Нехоженой тропой
Н. Четунова
В 1948 году на страницах «Комсомольской правды» читатель впервые познакомился с молодым поэтом Эдуардом Асадовым. В газете были напечатаны отрывки из поэмы «Снова в строй». В судьбе ее героя юноши-добровольца Великой Отечественной войны Сергея Раскатова читатель узнал о трагедии, пережитой и самим поэтом.
Больной был две недели без сознанья.
Нет, он еще не знает ничего!
Тяжелое ждет парня испытанье.
Он очень слаб. Как примет он его?
Сергей руками в темноте пошарил...
Чуть-чуть привстал. Повязки больше нет...
Но почему не брызнул, не ударил
Ему в лицо весенний, яркий свет?!
— Крепись, товарищ! — кто-то бросил фразу,
Потом полезли в уши голоса,
Что надо ждать, что все придет не сразу...
Как? Почему? Да где мои глаза?
Поэма получила заслуженное признание, выдержала несколько переизданий в альманахах и сборниках. В переводе на болгарский язык была она издана в Софии и отдельными главами — в Албании. Сочувственно откликнулась на поэму и критика.
И все же кое-кто не скрывал своих сомнений. Да, поэма вылилась цельной, яркой. Не боясь преувеличений, по силе трагического звучания центральных глав, ее можно, пожалуй, поставить рядом и с «Сыном» Антокольского и с «Зоей» Алигер. Но не останется ли она в значительной мере автобиографическим «документом», которому не суждено получить столь же яркого продолжения?
Как бы в ответ на эти опасения Асадов сказал в поэме:
Сквозь ночь я видеть все-таки сумею!
Все, что смогу, ощупаю руками,
В бой с мраком память вступит, как боец,
Я память подновлю друзей глазами,
Я буду видеть сердцем наконец!
Так вступал он снова в строй. Так рождался поэт. Побежденное страдание обогащало глубиной чувства, открывало взору многие тайники человеческого сердца. Он обретал то чувство хозяина собственной судьбы, которое называют свободой и без которого нет и не может быть истинной поэзии.
В 1951 году вышел первый сборник стихов Асадова, где, кроме поэмы, были напечатаны и его новые произведения.
«Так значит, Вам вернули зрение? По Вашим стихам я понял это. Они настолько образные, зримые и яркие, что я, читая их, убедился, что Вы опять видите. Я так желаю этого. Ответьте мне, прошу Вас!» — писал автору сборника один из нескольких сотен читателей, откликнувшихся на его стихи горячими, заинтересованными письмами.
Нет, физическое зрение не вернулось к поэту. Но не потому ли он и поэт, что жизнь, мир для него нечто большее, чем картины, пассивно воспринимаемые глазами, и поэзия не только «отображение» этих картин? Картины мира лишь тогда становятся поэтическими под кистью живописца или пером поэта, когда, пройдя сквозь ум и сердце художника, приносят читателю или зрителю в краске и слове частицу внутреннего огня, способного зажечь и другое сердце.
Когда стихом нельзя зажечь сердца,
Бессмысленны все тяготы певца.
Так писал один из мудрых древних поэтов.
Спор о том, есть ли поэзия «самовыражение» или «отображение» жизни — бесплоден: одно невозможно без другого. Всякое общение — а не есть ли искусство прежде всего общение? — немыслимо вне стремления человека выразить себя, свои чувства, стремления, мысли. Но искусство — общение активное. Художник стремится не только сообщить другому, но «заразить», как говорил Толстой, другого, многих, своим восприятием, своим отношением к миру, показывая другому мир так, как видит, ощущает, мыслит его сам поэт.
Поэт увидел мир сердцем, мыслью, талантом художника.
Сборники 1951 года — «Светлые дороги», и особенно новый, 1956 года — «Снежный вечер», твердо ввели в нашу литературу нового поэта с ясным своим голосом, своей интонацией, своим зорким и чистым видением мира.
Как-то в адрес Союза писателей пришло письмо молодого донецкого шахтера Анатолия Руденко. Он прислал свои стихотворения, в числе которых было одно, посвященное Асадову. Стихотворение заключалось такими строчками:
Встречаюсь часто с чудесами,
Но как случилось, что слепой
Повел нехоженой тропой
Меня, с хорошими глазами?!
Молодой шахтер назвал здесь главное, с чем Асадов пришел в нашу поэзию, - «нехоженые», найденные в трудном бое с судьбой тропы к высокому и светлому пониманию жизни, активное, нередко публицистически заостренное стремление вести с собой по этим тропам читателя.
На протяжении довольно долгота времени мы почти не слышали в нашей поэзии ни грусти, ни сомнения, ни душевной тревоги... И готовы были думать, что это и есть оптимизм. И незаметно привыкли к равнодушию, потому что теряя способность грустить, сердце неизбежно утрачивает и способность радоваться.
