«Но ясно слышу я... » (гармония зримого и звучащего мира в поэзии Николая Рубцова)​

Творчество замечательного поэта ХХ в. Николая Рубцова привлекает внимание не только близкой сердцу русского человека тематикой, глубиной и емкостью образов, но и мастерством словесного изображения, в котором реализуется метафора «рисунок словом». Читателю предоставляется возможность «услышать» пространство, «ощутить» движение времени.

В предлагаемой статье осмысляется взаимодействие зрительных и слуховых образов, определяющих создаваемый автором художественный мир, а также постигается структуро-образующее значение основных мотивов творчества. Внимание акцентировано на исследовании предметной детализации и звуковой организации художественных текстов.

Индивидуальная стилистика произведений Н. Рубцова, обращающегося к традиционным для русской лирики темам Родины, родной природы, истории, требует углубленного изучения. Оно осуществляется в определенной степени в вузе и в школе. Современные программы по литературе предусматривают знакомство со стихотворениями «Видения на холме», «Русский огонек», «Звезда полей», «Тихая моя родина», «Душа хранит», «Привет, Россия…» и др. Их постижение на уроках литературы, несомненно, способствует нравственному формированию личности, патриотическому воспитанию, развитию художественного вкуса и образного мышления.

Поэзия, как и музыка, воссоздает мир с помощью гармонии звуков. Шум дождя, моря и реки можно услышать и в симфонии, созданной композитором, и в ритмическом строе стихотворения. Хоровое пение в храме, вокализ певца, плавная мелодия вальса – все одинаково доступно произведениям, создающим звуковой образ величественной природы, наделившей человека способностью слышать. Картина окружающего мира предстает в словесном искусстве благодаря средствам предметной изобразительности, детализации, что дает возможность «нарисовать» зримые объекты, которые, перерастая прямое значение, символизируют жизненные явления. Яркий тому пример в творчестве Н. Рубцова метафора «звезда полей». Редкий текст автора не содержит деталей, параллелей, связанных с образом звезды (звезд), со светом небес (ночным и дневным). Эту особенность поэтики художника неоднократно отмечали исследователи, формулируя ее как «тему звезды». В связи с ней получает развитие характерный образ небесного света (иногда погасшего: «…среди погаснувших полей…»; «…пустынно мерцает померкшая звездная люстра…»). Н. Рубцов подчеркивает соединение неба и земли (у поэта чаще всего – поля). Именно в границах таких параметров находят свое место другие пространственные реалии, взятые из мира родной природы: озеро, река, береза, сосна, цветы, снег, осенние листья и др. Метафорический образ «звезды полей» знаменует связь пространства земного (российских просторов) и пространства небесного. Весь «простор небесный и земной» – это и есть поэтический мир русского поэта, источник образов, мотивов, арсенал выразительных лексических и звуковых приемов. «Звезда полей» становится символом, без которого нельзя представить созданный Н. Рубцовым образ Родины, мыслимой им, в таких ипостасях: Родина – покой, Родина – сон, Родина – святыня [1, c. 14].

Сколь значима в изобразительно-смысловом плане «звезда полей», столь же велика художественная роль звукового образа «соединенных» земного и небесного пространств – колокольного звона («Твои луга звонят не глуше / Колоколов твоей Руси») [2, c. 112]. Поскольку предметом нашего внимания являются способы создания пространственных реалий с помощью описанных автором звуков окружающего мира, где и страдает и обретает покой человек, подчеркнем особую роль названных символических образов: звезды (зрительное восприятие) и колокольного звона (слуховое восприятие).

