Суд свой и людской
Владимир Лавров
Валентин Распутин написал повесть о трагической любви женщины к дезертиру. Не он первый обратился в современной литературе к этой сложной ситуации. Вспомним, например, «Лицом к лицу» Ч. Айтматова. Без труда можно обнаружить точки сближения, роднящие их прозу. Военное лихолетье породило заботы, беды, невзгоды, общие для киргизского аила и сибирской деревни Атамановки, протянувшейся по берегу Ангары. Была работа на последнем пределе сил, были черные известия о гибели сыновей, мужей, отцов. Были большие осиротевшие семьи, которые с трудом сводили концы с концами. Их тяжелая и горькая жизнь — самый страшный укор и уже вершащийся суд над предательством. Наконец, писателей соединяет осуждение дезертирства не только как тягчайшего государственного преступления, но и как нравственного одичания.
Вместе с тем, очевидное сходство сюжета еще более оттеняет, подчеркивает своеобразие каждой из повестей. Не вдаваясь сейчас в подробное исследование творческой манеры писателей, останавливаюсь лишь на одном различии. Повесть Ч. Айтматова динамична, события разворачиваются в ней круто: то и дело возникают кризисные ситуации, резкие сшибки характеров. Непременно учтем, что события, о которых говорится в айтматовской прозе, падают на пору ожесточенной битвы на Волге. Решался исход войны. Это обстоятельство подспудно усиливало драматический накал рассказа. У В. Распутина речь идет о весне 1945 года, о времени, исполненном ожидания победы. Конец войны был очевидным, гадался его день. Смягчив остроту, действенность сюжета, писатель переносит центр тяжести в сферу духовных переживаний. Сложность же и сила их таковы, что буквально в первых эпизодах повести обозначатся два почти автономно существующих мира. Призрачное каждодневное существование персонажей будет все более противостоять глубине и подлинности их чувств, настроений, воспоминаний. Отсюда особая атмосфера рассказа, сотканная из тончайших внутренних движений, предчувствий, почти ясновидческой силы предсказания событий.
Начинается повесть с того, что кто-то украл у Михеича, свекра героини, топор и лыжи. И Настёна сразу понимает все: прятался топор под плашку, в укромное, известное лишь близким людям место. А до этого события уже приезжал председатель сельсовета с милиционером и справлялся об Андрее Гуськове. Но мало ли что может быть в пору великого смешения человеческих судеб. К тому же примем во внимание живительное свойство человеческой психики, всегда тянущейся к лучшему. Часто даже вопреки реальным обстоятельствам. У Настёны же возникает такая неколебимая уверенность, что понесет она в баньку каравай хлеба для беглеца — и почти не удивится, когда он исчезнет. А потом пойдет на свидание и дождется Андрея. И лишь после первых разговоров, после грубой, воровской близости, после того, как начнут прощаться, впервые возникнет сомнение в правдоподобии всего происходящего. Так расколется мир, и как бы ни стремились герои воссоединить его, пропасть все более будет расширяться, приближая катастрофу.
По сути дела, Андрей Гуськов убил себя в тот миг, когда принял отчаянное решение не возвращаться из госпиталя на фронт, а бежать домой — сначала в Иркутск, а потом в Атамановку. «Постояв немного, он спустился к Ангаре и по льду, не видя из-под яра деревни, добрел до своей бани. Там, едва притворив за собой дверцу, он упал навзничь на пол и долго лежал неподвижно, как мертвец». В сравнении — не только смертельная усталость, но и намек на гибельность судьбы. У айтматовского Измаила до последнего часа жила звериная жажда жизни, яростное желание спастись любой ценой. У Гуськова — безразличие ко всему: к родной деревне, к старикам-родителям, прежде всего — к своей судьбе. И только встречи с Настеной словно разморозят на время душу. Правда, в долгих, затаенно-тревожных разговорах они будут всячески остерегаться даже намека на сегодняшнее существование, уйдя в мир воспоминаний о первых годах любви.
Однако В. Распутин беспощадно раскрывает гибельность, мертвящую силу даже этого возрождения, показывает страшную взаимосвязь утончения чувств и жажды уничтожения. Вот бродит Андрей вокруг родной деревни, с радостной, сладкой болью узнавая, вспоминая дорогие места. Видит мельницу, которая так много говорит о празднике, высшем торжестве хлебороба. «Гуськова засветили эти воспоминания, он улыбался, душа его, казалось, отогрелась и ублажилась». И вдруг после этой просветленности, возрождающей душу радости вспыхивает лютое желание уничтожить, спалить мельницу, чтобы даже памяти не за что было уцепиться. С садистской жадностью он будет долго и пристально смотреть на умирающую косулю. Зверски и бессмысленно растерзает телка. Погубив себя, Гуськов несет гибель окружающим, все время сознавая, что он — убийца. И как последний итог, как самые дорогие жертвы — Настена и их будущий ребенок. А ведь какие надежды возлагал Андрей на них. Казалось, что сын (он верил, что непременно будет сын) все оправдает, все спишет. Потому что кровь не пропадет, что в нем продолжится жизнь отца. Значит, не зря топтал землю. Гибель Настены замыкает круг. Больше выхода нет.
