О братьях наших меньших
Ю. Моисеев
Нашим читателям хорошо известно имя английского натуралиста Джеральда Даррелла, автора серии научно-популярных книг, совершившего в послевоенные годы увлекательные экспедиции в Африку, Южную Америку, Новую Зеландию, Австралию и Малайю в поисках редких животных и птиц, о которых ученые зачастую знают только то, что они существуют в природе. Перед его глазами прошли соборные сумраки тропических лесов, тучные зеленые просторы пампы, патагонская равнина, напоминающая марсианский пейзаж, золотистая и белая саванна...
Многомесячные путешествия, встречи с сотнями людей укрепили ученого в намерении завести собственный зоопарк — питомник исчезающих видов. И он пришел к твердому выводу: надо охранять не только самих животных, но и среду их обитания — леса и луга, озера и реки и даже море. Это необходимо не только для спасения фауны, но и для будущего самого человека.
«Мы получили в наследство невыразимо прекрасный и многообразный сад, — говорит он, — но беда в том, что мы никудышные садовники. Мы не позаботились о том, чтобы усвоить простейшие правила садоводства. С пренебрежением относясь к нашему саду, мы готовим себе не в очень далеком будущем мировую катастрофу не хуже атомной войны». И Дарреллу трудно отказать в известном праве на это утверждение. На многих континентах он видел одну и ту же удручающую картину. Малочисленные отряды преданных своему делу, плохо оплачиваемых и перегруженных работой людей сражаются против равнодушия общественности, софистики политиков и промышленных воротил. Он отмечает, правда, что в последнее время люди постепенно начинают сознавать, как важно охранять диких животных и среду их обитания, но многих видов уже нет, а в целом ряде случаев численность вида сведена до такого минимума, что нужны самые решительные меры, чтобы спасти его.
Положение осложняется тем, что многие виды не могут рассчитывать на настоящую защиту, так как они слишком мелки и не представляют ценности ни для коммерции, ни для туризма. И Даррелл, негодуя, с горькой иронией пишет: «Когда я показываю посетителям моих питомцев, один из первых вопросов неизменно гласит: «А какая от него польза?» На такой вопрос можно ответить только вопросом: «А какая польза от Акрополя?» Разве животное непременно должно приносить человеку утилитарную пользу, чтобы за ним признавали право на существование? Вообще, спрашивая: «Какая от него польза?», вы требуете, чтобы животное доказало свое право на жизнь, хотя сами еще не оправдали своего существования». В глазах Даррелла истребление любого вида животных — уголовный акт, равный уничтожению неповторимых памятников культуры. И его можно понять.
Еще в юности сверстники Даррелла, подтрунивая над ним, утверждали, что он равнодушен ко всему, лишенному меха, перьев, чешуи и хитина. Во всяком случае Даррелл умеет подметить индивидуальность животного, порадоваться его очарованию и обаянию. Он не опустит, кажется, ни одного синонима, восхищаясь самками котиков — грациозными, изящными, прелестными, кокетливыми, с точеными острыми мордочками и большими женственными глазами. Он отмечает живой ум и очаровательную непринужденность обезьян, жадное стремление все перепробовать, все испытать сию же минуту и трогательнейшую веру в того, кого они признали своим приемным отцом. В тоне ученого, когда он рассказывает о такте и мягкости бабуина Джорджа, о щедрости и понятливости шимпанзе Чамли, будущей звезде лондонского телевидения, сквозит совершенно определенная нота уважения. Описывая птичье царство, он, словно ювелир, перебирающий на солнце свои сокровища, не устает любоваться расцветкой крыльев, грудки, хвоста, шеи, головы, каждым оттенком оперения.
