Бюхнер и романтизм (Парадоксы новеллы «Ленц»)
С. В. Тураев
В октябре 1835 года Георг Бюхнер описал родным из Страсбурга: «Я разыскал здесь интересные сведения об одном несчастном поэте, звали его Ленц, он был другом Гете и жил в Страсбурге в то же самое время, что и Гете. Впоследствии Ленц почти утратил рассудок. Я думаю написать статью о нем».
Бюхнер написал не статью, а остропсихологическую новеллу, воссоздавшую смятенное сознание этого, по словам автора, «несчастного поэта».
Бюхнер вступил в литературу в пору решительной оппозиции романтизму, шумно, многоголосно заявила о себе группа «Молодая Германия», резко отмежевавшаяся от своих предшественников-романтиков. После смерти Гете (1832) Гейне провозгласил конец в немецкой литературе - и у веймарских классиков, и у романтиков, - «художественного» периода, т.е. периода, когда в эстетике и художественном творчестве определяющими были интересы искусства, а не самой действительности.
Бюхнер прокладывал в литературе свой путь - в стороне от «Молодой Германии» и Гейне. Многие из своих программных эстетических принципов он изложил именно на страницах новеллы «Ленц». Парадоксально однако, что антиромантические тирады вложены в уста поэта XVIII века. Ведь Якоб Михаэль Рейнгольд Ленц, известный деятель движения «бури и натиска», умер в
Герой Бюхнера резок и непримирим: «Люди не могут нарисовать простой собачьей конуры, а им подавай идеальные фигуры - все, что я видел в этом роде, не более как деревянные куклы. Такой идеализм пренебрегает самой природой человека».
Бюхнер, устами Ленца, отвергает сами критерии прекрасного и безобразного. «Ибо ощущение того, что сотворенная человеком вещь исполнена жизни, выше этих двух оценок, она - единственный признак искусства. Впрочем, - говорит Ленц, - признак довольно редкий, мы найдем его лишь у Шекспира, в полной мере - в народных песнях, местами у Гете, все же прочее можно смело швырнуть в печку».
И далее Ленц призывает художника «проникнуть в жизнь самых малых и сирых», ссылаясь при этом на свои пьесы «Солдаты» и «Гувернер».
Эстетическая программа Бюхнера ясна - он вкладывает ее в уста Ленца. Но это лишь декларации. А какова эстетическая природа самой новеллы? Какими чертами отмечен образ самого Ленца, не того, который жил в Страсбурге, а того, который живет и действует в новелле Бюхнера?
И вот здесь обнаруживается (и это второй парадокс!), что герой новеллы многими чертами близок романтическим героям! Психическое заболевание делает его человеком разорванного сознания. Как писал отечественный исследователь Н. П. Верховский, «душевная травма появляется в результате выхода за пределы обыденно-тривиального, «нормального» и равнодушного отношения к действительности». Эту характеристику историк литературы относит ко многим героям произведений Бюхнера. По его словам, они в известной мере «безумны» в силу того, что они прикосновенны к тайнам действительности, к ее глубоким социальным противоречиям. У Бюхнера это не патология, но метод своеобразного реалистического гротеска. Можно согласиться с исследователем, который творчество Бюхнера в целом рассматривает как реалистическое. Однако новелла «Ленц» стоит в наследии писателя несколько особняком. Существенно, что Верховский пишет «о выходе за пределы обыденно-тривиального».
Это имеет прямое отношение к основному конфликту, представленному в новелле. Судьба героя трагична. Но какова природа этого трагизма? Уже не раз отмечалось, что в литературе XVIII века трагическое порождено конкретными обстоятельствами в жизни героя: и служба тяготит Вертера, и Шарлотта «другому отдана». У романтиков же трагическое связано с ощущением неустроенности всего мира, оно глобально по самой сути своей.
А вот как ведет себя бюхнеровский Ленц: «он узнал, что в Фуце умерла девочка по имени Фредерика; мысль о ней уже не покидала его. Он уединился в своей комнате и сутки постился».
