Под одной обложкой
Игорь Дуэль
Думается, детдомовец Васька Сморчок, герой повести Анатолия Приставкина «Солдат и мальчик», по праву может быть поставлен рядом с двумя другими образами его ровесников, давно уже занявших свое место в военной прозе...
Я имею в виду пастушка Ваню Солнцева из «Сына полка» Валентина Катаева и его тезку из рассказа Владимира Богомолова «Иван». Судьба их сходна тем, что через детство всех трех мальчишек огненным колесом прошла война. Однако на каждом из них это испытание отразилось по-разному.
Ваня Солнцев чудом сохранил непосредственность и очарование, свойственные его возрасту. Во всех передрягах военной судьбы он остается веселым озорником, по-мальчишески реагирующим на происходящее.
С богомоловским Иваном произошло обратное. Все детское убито в его душе. Испытания войны развили в нем одно чувство — ненависть к врагу. Иван как бы не властен над собой, и все силы его ума и сердца направлены лишь на одно — месть фашистам. Это стало единственной целью, единственным смыслом его жизни. Потому он удивляет и взрослых своей суровостью и лишенным бравады мужеством.
А Ваську Сморчка жизнь в детдоме ожесточила... Единственная его цель — выжить, выжить любой ценой. Ради этого он готов пойти на все: «...знает Васька, ох знает, что правит в детдоме сила, а вовсе не директор с воспитателями. И пока ты не набрал живого вещества, не вызверел, не охамел и не стал пугалом для других мальков — заткнись, ходи неприметный в мелкоте... Все сделай, чтобы выжить... Все нужно пройти, чтобы потом творить с другими то, что творили с тобой. Это и есть главный тут закон».
Именно с этих позиций поначалу оценивает Сморчок солдата Андрея Долгушина, у которого группа подростков похитила документы, а главное, оружие, винтовку образца 1891 дробь 1930 года. «Слабак солдат в сравнении с любым детдомовцем. Потому его и обокрали. А уж сам Васька куда опытнее солдата... И выходит: Васька должен учить солдата жить».
Андрей и Васька знают, если так можно выразиться, каждый по «половинке жизни». Солдату известен верхний ее пласт — светлый, а подчас, прямо скажем, парадный, официальный. Все свои девятнадцать лет шагал он прямой широкой дорогой: школа, ремесленное училище, где был лучшим учеником (такая награда, как именные часы, в довоенное время много значила), завод, армия. И до злополучного дня, когда его обокрали, был Андрей образцовым солдатом. Потому многие суждения Сморчка поначалу кажутся ему порождением детской фантазии. Он, к примеру, никак не может уразуметь, зачем «каждому серьезному человеку» нужна «заначка», тайное место, где можно прятать ценные, самые важные для существования вещи, а то и самому хорониться от врагов. Да и сама мысль о том, что не на фронте, а здесь, в тылу, живут какие-то враги, представляется Долгушину поначалу нелепой. Ему многое предстоит увидеть и услышать за несколько дней совместных с Васькой скитаний, чтобы понять и оценить, какие муки выпали на долю Сморчка, принять горькую правоту многих его слов.
А для Васьки случайная встреча с солдатом становится поворотным моментом жизни. Сморчок поначалу недоумевает, почему так близко принимает к сердцу чужую беду, почему в нем рождается желание помочь этому самому «слабаку». Впрочем, на то, чтобы действовать, Васька решается не сразу. Ведь для этого нужно преступить главнейший закон жизни детдома «не предавай своих!», нарушение которого карается без пощады — жестокими побоями, изгнанием, а может, и смертью. Причем участь Васьки для его «судей» будет явно отягощена тем еще, что он «стоял на шухере», когда грабили солдата. Даже долю свою за то получил — украденный у Андрея компас.
Детально, с большой психологической точностью, без единой фальшивой ноты показывает Приставкин, как желание спасти солдата постепенно распрямляет искалеченного военным лихолетьем заморыша.
Мы расстаемся с героями повести в труднейший для обоих час... Ваську после того, как он вслед за Андреем нырял в озеро, на дно которого сбросили в конце концов украденную винтовку, сваливает воспаление легких. И вовсе неведомо, сумеет ли истощенный бескормицей пацан справиться с этим недугом.
А Долгушин, убедившись, что оружия ему не найти, идет в военную комендатуру. Впереди ждет его штрафная рота, откуда немногие возвращались.
Но мы верим, что если судьба дарует героям дожить до победы, то исполнится обещание солдата, данное в момент прощания: «Жди, мой мальчик. Вернусь, будем вместе... Всю жизнь вместе!»
Образ Васьки, пожалуй, главная удача повести. Но не единственная. Изображение жизни подмосковного городка предстает перед нами документом времени.