Рассказывая о судьбе Андрея Гуськова, В. Распутин еще раз продемонстрировал обличительную силу психологического анализа. Не прибегая к прямому назиданию, публицистической инвективе, к сатире, он тем не менее вершит суд над героем.
Однако, как бы ни был поучителен рассказ о драме Андрея Гуськова, главный герой и наиболее весомая победа В. Распутина-художника — Настена. Здесь в свои права вступает трагедия, причем не в метафорическом, а прямом смысле этого слова. Настена — характер удивительной чистоты и цельности. Главная черта ее — доверие к жизни, ожидание счастья, которое непременно встретится на пути. И хотя в короткой жизни Настены было и голодное детство, и людская несправедливость, и тяжелые дни, она сумела сохранить ясный душевный свет. Вплоть до той поры, пока не войдет в темную баню заросший, усталый, почти незнакомый человек, ее, Настены, муж. Тайное возвращение Андрея — для нее катастрофа такой силы, что ни измерить, ни оценить до конца она ее не сможет. Где-то в глубине души вспыхнет точное и беспощадное предчувствие — это конец. Но разве можно с таким страшным итогом сразу смириться?! Сколько еще раз будет возникать наивная и предательская надежда — все это неправда, слишком затянувшийся дурной сон, злой рок, но не настоящая реальная жизнь. Но никакие заклинания не смогут перечеркнуть, отменить реальность. Все есть. Старое зимовье, где нашел приют беглец. Затаенные встречи. Уже возникающие догадки Михеича, односельчан. Должен быть ребенок. И только не знаешь одного — как быть дальше, как жить...
Таиться от людей, от себя, уйдя в зыбкие надежды, в которые и сама-то не веришь... Забываться ненадолго. Платить за краткую минуту радости томительно длинными часами и днями, прожитыми в обмане и неправде. А то ли дальше будет. И как больно встречаться с овдовевшей подругой, видеть ее голодных детей. Раньше этого чувства не было, раньше они были равны перед общей бедой, не обошедшей ни один дом в Атамановке. Возвратился в деревню первый фронтовик, а Настена и радоваться уже не может со всеми, потому что муж ее так не вернется. Наконец придут майские дни Победы, которые еще больше отдалят Настену от людей. Для них война кончилась, для нее затаилась, как последний снег в лесном овраге. «Лишь бы удержаться, не вылететь на повороте, не остаться позади — с людьми легче», — думает Настена, смутно и прозорливо догадываясь, что уже давно отброшена от общей жизни. И рядом с этим нарастает, укрепляется чувство: «Близок, близок суд — людской, свой ли? — но близок. Ничего на этом свете даром не дается».
Именно суд, а не осуждение. Настена — натура слишком сильная и независимая, чтобы испугаться молвы, людского недоброжелательства. Да ведь она уже и бросила вызов, не убоявшись кривотолков. Есть нечто более властное, от которого не избавишься, чего не переступишь. Муки совести, суд совести, неумение жить во лжи. Так неотвратимо надвигается тот миг, когда воды Ангары расступятся и сомкнутся над Настеной. И это станет единственным выходом, спасением, победой.
Так завершится трагическая история, поведанная нам современным писателем, повесть, которая свидетельствует о нелегком и настойчивом поиске, ведущемся В. Распутиным. Сравнительно недавно выступил он в литературе. Выступил спокойно и счастливо. Вокруг его произведений не разгорались критические баталии. Повести «Последний срок», «Деньги для Марии» были доброжелательно встречены читателем и критикой. Однако единодушие оценки — не только благо. Оно может породить соблазн успокоенности. Распутин избежал этого искушения. Уже история одной поездки «Вверх и вниз по течению» стала свидетельством сложных внутренних сдвигов, искания нового качества, обострения драматизма мышления. Повесть «Живи и помни» — новая ступень в работе иркутского прозаика. Разговор обретает здесь большую масштабность, ведется по крупному счету. О главном в человеке. О его вечном и благотворном диалоге с совестью. О необходимости постоянной нравственной проверки.
Мне думается, что здесь сказалась общая тенденция, свойственная произведениям разных писателей, не похожих, однако, по творческой манере, — последним вещам В. Шукшина, романам, повестям, рассказам В. Белова, Ф. Абрамова, В. Астафьева и другим. Все труднее становится укладывать их работу в рамки локальной тематики. Отталкиваясь от жизненного материала, столь хорошо и досконально им известного, они очевидно стремятся к укрупнению проблем, к расширению горизонтов прозы. Проявляется это как в более широком охвате событий, так и в пристальнейшем внимании к духовной жизни героев. Речь ведется о насущном и важном. О человеке в современном мире. О нравственных ориентирах, которыми он поверяет свои дела, поступки, побуждения.
Л-ра: Звезда. – 1975. – № 5. – С. 216-218.
Произведения
Критика