Стихия звуков родной земли у Н. Рубцова является главной составляющей образа родины, определяющей развитие мотивов дороги, тишины, творческого труда (поэзии), песни. Важно подчеркнуть, что мотивы дороги и песни играют связующую роль для других, заключая в себе идею пространства (дорога) и идею звука (песня). Трудно представить лирику автора без такой приметы пространства, как дорога – символ человеческой судьбы. Песня (мелодия), традиционно связанная в русской поэзии с дорогой, не имея прямого отношения к пространству, становится идеальным способом гармонизации звучащего мира и потому одной из основных поэтических тем. Стихотворение «В минуты музыки» демонстрирует органичное слияние звукового и предметного рядов, служащих яркой характеристикой воспринимающего субъекта: «Я вижу явственно, до слез, / И желтый плес, и голос близкий, / И шум порывистых берез» (здесь и далее курсив наш. – О. М.) [2, c. 251]. Звучание песни в произведениях Н. Рубцова часто становится мотивировкой состояния лирического героя, определяет общую интонацию поэтического текста, его образную структуру. Пример тому – стихотворение «Чудный месяц плывет над рекою…», где в самом начале цитируется один из вариантов народной песни, воспринятой слухом лирического субъекта.

Особую роль в произведениях Н. Рубцова играет мотив хора (стихотворения «У размытой дороги» и «Скачет ли свадьба», «Привет, Россия…»). В первых двух текстах перекликаются слова: «Льется ли чудное пение детского хора» и «Где-то послышится пение детского хора». Названия многих произведений («Песня», «Прощальная песня», «Песенка», «Зимняя песня», «Осенняя песня» и др.), а также удивительная мелодичность стихотворений, многие из которых положены на музыку, позволяют говорить о лейтмотиве песни в творчестве поэта. Голос родной природы, по Рубцову, – это мелодия. Поэзией становятся в его понимании «покоя сельского страница», «укромный чистый уголок», «изба в снегах» (стихотворение «Поэзия»). И хотя все это нельзя услышать, лирический герой воспринимает мир именно в его звучании: «И пенья нет, но ясно слышу я / незримых певчих пенье хоровое…» [2, c. 345]. Звучание родной природы возвышается автором до прекрасной мелодии: шум листвы, ветра, дождя – это музыка, наполняющая пространство мира Божия.

Говоря о том, как звучанием «обозначается» пространство, следует обратить внимание на способ указывать место происходящего названием текста или первой его строкой: «На озере», «В лесу», «Над рекой», «По дороге из дома», «В глуши», «Над вечным покоем», «Старая дорога», «Шумит Катунь», «Весна на берегу Бии», «Ночь на родине», «В сибирской деревне», «На реке Сухоне», «Вологодский пейзаж», «У размытой дороги», «У церковных берез» и др. Активно включены подобным образом и временные параметры: «Утром», «Вечерние стихи», «Вечернее происшествие», «Весна на море», «Осенняя песня», «Зимняя песня», «По вечерам», «Осенний этюд», «Полночное пенье», «Деревенские ночи», «Седьмые сутки дождь не умолкает» и др. Однако доминирующую роль играет звуковое «изображение». Именно так воспринимает мир автор, и это же свойственно его лирическому герою. Лейтмотив звука («Меня звала моя природа» [2, c. 106]) в поэтике Н. Рубцова – ключ к пониманию его лирики. Звуковые образы и ассоциации «запечатлевают» окружающее. Так, журавлиные крики («…рыданье… этих гордых прославленных птиц…», «…плач журавлей…») дают представление о небе, его бесконечном просторе: «Далеко разгласит улетающий плач журавлей…» [2, c. 182]. Объемность подчеркнута глаголом и причастием, фиксирующими также и временной аспект. Он актуализируется еще и благодаря сравнению «небесных звуков» со «сказанием древних страниц». Тема звука оказывается основной и в разработке элегического мотива – грустного осознания человеком невозможности повторения собственной жизни, в отличие от круговорота природных явлений, «звучащих» в унисон с испытываемой героем печалью: «Сиротеет душа и природа…» [2, c. 182].