Очень разнятся стихи Асадова и по тематике и по жанру. Вот стихотворение «Вечер»: глубокое лирическое раздумье над судьбой. Одиночество. И самый близкий человек не всегда может быть рядом. И с самым близким — путь остается трудным, если, не сворачивая, идти вперед к намеченной цели.
И совсем по-иному звучит голос поэта, меняется размер, ритм, весь колорит стиха в публицистически торжественной «Балладе о граните» или в «Амума Басри» — печальном и мужественном рассказе о бесстрашной черноглазой девчонке — узнице багдадской тюрьмы:
...Четыре кирпичных осклизлых стены. Кусок зачерствелого хлеба,
С цыновки сквозь прутья решетки видны Шестнадцать квадратиков неба.
Отныне вокруг навсегда тишина, Засовы навеки закрыли.
Но рано сдаваться. Она не одна, Друзья про нее не забыли!
И опять новая струя — сильная, свежая: волнующие движением и новизной картины природы. Вот яркая и щедрая, как сама юность, — «Весна в лесу»: Солнце! Сегодня как будто их два. Сила такая и яркость такая!
Скоро, проталины все заполняя, Щеткой зеленой полезет трава.
Вот прилетели лесные питомцы, Свист и возню на деревьях подняв.
Старые пни, шапки белые сняв, Желтые лысины греют на солнце.
А вот чудесная, искрящаяся здоровым молодым юмором шутка «В землянке»:
Огонек чадит в жестянке, Дым махорочный столбом...
Пять бойцов сидят в землянке И мечтают — кто о чем.
В тишине да на покое Помечтать оно не грех.
Вот один боец с тоскою, Глаз сощурив, молвил: — Эх!
И замолк, второй качнулся, Подавил протяжный вздох,
Вкусно дымом затянулся И с улыбкой молвил: — Ох...
Да! — ответил третий, взявшись За починку сапога,
А четвертый, рассмеявшись, Пробасил в ответ: — Ага!
Не могу уснуть, нет мочи! — Пятый вымолвил солдат.—
Ну чего вы, братцы, к ночи Разболтались про девчат!
Особое место занимают стихи о животных: «Медвежонок» и «Стихи о рыжей дворняге». Проникновенное понимание горя, радости, привязанностей и желаний «братьев наших меньших», как тепло называл животных Есенин, всегда говорит об особенной чуткости художника, о глубоком внимании его к самым неприметным движениям и человеческой души. Стихи о животных Асадова, подтверждают это правило.
Главы из поэмы «Волжанка» свидетельствуют об успешной работе поэта и в большом жанре.
Если в «Светлых дорогах», изданных шесть лет назад, еще можно было найти строчки, за которыми не всегда стояло свое пережитое и перечувствованное, то сейчас в «Снежном вечере» уже редко встречаешь такие «холостые» строки. В стихах — те малые подробности мира, которые не видны будничному взгляду, но именно они, открытые людям глазом художника, и делают мир поэтическим. Вот несколько этих малых подробностей, взятых наугад из разных стихов нового сборника:
Дым, остывая, стелется туманом, Прохлада, сырость в воздухе ночном,
И сосны, зябко ежась на поляне, Столпившись, греют лапы над костром.
Или:
Меж кустов ручей змеится лентой, А над ним, нарушив тишину,
Дятел, словно доктор пациента, Принялся выстукивать сосну.
Через зримые, ощутимые подробности вводит нас поэт и в сферу самых сложных человеческих чувств:
Такое нередко бывает: В горе все видишь резче,
Когда человек умирает, Вдруг оживают вещи.
И сердце вам рвут упрямо: С краем отколотым чашка,
Трубка, часы, пижама, Выцветшая фуражка...
Так живы они оттого, Что верно ему служили,
Тепло его рук хранили И слышали голос его.
Строка за строкой, стихотворение за стихотворением, и отдельные образы все отчетливее складываются в целостную, освещенную и согретую единой поэтической идеей картину жизни.
Если попытаться одним словом определить главное в содержании этой картины, таким словом скорее всего будет: борьба. Борьба против всяческой фальши и пошлости, против унижающего и ослабляющего душу эгоизма, против нравственного бессилия. За правду и естественность человеческого чувства, за достоинство, за верность.
* * *
В одном из ранних стихотворений Асадов писал:
Быть может, песню и мою споют,
И в чьем-то сердце задрожит струна.
Сейчас уже ясно — об этом свидетельствуют растущие потоки читательских писем — поэт достиг желаемого: ответные струны задрожали в тысячах молодых и немолодых сердец.
Идут письма и из-за рубежа: из Болгарии, Албании, Польши.
Польский литератор Чеслов Яворский пишет Асадову, что работает над переводом его поэмы на польский язык, «чтобы заключенные в ней ценности стали доступными не только тем моим соотечественникам, которые знают русский язык. Я хочу, чтобы как можно больше людей в Польше могло познакомиться с Вашим героем Сережей, чтобы стойкость его характера стала примером нашей молодежи».
Л-ра: Москва. – 1957. – № 7. – С. 195-198.
Произведения
Критика