Правда, можно посетовать, что иные рассуждения Андрея Долгушина излишне прямолинейны, а подчас и декларативны, что некоторые второстепенные персонажи повести напоминают своих литературных предшественников. Однако главное, что Приставкин сумел написать повесть, обогащающую наше представление об испытаниях, выпавших на долю народа в войну, произведение, которое вносит свой вклад в картину страны военных лет, создаваемую коллективными усилиями наших писателей.
Если первая повесть, опубликованная в новом сборнике Приставкина, представляется логичным продолжением написанного автором прежде (особенно известного цикла его рассказов «Военное детство»), прямо связана с жизненным опытом писателя, на долю которого выпали в дни войны и детдом, и колонии, и, как он сам позднее писал, «чувство бесконечного голода», то вторая повесть в той же книге, «Северная история», производит впечатление «нетипичной» для Приставкина.
В конце пятидесятых, а потом в шестидесятые годы (время вступления Приставкина в литературу) из одного произведения «молодой прозы» в другое стал кочевать похожий герой — недавний десятиклассник, впервые соприкоснувшийся со взрослой жизнью и сложным путем, через серию проб и ошибок отыскивающий себе в ней место, словом, юноша мятущийся, ищущий. Поветрие той моды не коснулось Приставкина... Однако герой «Северной истории» Алексей принадлежит к похожей компании.
Впрочем, есть у него и другие литературные предшественники, тоже немало покочевавшие из одной журнальной публикации в другую, из книги в книгу. Персонажи того типа обычно награждались экзотическими профессиями: геолог, охотовед, моряк и так далее. Такой герой хорошо знает свое дело, ценит мужскую дружбу, не любит красивых слов, ценит юмор, презирает фальшь и сантименты. За это собрание грубоватых достоинств автор легко прощал «видавшему виды» парню его пороки: участие в богатырских пьянках, разухабистость, а то и цинизм.
Герой «Северной истории» — симбиоз этих типов. После десятилетки не поступил в вуз, но на «теплое» место электрика шахты, которой руководит его отец, не согласился, стал работать в партии геофизиков, которая на многие месяцы уходит в тундру, чтобы искать нефть и газ. Он стал оператором сейсмостанции и, видимо, неплохо освоил профессию, ибо ему доверяет начальник партии Талахтиди (кажется, единственный человек, к которому Алексей привязан, кого уважает, недаром же, по его определению, Талахтиди — это «высшая человеческая организация», «умело сотворенное вещество, в сравнении с которым все мы первичная протоплазма»).
Алексей смел, житейских невзгод не боится. К балку, который тянут за собой тракторы по тундре, привык, как к родному дому. И при этом остер на язык, находчив, образован (не каждому так запросто придет в голову сопоставить себя с «протоплазмой»). И грехов у него не больше, чем положено такому герою «по штату»: грубоват, может уйти в загул, обостренно нервно воспринимает каждое покушение на свободу собственной личности.
Однако на том сходство кончается. Не поддавшись обаянию героя, Приставкин попытался глубже заглянуть в его нутро, докопаться до сути, нащупать движущую пружину поступков Алексея. И вот здесь-то обнаружил то, что ускользало от внимания его предшественников, отчего традиционно симпатичный герой оказывается совсем несимпатичным.
Приставкин выявляет главное в Алексее — бездуховность, отсутствие высоких целей в жизни. Это попытка эгоиста раздвинуть мир так, чтобы образовалась для него норка, щель, берлога; попытка утверждать себя со всем набором своих недостатков, найти удобное место в, жизни, чтоб было уютно и не тесно самому Алексею.
Результат утверждения себя любой ценой оказывается трагическим. Алексей, который так болезненно воспринимает всякий укол, лишающий его душевного комфорта, легко и бездумно наносит неизлечимую моральную травму своей возлюбленной Вере, травму, которая переломила всю ее жизнь. Сам Алексей как будто понимает свою вину, но даже в момент душевного потрясения, когда, вернувшись из тундры в город, узнает о гибели Веры, не может отказаться от всегдашней бравады. Вериной подруге, которая рассказывает ему о случившемся, Алексей вдруг сообщает: «А мы газ открыли», — и радуется, увидев по ее глазам, как та ненавидит его.
Он слишком привык шутить... Тяжкая болезнь матери, многолетняя ссора с отцом не могут вывести его из этого дурашливого состояния. Сможет ли он стать другим после смерти Веры?.. Трудно сказать. Игра его зашла так далеко, что уже она, а не сам Алексей определяет стиль жизни героя.
Алексей, несмотря на все атрибуты мужества, которые он так старательно выставлял напоказ, оказался на поверку инфантильным, застрявшим в детстве. Он все мысленно готовится к какой-то будущей жизни, а между тем давно уже живет, и живет скверно, сам того не замечая.