Уже упомянутая «примета» неба – звезда, является и зримой деталью, и звуковым образом: она «плачет… холодея, над крышей сарая» («У размытой дороги»), «тихо горит» («Звезда полей»). В стихотворении «Звезда полей» ощущение покоя (вспомним: «Родина – покой») передается и через возможность услышать. Характеристика «тихо» может пониматься в зрительном восприятии: «едва заметно» горит, однако текстом подсказывается и другое, именно звуковое значение, потому что субъект переживания не только вглядывается в происходящее, но и вслушивается в него: «Уж на часах двенадцать прозвенело, / И сон окутал родину мою…» [2, c. 164]. Сообщены и такие подробности: «…во мгле заледенелой…», «…остановившись, смотрит в полынью…», что создает впечатление недвижимости, покоя, тишины. Тема тишины развивается у Н. Рубцова параллельно с темой звука. Так утверждается идея гармоничного звучания мира, что не противоречит понятию покоя. Тишина «обозначает» параметры времени и пространства, заставляет лирического героя вслушиваться в происходящее, что близко пристальному вглядыванию в предметные детали. Лирический герой обретает возможность спокойного созерцания и благоговейно замирает в «святой обители природы», где и постигается гармония.

Чудесность и полнота бытия осознается, по Рубцову, только на родине. Тишина необходима для постижения святости родных мест. Знаменитое стихотворение «Тихая моя родина» есть высокопоэтическое выражение этой идеи, развиваемой в целом ряде произведений автора: «Ночь на родине», «В глуши», «На озере», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…», «Чудный месяц плывет над рекою…», «Вологодский пейзаж» и др. В последнем из перечисленных тема тишины обозначена такими приметами: « глава безмолвного кремля», «пустой храм», «таинственное величье … глубокой старины» [2, c. 347]. Все это соперничает с шумом городской жизни: «летят и воют катера», «автобус… бежит», «полощут женщины…белье», «везде при этом крик ворон». Но есть некая примиряющая характерность, возводящая изображаемое в высокий план: «И обрывает панораму / Невозмутимый небосклон. / Качаясь лишь на этом склоне, / Видны повсюду тополя, / И там, светясь, в тумане тонет / Глава безмолвного кремля». Тишина как знак святого места не исключает звучания вообще, мотивирует поведенческий комплекс (замирание, вслушивание), а также – саму возможность обретения покоя. Эта тема не обходится без обозначения пространства, конкретного указания места (о чем уже говорилось). Так, в стихотворении «На озере» покой мыслится признаком гармонии неба и земли. Создается представление о тишине, хотя прямо не говорится о звуках или их отсутствии. Покой в этом тексте выражает единство зрительных и звуковых образов: «Светлый покой / Опустился с небес / И посетил мою душу! / Светлый покой, / Простираясь окрест, / Воды объемлет и сушу…» [2, c. 261–262].

В стихотворении «Ночь на родине» ярко выражена идея тишины и покоя как символов счастья. «Светлая печаль», «овладевающая» душой, тождественна небесному свету («Как лунный свет овладевает миром…»). Покой получает в этом тексте наибольшую полноту воплощения, чему способствуют повторы и сравнения, указывающие на абсолютность тишины: «И тихо так, как будто никогда / природа здесь не знала потрясений!», «И тихо так, как будто никогда / Здесь крыши сел не слыхивали грома!» [2, c. 286]. Звуковые образы совместно со зрительными («Не встрепенется ветер у пруда», «…на дворе не зашуршит солома», «…редок коростеля крик…») помогают создать объемный образ пространства. Глазу и чувству доступны все измерения – небо, земля, все стороны света: «Высокий дуб. Глубокая вода. / Спокойные кругом ложатся тени» [2, c. 286]. Создается образ простора, исполненного покоя и красоты. Это – родина, любимая «всей душой, которую не жаль / Всю потопить в таинственном и милом» [2, c. 286].