Что же задумал Ленц? Не больше и не меньше, как воскресить девочку! Он взял ребенка на руки и произнес громко и твердо: «встань и ходи!» Но стены безучастным эхом вернули его слова, словно издеваясь над ним, а труп был по-прежнему хладен. Тогда он снова бросился наземь, потом вскочил, и неведомая сила погнала его, безумного, в горы». Это - безумие. Но в этом безумии он восстает против несправедливости самого бога: почему эта девочка должна была умереть? «Он бежал по горам. В груди хлестал адский пламень. Ветер гремел песней титанов. Ему хотелось простереть в небо страшный кулак, ухватить там творца и стащить его вниз, сквозь облака, хотелось размолоть всю землю зубами и выплюнуть ее богу в лицо, он проклинал его, богохульствовал».
В этот момент он становится сродни байроновскому Каину. Но только в этот момент. На следующее утро он будет не менее бурно переживать раскаяние.
Обратим внимание на стилистику пейзажа, на фоне которого Ленц выражает свое отчаяние. «Тучи стремительно мчались мимо луны, окрестность то скрывалась во мраке, то при свете луны проступала в туманной дымке». Горный пейзаж, скалы и ущелья, смена погоды на рубеже зимы и весны и одинокий человек, во мраке ночи и в непогоду пробирающийся по горным тропинкам с риском для жизни, - все это так напоминает многие страницы романтической литературы и романтической живописи.
В тексте новеллы нетрудно обнаружить те или иные параллели с известными литературными памятниками романтизма. Со священником Оберлином, у которого живет Ленц, они ведут разговоры о различных таинственных предчувствиях и видениях. «Оберлин вспомнил о горцах, о девушках, которые чуют год землей металлы и воды..., рассказал, как однажды, заглядевшись в глубокую чистую воду, он погрузился в сомнамбулическое состояние. Ленц заметил, что это, по-видимому, дух воды овладел Оберлином, и он стал причастен бытию этой стихии». Нельзя не заметить здесь отдаленной переклички с «Ундиной» Фуке.
Ленц считает, что человек обретает бесконечную радость «в прикосновении ко всем сущим формам жизни, в таинственной связи с камнями, металлами, растениями и водой...». Здесь вспоминается «Генрих фон Офтердинген» Новалиса.
Вольно или невольно, но Бюхнер вкладывает в уста Ленца фихтеанскую формулу: «Ему казалось, что он один на всем свете, что мир только плод его воображения». Но эта мысль обретает у него трагическое, даже какое-то инфернальное звучание, которого не могло быть у Фихте: ему кажется, что в «этой пустоте он один, навеки проклятый Сатана, оставшийся наедине с мучительнейшими химерами. С бешеной быстротой он проносился тогда памятью по своей жизни... - зияла неизбывная бездна безнадежного, вечного душевного мрака».
А вот Ленц заблудился в горах и с трудом нашел дорогу: «он сорвался с места и бросился вниз по склону. Темнота сгустилась, земля и небо слились воедино. Чудилось, что его преследуют по пятам и что-то ужасное вот-вот настигнет его, что-то невыносимое, непосильное человеку, будто само безумие гонится за ним на конях». Пожалуй, только Гофман мог написать такие строки.
Бюхнер мог и не знать «Песочного человека» Гофмана - у него был другой круг чтения. Но вот что любопытно. Герой этой новеллы Гофмана Натанаэль какими-то чертами созданной им ситуации предвосхищает героя бюхнеровского повествования о Ленце. Оба страдают одинаковой манией - им кажется, что им угрожают некие темные силы. Для Натанаэля это, как известно, имело роковые последствия: охваченный приступом безумия он чуть не сбросил с вершины башни любимую девушку, а когда ее вырвали из его рук, он сам ринулся вниз и разбился насмерть. Героиня новеллы Клара, обладая ясным и жизнерадостным взглядом на мир, была убеждена, что Натанаэль испытывает воздействие темной силы только потому, что он верит в эту силу, позволяет ей завладеть им. «Да, Натанаэль! Ты прав. Коппелиус - злое враждебное начало», - признает Клара. Но она не считает его власть безграничной: «Покуда ты в него веришь, он существует и оказывает на тебя свое действие, только твоя вера и составляет его могущество».
