Размышления над книгой «Исповедь»
Впервые я увидела Сергея Параджанова не в киностудии. В далекие 50-е юные девушки бегали в оперный театр с таким же восторгом, как теперь на концерты рэпперов и рокеров. Вечером мы сидели на дешевых боковых местах, следя не только за сценическим действием, но и заглядывая в оркестровую яму, где среди музыкантов у нас также были свои кумиры. Но однажды одноклассница дернула меня за руку: "Посмотри-ка!". В ложе бельэтаж я увидела нечто достойное кисти Моне. В первом ряду сидела белокурая девушка удивительной красоты. А за креслом стоял молодой человек в черном костюме с бабочкой и с уже заметной сединой на висках. Там мы наблюдали их не раз и впоследствии узнали, что это кинорежиссер Сергей Параджанов со своей невестой, дочерью дипломата Светланой Щербатюк. С ней я познакомилась, уже учась в университете. А подружились мы в другие времена, когда Сергей оказался за решеткой. Мне обидно, когда в примечаниях к изданиям, посвященных мастеру, читаешь: "С.Щербатюк, бывшая жена Параджанова". Светлана никогда не была "бывшей". Даже когда они официально развелись, она осталась для Сергея матерью его любимого сына Сурена. Но главное, ее любовь и поддержку он чувствовал все годы заключения. Может, без них он и не выжил бы. Я про себя называла Светлану "декабристкой". Да, ей было что терять, когда она откровенно и неоднозначно заявила о том, что не собирается рвать отношения с отцом своего сына. Она потеряла работу в университете, где преподавала русский для иностранцев, стала "невыездной". Но она не прекратила переписку с заключенным, не перестала передавать на зону посылки и, главное, биться во все двери, чтобы хоть как-то облегчить участь Сергея.
Поэтому, взяв в руки прекрасную книгу "Исповедь", я начала ее читать с конца, где помещен так называемый "Дневник узника" (письма из зоны). И как много этих писем начинаются с имени "Светлана"! Отношение к жене как к идеалу красоты, воплощение чистой женственности все больше перерастает в увлечение щедростью ее души, ее самоотверженностью и добротой. "Светлана ... Очень стыдно мне перед тобой, и жаль, что таким ярмом лег на твою судьбу!"
Светлана рецензирует стихи, которые пишут "зеки", друзья Сергея, принимает их у себя дома. Помню, как-то в ее квартире на Политехнической раздался звонок в дверь. "Открой!" - Попросила Светлана, потому что возилась у плиты. Я открыла и остолбенела - передо мной стоял высоченный стриженный мужчина с татуированными по локоть руками. "Проходите, проходите! Это от Сережи ..." - пояснила она мне.
В письмах то и дело узник надеется, что она согласится обвенчаться с ним. Это и произошло, но значительно позже. И пусть это не кажется кому-то преувеличением, но письма Светланы Щербатюк войдут в сокровищницу эпистолярного жанра и будут волновать людей, для которых любовь и самоотверженность - не пустые слова.
Среди адресатов Параджанова были и те, кто впоследствии стал украшением украинского кино. Сейчас трудно себе представить, что это означало - поддерживать связи с заключенным и как можно было поплатиться за те письма, при передаче, посещении в лагере, ходатайствах. У нас нет писем Романа Балаяна и Михаила Беликова, Сурена Шахбазяна, только ответы Сергея Иосифовича, но это диалог людей, которые жили общими интересами. Другом и сестрой называет Параджанов писательницу Тамару Шевченко, жену С. Иванова, который много сделал хорошего для режиссера. Он пишет о тех впечатляющих сюжетах, которые здесь дает ему жизнь. Тысячи рассказов и сценариев, но заключенный не имеет возможности записать все это, потому что наверняка рукописи уничтожат надзиратели.
Особой теплотой и благодарностью полны письма Лили Брик и ее мужа, известного филолога В.Катаняна. Однажды Светлана попросила свою однокурсницу Аллу Калинкину, которая ехала в Москву, отвезти Брик письма и подарки от Сергея. Я тогда впервые увидела произведение Параджанова из зоны. Он как раз работал уборщиком цеха, выметая с пола металлическую стружку. Именно из медной стружки он сделал удивительную прическу кукле.
С внутренним трепетом позвонили мы в квартиру Брик. Нам открыла сама "муза Маяковского". Лиле Брик было тогда уже за восемьдесят, но даже домашняя одежда поражала изысканностью и определенной экстравагантностью: вышитая золотом блуза, золотые шарики-бусы в несколько рядов, макияж, в котором тоже преобладали яркие краски. Такой мы увидели эту женщину, которая разбила сердца целой толпе знаменитых мужчин.
Мы спрашивали о людях, которых близко знала Брик, и особенно о Маяковском. Ее воспоминания были окрашены добрым юмором. Правда, когда в комнату заходил ее муж, она умолкала, а потом тихонько нам шептала: "Не надо о Володе, Василий очень ревнует ...". Наивно думать, что эта женщина жила только воспоминаниями о прошлом. Легко и свободно говорила она о последних московских премьерах, выставках, литературных новинках.