Постижение красоты родных мест – предмет рефлексии лирического героя, что утверждается автором как творческая способность души любящего свою родину человека. Именно он, замечая каждую деталь пейзажа, слыша, «как пели обозные сани / В безмолвии лунных снегов», слыша «волн печальный шум и шорох», ощущает себя не просто причастным вскормившей его земле, но слиянным с ней.

Образ тихой родины сопровождает творчество Н. Рубцова с самого раннего периода. Так, в стихотворении «Я устал от зимних помрачений» лирический герой восклицает: «Вспомню я о тихой, о вечерней, / О далекой родине моей!» [3, c. 129]. Признак «тихой» может мыслиться не только как звуковой: тихая – значит, неприметная. В поэтике Н. Рубцова, воспевшего родную природу, используются неброские эпитеты для изображения ее скромных красот, но именно на родине «земная веет святость», лишь здесь «душе… сойдет успокоенье с высоких, после гроз, немеркнущих небес» [2, c. 330]. Соединение в природе и в ощущении лирического героя разных стихий знаменательно и символично: «И полная река / Несет небесный свет…» [2, c. 330]. Выражение этого достигает кульминации в стихотворении «Левитан (по мотивам картины «Вечерний звон»)», где сливаются зрительный и звуковой образы и утверждается святость родной земли и природы. Пространство («колокольчиковый луг», «алеющая мгла») наполнено особым звучанием: «Собор звонит в колокола!» Голос колокола явственно воссоздается в тексте с помощью аллитерации и ассонанса. Используемая Н. Рубцовым звукопись позволяет также услышать окающий говор «малой» родины поэта – вологодчины: «Звон колокольный и окольный,/ У окон, около колонн, – /Я слышу звон и колокольный, / И колокольчиковый звон. / И колокольцем каждым в душу / До новых радостей и сил / Твои луга звенят не глуше / Колоколов твоей Руси…» [2, c. 113]. Идея гармонии зримого и звучащего мира реализуется в данном тексте еще и благодаря приему описания живописного полотна, что своеобразно осуществляется поэтом: изображенное на картине Левитана представлено как слышимое воспринимающим субъектом.

Как уже отмечалось, тема звука и тишины выступают в стихах Н. Рубцова «на равных». В связи с этим возникает параллель громкого и приглушенного звучания, восторженных и грустных интонаций лирического героя, который слышит небо, землю и все находящиеся между ними предметы. Так, олицетворенная природа (одноименное стихотворение) «звенит, смеется, как младенец», чем подчеркивается соотнесенность ранней поры человеческой жизни с первозданностью окружающего мира. Звучание как таковое ощутимо даже в том случае, когда в центре оказывается зрительный образ. Например, в стихотворении «В лесу» живописная зарисовка вызывает яркую звуковую ассоциацию благодаря удачно найденному сравнению: «И сыплет листья лес, / Как деньги медные…» [2, c. 293]. Тему звука дополняет и такая деталь: «Плакал здесь» [2, c. 293]. Но мотив неумолкающего живого мира переплетается мотивом гибели, исчезновения красоты. Так, в стихотворении «Цветы» восхищение природным явлением выражено как воспоминание об утраченном. Зрительный образ соединяется здесь со звуковым, точнее – с характеристикой самого звучания: «анютины глазки» («Слишком грустно и нежно они назывались…») [2, c. 178].