В начале новеллы Бюхнера наставником и утешителем героя выступает священник Оберлин. И когда Ленц вручает Оберлину пучок прутьев, попросив высечь его за некоторые неведомые грехи, тот вместо требуемой экзекуции целует его и говорит: «Успокойтесь, вы сами уладите ваш спор с Господом...».
В критике уже отмечалось, что Бюхнер в образе Ленца «переосмысляет проблему положительного романтического героя: тот уходит от дисгармонической действительности в область, созданную его фантазией. Ленц всеми фибрами своего сознания откликается на дисгармоническое устройство мира». С этим противопоставлением едва ли можно согласиться - и в том и в другом случае мы не выходим за пределы романтического мироощущения. А то, что Ленц откликается на дисгармонию мира, сближает его с героями позднего немецкого романтизма, и опять-таки прежде всего с героями Гофмана.
Можно отметить еще одну особенность стиля новеллы «Ленц». Это контраст света и тьмы, контраст в изображении природы, особенно горного ландшафта. A. B. Карельский указывает на контрасты и в самом стиле новеллы: «Отметим сейчас лишь основную доминанту бюхнеровского стиля и бюхнеровской интонации в этих описаниях: она - в постоянном контрастном чередовании текучих, музыкальных периодов (наследие романтической школы) с прерывистой, учащенной, смятенной ритмикой».
Как известно, среди ранних работ Бюхнера мы находим переводы из Гюго. И нельзя исключать того, что это стремление передать контрасты действительности и контрасты смятенного сознания в какой-то мере связаны с восприятием французского романтизма.
Можно вспомнить и более раннее произведение - «Обермана» Сенанкура (1804). Возможно, Бюхнер никогда не держал его в руках. Но поразительно сходство многих мотивов. Бюхнеровский Ленц так же, как и герой Сенанкура, томится от безделья и скуки и так же утрачивает веру в свои силы и возможности.
Художественная система Бюхнера столь своеобычна и оригинальна, что не раз ставила в тупик исследователей его творчества. И неудивительно, что у многих из них в центре внимания оказывались именно те черты, которые связывали его с романтизмом.
Так, во введении к шестому тому «Истории всемирной литературы» И. А. Тертерян вводит Бюхнера в круг романтиков. Отмечая экспрессию, контрасты света и тьмы как одну из характерных черт романтизма, автор статьи пишет: «Естественность и экспрессия создают то диалектическое противоборство, из которого каждый романтический художник выходит - всякий раз на свой лад - победителем или побежденным. В позднем романтизме равновесие этих двух сил закономерно нарушается либо в сторону правдоподобия (Бюхнер), либо в сторону экспрессии».
A. B. Михайлов, высоко оценив концепцию романтизма, предложенную И. А. Тертерян («Романтизм как целостное явление»), не согласился зачислить Бюхнера в ряды романтиков: «При такой широте охвата романтизма в круг романтических явлений нередко попадают писатели и произведения, которые в традиции соответствующего национального литературоведения не рассматривались как романтические».
Исследуя литературный процесс переходной от романтизма к реализму эпохи, A. B. Михайлов обращает внимание и на неоднозначность самого понятия «романтизм», как оно представлено у разных исследователей, и на трудности осмысления тех явлений, которые находятся в движении и не позволяют четко очертить в истории литературы границы романтизма. Диалектика литературного процесса состоит в том, что каждый новый шаг в художественном развитии человечества не означает полного отрицания предшествующего этапа. Опыт, накопленный предшественниками, в той или иной форме присутствует и в самых смелых открытиях художников нового поколения. Это относится и к Бюхнеру. Писатель-новатор, он прокладывал путь к будущему, отдельными гранями предваряя художественные новации и конца XIX, и начала XX века. Поэтому на него ссылались и натуралисты, и экспрессионисты. Тип реализма, который он представил в своем творчестве, поражает богатством граней, что и позволяет говорить о предвосхищении им иных мотивов и тенденций. Но вместе с тем Бюхнер ассимилирует и перевоплощает художественные завоевания непосредственных предшественников. И так получилось, что новелла «Ленц» больше и полнее, чем другие произведения этого писателя, вобрала в себя опыт немецких романтиков.
Л-ра: Від бароко до постмодернізму. – Дніпропетровськ, 1999. – С. 87-92.
Произведения
Критика