Енот-крабоед на непропорционально длинных ногах с очень плоскими ступнями напоминает ему приунывшего разбойника с большой дороги, обнаружившего, что у него нет при себе пистолета. Тукан — словно клоун, который переоделся в вечерний костюм, но забыл стереть с лица грим. Бразильские кариамы смахивают на вдовствующих герцогинь, к которым во время прогулки пристает подвыпивший солдат. Бег страуса-нанду наводит его на мысль о пожилой чопорной старой деве, которая бежит к автобусу, стараясь сохранить при этом все свое достоинство. Морские котики ревут на лежбищах, словно тысячи футбольных болельщиков, а морские слоны напоминают сборище больных водянкой, устроивших шахматный турнир в турецкой бане. Даррелл обнаруживает немалую точность и мастерство и в пейзажных зарисовках, хотя его склонность к антропоморфизму может показаться излишне настойчивой. Высокие пальмы, устало склонившие головы, уподобляются завсегдатаям баров с длинными нечесаными волосами; колючие кустарники схватились в пьяной ссоре; элегантные, нарядные цветы соседствуют с «небритыми» кактусами.
За всепоглощающую любовь к «меньшим братьям» Даррелл расплачивается бесчисленными синяками, царапинами и настоящими ранами, постоянно рискуя быть укушенным смертельно опасной змеей. А попав в небезопасное общество страуса эму, семейная жизнь которого в эвкалиптовых кущах — верх эмансипации (потомство высиживает самец!), с комическим глубокомыслием рассуждает: не представляю себе более унизительной смерти для натуралиста, чем смерть от пинка птицы. Общее мнение о работе зверолова сводится к тому, что охотнику нужно только поймать зверя и посадить его в клетку и на этом работа заканчивается. В действительности же только после этого и начинается настоящая работа и приходится переживать скучные и тягостные дни, до отказа заполненные грязными клетками и больными зверями, когда нужно, кажется, и днем и ночью делать и чистить клетки, кормить и поить животных, записывать их голоса на пленку и фотографировать их.
Неизменным успехом своих экспедиций Даррелл в значительной мере обязан бескорыстной помощи единомышленников — и европейцев и аборигенов. И он отдает им должное. Вспоминая, например, о подъеме на гору Нда-Али в Камеруне, он с особенным чувством уважения и симпатии пишет о носильщиках-неграх. При перевозке животных в Аргентине пассажиры поезда, узнав о тревогах Даррелла, помогли ему. И когда наконец животных погрузили на грузовик, то сотня людей крепко пожала ему руку. Внимательный читатель, разумеется, поймет, что дело не только в доброте людей, но в самом Даррелле, в его очевидной искренности, подлинной демократичности и человечности.
В 1959 году Даррелл учреждает зоопарк на острове Джерси (из группы Нормандских островов), а затем преобразует его в Джерсейский трест по охране животных. «В отличие от нас, — пишет он, обращаясь к читателям, — животные не властны над своим будущим. Они не могут добиваться автономии, у них нет членов парламента, которых они могли бы засыпать жалобами, они не могут даже заставить профсоюзы объявить забастовку и потребовать лучших условий. Их будущее, само их существование — в наших руках. Джерсейский трест охраны животных приготовил множеству вымирающих видов убежище, где они смогут жить и размножаться, не опасаясь врагов, будь то люди или звери. А в дальнейшем, когда позволят условия, мы надеемся вернуть их вместе с их потомством в исконные места обитания. Можно сказать, что мы создали своего рода стационарный Ноев ковчег. Работа эта не терпит проволочки. Есть много животных, которым ваша помощь необходима сейчас; через десять, даже пять лет будет поздно, они исчезнут с лица земли. Вступив в наш Трест, вы сделаете для них огромное дело, так что отложите эту книгу и напишите мне. Возможно, с вашей помощью удастся спасти десятки видов».
Насколько общественность Запада вняла призывам Даррелла, сказать трудно, но не подлежит никаким сомнениям значение благородного труда ученого-гуманиста и покоряющее обаяние его книг.
Л-ра: Новый мир. – 1969. – № 2. – С. 270-272.
Произведения
Критика