...К сожалению, третья опубликованная в сборнике повесть «Как построить лодку» значительно проигрывает по сравнению с первыми двумя. Видимо, чувствуя это и желая сгладить впечатление, автор дал ей, так сказать, «смягчающий» подзаголовок «Страницы из жизни Григория Шухова». По всей вероятности, понимать это следует так: не суди, мол, читатель, строго — страницы, они и есть страницы, фрагменты, этюды, зарисовки, не более.
Однако именно глубина и значительность двух работ, помещенных в той же книге, обязывает и к этим самым «страницам» отнестись без снисхождения. А коли так, то придется признать, что трудно понять, ради какой идеи собраны фрагменты воедино.
Впрочем, несложно «вычислить» историю рождения повести... Ибо «страницы» прямо примыкают к новому роману Анатолия Приставкина «Городок», публикация которого в журнале «Новый мир» уже стала, на мой взгляд, заметным литературным событием.
Впрочем, на первый взгляд покажется, правы были эти коллеги. Поднимаются один за другим светлые города с сотнями многоэтажных зданий, соответствующих самым строгим требованиям нашего современника. И так ли важно, что где-то за чертой города, на задворках грудится скопище домишек-самоделок, а то и вовсе хибар, которые на стройках именуют традиционно пренебрежительно: где «Вор-городок», где «Индией» («индивидуальные застройки»), а где «Шанхаем»?..
Автор романа убеждает: важно!.. Поселки эти возникают с поразительным постоянством на каждой стройке. И уже по тому одному достойны пристального внимания. В ходе своего писательского исследования Приставкин открывает для нас нечто неожиданное. Оказывается, рожден «Вор-городок» не одной только треклятой жилищной проблемой (хотя ею прежде всего), но еще и весьма характерным для иных современных горожан желанием иметь свой собственный дом. Не квартиру — именно дом, пусть маленький и без полного комплекта удобств, но зато отдельный, никем не предоставленный, собственными руками выведенный от нижнего венца до конька на крыше. И не надо спешить с обвинениями в адрес такого горожанина «в мелкобуржуазных отрыжках». Для него в доме главное не номинальная стоимость, не то, что это недвижимая собственность. Дом для него — и зримое свидетельство своего мастерства, и способ утверждения себя как индивидуальности, особой, неповторимой личности.
Но, пожалуй, самое интересное: в «Вор-городке» возникает особый микросоциум, еще не ставший предметом исследований вездесущих социологов. И Приставкин здесь первооткрыватель. Он мастерски показывает, как жители проявляют поразительную способность к общественной самоорганизации. По собственному разумению они формируют удивительно крепкие принципы общежития, важнейшими среди которых становятся взаимоуважение, взаимопомощь, доброта, презрение к своекорыстию, отвержение подлости.
И трагедия Григория Шохова, первозастройщика «Вор-городка», его «неформального лидера», как показывает нам Приставкин, в том, что сам-то он на поверку оказался личностью слабоватой, что не хватает ему мужества и цельности «дотянуть» до уровня того сознания, что сформировалось в неожиданно возникшем микросоциуме...
Можно сказать, что новый роман Приставкина исследует явления жизни, мало затронутые прежде литературой...
Так вот, Григорий Шохов из «Городка» и Григорий Шухов из повести «Как построить лодку» — одно и то же лицо, лишь поменявшее по неведомым причинам букву в фамилии.
Однако, как ни странно, к выводу этому приводит не художественное ощущение единства характера, а, скорее, совпадение обстоятельств жизни Шухова-Шохова.
Словом, «Страницы из жизни Григория Шухова» — не что иное, как страницы из романа «Городок».
В самом факте такого рода ничего «уличающего» автора нет... История литературы дает нам немало примеров того, как случайный вроде бы фрагмент, выброшенный автором из текста рассказа, потом сам разрастался не только что в самостоятельную повесть, но и в роман.
Однако в данном случае ничего похожего не произошло. «Страницы» так и остались страницами. Более того, хочется в полной мере поддержать Анатолия Приставкина в том, что он удалил именно эти страницы из романа, ибо написаны они гораздо слабее остального текста, в них много банального, вторичного, они зачастую (особенно затяжной этюд поездки Шухова в родную деревню, встречи его с родителями и братьями) представляют собой перепевы давно уже отработанных в литературе сюжетов. Характеру же Шохова, каким он дан в романе, весьма сложному, противоречивому, который никак не оценить одним словом, «Страницы из жизни Григория Шухова» явно вредят, ибо заставляют его вести себя в совершенно ему не свойственной манере. И остается только гадать, ради чего, собрав воедино эти строки, Приставкин обнародовал их в виде самостоятельного произведения.
Л-ра: Дружба народов. – 1985. – № 1. – С. 260-262.
Произведения
Критика