Именно Лиле Брик выпало сыграть едва ли не главную роль в освобождении Параджанова. Обращались к советскому правительству и известные отечественные режиссеры, и такие мировые величины, как Феллини, Антониони, Гуэрра. Все напрасно ... Сам Параджанов в отчаянии писал друзьям, что следователь Макашов (сколько смысла в фамилии) ему пообещал: "Вы никогда от сюда не выйдете!". И Брик обратилась к Луи Арагону - мужу своей сестры Эльзы Триоле. Брежнев не посмел отказать члену ЦК французской компартии. Дело заключенного Параджанова сдвинулось с мертвой точки.
Сам Параджанов в письмах называет себя не узником, а пленником. Он был пленником системы, но в противостоянии ей его талант только играл новыми, неожиданными красками. Еще работая на студии, Параджанов был точным, остроумным, ироничным в оценке фильмов своих коллег, которые смогли занять высокие ступени в кинематографической иерархии. Мог он задеть и сильных мира сего обычной шуткой. Прекрасное представление о характере публичных выступлений Параджанова дает помещенная в книге его речь перед творческой молодежью в Минске 1971 года.
Параджанов был человеком, который "все свое носил с собой". Представим себе, какие эмоции охватят человека образованного, интеллектуального, когда он попадает в мир, существующий совсем по другим, непонятным, неприемлемым законам. И там надо жить дни, недели, месяцы, годы, общаться с людьми, которые тебя не понимают, получать письма с воли, из которых узнаешь, что болеет сын, сестра, ушла из жизни мать.
В первых письмах царит отчаяние. Толпа вокруг кажется сплошной серой массой, которая может раздавить, уничтожить. И вдруг, как тоненький лучик солнца, появляется контакт, взаимопонимание. И вот уже восторженные строки в письмах о гениальных художниках-самоучках, об их произведениях, Параджанов умудряется передавать на волю. Параджанов занимается болью, надеждой людей, с которыми жестоко обошлась судьба. И они отвечают ему благодарностью и пониманием. Это замечает тюремное начальство. Для узника, пожилого, больного человека, придумывают новые пытки. Его переводят из одного лагеря в другой. На переезд из Винницы в Луганск уходит месяц. На новом месте необходимо начинать все с начала. Но он не сдавался. Его устойчивость проявлялась в способности творить, несмотря ни на какие обстоятельства.
В "Исповеди" бережно собраны сценарии, которые мечтал поставить Параджанов. Некоторые, в частности "Дремлющих дворец", "Демон", "Intermezzo" мне удалось прочитать еще в машинописи, когда они бродили по студийным редакциям. Первый (по пушкинскому "Бахчисарайскому фонтану") принес домой мой отец. Улыбаясь, сказал: "Ну и чудак этот Сережа! Спросил его, кто будет играть Пушкина. Он решительно ответил: только Бельмондо!". А потом на студийном дворе я вместе с другими наблюдала, как Параджанов показывал: вот так будет двигаться Пушкин-Бельмондо среди экскурсионных автобусов, ждать своих пассажиров у дворца. Это была чрезвычайная пантомима и балет одновременно. Способность Параджанова - сочетать непохожие вещи впечатляет. Он находил гармонию там, где она казалась совершенно невозможной.
Исследователи творчества художника нередко задают риторический вопрос: как удавалось этому армянину "тифлисского разлива", как он сам себя иногда называл, так чутко схватить и передать поэтическое видение мира других культур и цивилизаций. Родство с украинской культурой, ее древними корнями, по мнению Коры Церетели, исходило из единства византийских корней. Это верно. Но иногда кажется, что Параджанов был способен открывать в себе источники тех архетипов, которые лежат в основе каких-то первоначальных, извечных представлений и мифов.
Он мог легко и непринужденно перенестись на дальние берега Балтики. Почему-то очень жаль именно этого нереализованного андерсеновского сюжета, который должен был поразить "изысканностью и инфантильностью", "создать сферу мечтаний и детства на полотне экрана и удивить сентиментальностью и феерией". Этот чудесный мир сохранился только на страницах рукописи, исписанных странными фантастическими рисунками. "Чудо в Оденсе" должно было вернуть миру Параджанова - автора "Теней забытых предков" и "Цвета граната". И вот наконец ... 15 декабря 1973 года издан приказ о запуске фильма "Чудо в Оденсе", а 17 декабря Параджанова арестовали ... И почти все написанное, задуманное остается в текстах и рисунках (и за это хвала Богу). А через много лет маэстро суждено будет поставить только два фильма: в соавторстве и под строгим наблюдением "Легенду о Сурамской крепости" и изысканную восточную "виньетку" в стиле персидских миниатюр - "Ашик-Кериб". Этой картине будут раздавать награды на международных фестивалях, куда смог приехать, наконец, и сам режиссер, уставший и больной.
Наша культура в долгу перед этим сыном Кавказа, который создал шедевр украинского кино, начав новое поэтическое направление. И мы с благодарностью перевернем страницы книги, созданной друзьями режиссера и прежде всего одной из аристократических женщин Грузии, киноведом Корой Церетели. И снова погрузимся в мир игры фантазий homo ludens - Сергея Параджанова.
Оксана Мусиенко
