказ М. Горького «Страсти-Мордасти», — он уже находит и свою жизненную позицию среди самых обездоленных и самых униженных.
Теперь литературное «не так!» уже отпадает. Острота тропов, резкость интонации, необычность интонационно-синтаксических оборотов получают целеустремленность и оправданность. Лирический герой вступил в мир, где люди страдают и гибнут, где их унижают и угнетают. Теперь эти смутные интонации боли и гнева, которые еще раньше входили в его стихи, приобретают ясность, силу, целенаправленность.
Людям страшно — у меня изо рта шевелит ногами непрожеванный крик.
Лирический герой нашел свое жизненное направление. Он не один. Он может от чьего-то имени сказать: «Я — ваш поэт». В трагедии «Владимир Маяковский» (1913) старик говорит, обращаясь к поэту: «И вижу — в тебе на кресте из смеха распят замученный крик». В этой трагедии перед нами проходят образы, символизирующие обездоленных людей: человек без глаза и ноги, человек без уха, человек без головы, женщина — со слезинкой, со слезой, со слезищей. «Придите все ко мне», — зовет их Владимир Маяковский — лирический герой трагедии. Он стремится дать им язык, «родной всем народам». Еще совсем недавно, во имя своего литературного «не так!», он призывал: «... влюбляйтесь под небом харчевен в фаянсовых чайников маки!», а сейчас он уже видит, что только «где-то — кажется, в Бразилии — есть счастливый человек!»
При всей пестроте и противоречивости ранних стихотворений Маяковского первый этап его творческого развития в том и состоял, что он приблизился к основным конфликтам эпохи, поставил своего лирического героя в связь с теми непримиримыми социальными противоречиями, которые раздирали буржуазный мир, и нашел для своего героя место в лагере развертывавшегося демократического движения среди обездоленных масс, от имени которых говорил его лирический герой. Слова Горького о том, что России нужен большой демократический поэт, начинали оправдываться.
Следует здесь же оговориться, что само по себе открытие Маяковским новых принципов типизации, новых отношений человека и действительности не было неожиданностью. В творчестве Горького и связанных с ним демократических писателей эти противоречия были доказаны сами по себе и шире и глубже, у них шла речь об отношении к борьбе за социализм, как основе раскрытия характера героя. Но была и область, которая не была еще освещена сколько-нибудь существенно. Позднее ее охарактеризовал в одном из своих выступлений сам Маяковский.
Процитировав строки Есенина: «Знаю я, что с тобою другая...», он сказал: «Это самое «др» — другая, дорогая, — вот что делает поэзию поэзией. Вот чего многие не учитывают. Отсутствие этого «др» засушивает поэзию... это вопрос о форме, вопрос о подходе к деланию стиха так, чтобы он внедрялся в тот участок мозга, сердца, куда иным путем не влезешь, а только поэзией».
Речь шла о создании лирики нового типа, которая должна была отразить воздействие сложнейших противоречий эпохи на духовный мир человека — как раз на те «участки мозга, сердца», о которых говорил Маяковский.
Мы видели, что Маяковский нащупал основные черты отношения лирического героя к действительности, тот круг его переживаний и стоящих за ними жизненных ситуаций, в которых отражались нарастающие социальные противоречия эпохи. Рассказ Горького «Страсти-Мордасти» трагичен по своему содержанию, по характеру изображенных в нем человеческих отношений. Но он отнюдь не свидетельствует о трагичности мироощущения самого Горького. Наоборот, самая острота воспроизведения трагических жизненных ситуаций свидетельствует о пафосе негодования и обличения, о стремлении бороться с миром, обездоливающим человека. Точно так же и трагичность тех состояний лирического героя, которые характеризуют его в творчестве раннего Маяковского, отражает определенный тип общественных отношений, обличает их, говорит об их неприемлемости и тем самым свидетельствует об активности отношений к ним самого поэта, а отнюдь не о трагизме его собственного мироощущения. Если бы дело обстояло иначе, мы не моглй бы наблюдать того стремительного накопления все новых и новых жизненных отношений, которые определяют рост характера лирического героя в ранней поэзии Маякрвского, углубления его типических черт, все более отчетливо показывающих его место в общественном процессе и социальные силы, за ним стоящие.
Характер лирического героя, хотя бы и в самых первоначальных его чертах, уже определялся. Тем самым становился все более ясным принцип отбора средств речевой выразительности, которые были необходимы для его художественной конкретизации, для того, чтобы образ лирического героя приобрел конкретные речевые очертания: свою лексику, интонации, ритмику. То, что было найдено Маяковским уже в 1913 году, почти еще не отражало реальных живых сторон той действительности, с которой сталкивался лирический герой. Надо было найти многоразличные отношения его к действительности, которые создали бы из него определенный и многосторонний типический характер в определенных типических обстоятельствах.
В стихотворениях, посвященных империалистической войне (1914), еще сильно дает себя знать характерная для раннего Маяковского описательность. Оценка событий выступает через общую эмоциональную окрашенность стихотворения:
...а с запада падает красный енег сочными клочьями человечьего мяса.
А из ночи, мрачно очерченной чернью, багровой крови лилась и лилась струя.(«Война объявлена»)
Здесь перед нами опять-таки еще только контур лирического героя. Но в стихотворении «Вам!» (1915) он отчетливо выступает как негодующий обличитель: «Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?!» И далее, в резко сатирическом цикле «Гимнов», развертывается уже конкретная система отношений лирического героя к окружающей его действительности. За его переживаниями уже ощущается богатый круг жизненных ситуаций, определяющих реальные черты исторической обстановки. Здесь уже, по сути дела, перед нами те «четыре крика четырех частей», которые составили содержание поэмы «Облако в штанах». Гимны судье, ученому, критику, взятке, обеду, гимн здоровью, «Теплое слово кое-каким порокам» дают в целом уничтожающую картину неприемлемого общественного строя, в котором господствуют корысть, лицемерие, обман, угнетение;
...кажется, будто разлагается в газете громадный и жирный официант.
«Долой вашу любовь!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!», «Долой вашу религию!» — так определил Маяковский смысл своей поэмы (в предисловии к бесцензурному изданию «Облака в штанах» в 1918 году).
Теперь черты лирического героя получали уже несравнимое с его ранним обликом новое выражение.
В поэме «Облако в штанах» перед нами появляется уже не я, а мы: Мы —
каждый — держим в своей пятерне миров приводные ремни!
Здесь заканчивается период становления образа лирического героя в раннем творчестве Маяковского. Его внутренний мир прояснился настолько, что Маяковский смог сделать тот решающий шаг от я к мы, который и был необходим для того, чтобы на Руси появился большой демократический поэт, которого ждал Максим Горький. «Страшный мир», который «для сердца тесен», и обличающий его одинокий лирический герой были знакомы и по поэзии Александра Блока, но Блок был еще далеко от основной социальной силы эпохи.
Л-ра: Литература в школе. – 1963. – № 3. – С. 18-28.
Произведения
Критика