Отсутствие звука, молчание и даже яркий образ глуши не всегда служит у Н. Рубцова идее тишины-покоя. На первом месте в таких случаях может оказаться иное: переживание по поводу ухода чего-то прекрасного, дорогого сердцу: «Как звонко, терзая гармошку, / Гуляли под топот и свист…» («Что вспомню я?»); «Замолкли веселые трубы / И танцы…», «И сдержанный говор печален…», «Я слышу печальные звуки, / Которых не слышит никто…» («Прощальное»). В «Осенних этюдах» мотив безбрежной тишины, безлюдья («Зовешь, зовешь, / Никто не отзовется…») акцентирует идею исчезновения. Эмоциональное переживание, заключенное в данном тексте, соотносится с тем, что испытывает лирический субъект другого стихотворения («Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны»), где осмысляется тема забвения. Кульминацией переживания по этому поводу являются в «Осенних этюдах» следующие строки: «И вдруг уснет могучее сознанье, / И вдруг уснут мучительные страсти, / Исчезнет даже память о тебе» [2, c. 183]. Образ глуши у Н. Рубцова неоднозначен, встречается часто («какая глушь!», «глохнет покинутый луг», «и снова глушь», «в глуши потрясенного бора», «никто не услышит глухое скаканье» и т. д. в различных текстах). Он реализует тему одиночества, формирует представление о звучаниитишине, своеобразно «рисует» «простор небесный и земной», актуализируя метафору «звезда полей» и тему ночного покоя.

Вслушиваясь в стихи Н. Рубцова, всегда можно почувствовать едва заметный переход от веселого к грустному, что выражено через смену интонаций. Достаточно даже сопоставить названия и первые строки некоторых текстов: налицо различное звучание почти одних и тех же слов. «Тихая моя родина» – заголовок стихотворения и «Тихая моя родина!» – его начало. Или: «Привет, Россия…» – раздумчивое заглавие и «Привет, Россия – родина моя!» – призывное обращение. Так же, неоднозначно, взаимодействуют тональности в стихотворениях «У размытой дороги» и «Скачет ли свадьба», где зрительные и звуковые картины переходят друг в друга, а драматизм состояния лирического героя рожден воспоминанием. В том и другом произведении множество деталей, указывающих на звук («порывистый ветер», «шумной гурьбой», «праздник на этой дороге», «Скачут ли свадьбы в глуши потрясенного бора», «мчатся ли птицы, поднявшие крик над селеньем», «льется ли чудное пение детского хора», «я… плачу» [2, c. 331, 355–356]) и участвующих в реализации целого тематического комплекса: памяти, утраты, горестной судьбы, но и – полноты мировосприятия.

Если звуки природы формируют в стихотворениях Н. Рубцова представление об окружающем мире, то используемые поэтом фоника и ритмика способствуют художественному воплощению представления о сущности искусства, в частности поэзии, о ее гармонизирующей функции. Не случайно образ звезды – не только «звучащей», но и путеводной – выражает идею поэзии. В стихотворении «Осенние этюды» говорится о «звезде труда, поэзии, покоя» как символе творчества, преобразовательной деятельности. Поэзия, мыслимая в контексте звучащего мира, определяет эстетическое переживание лирического героя, слышащего, как глухой дождь перекликается с огнем в печи; как шумят ветви и падают листья; как «стихает яростная буря», «скрипят под ветками качели», как «…шумит… береза / И так вздыхает горестно и страстно, / как будто человеческою речью / Она желает что-то рассказать» [2, c. 182– 185]. Голоса людей, птиц («птицы взбеленились»), шипенье змей, стон деревьев, рев «грядущей снежной бури» – все воспринимается натурой поэтической, чуткой, цельной и ответственной за происходящее. Очень важен в творчестве Н. Рубцова мотив возрождающей силы искусства, благодаря воздействию которого преобразуется человек, гармонизируются его отношения с миром. Само переживание этого становится лирическим событием в целом ряде произведений поэта: «Фиалки», «Уединившись за оконцем», «В минуты музыки», «Вечерние стихи», «Чудный месяц плывет над рекою», «Ночь на родине» и других.

Рассматривая взаимодействие звуковых и зрительных образов с основными поэтическими мотивами произведений Н. Рубцова, приходим к выводу об объединяющей роли мотива дороги. Он многопланов: включает в себя ряд других, способствует выражению темы пути, судьбы, истории (родины, народа), развивает образы тишины и покоя, служит созданию представления о пространстве и времени. Мотив дороги прямо или косвенно звучит в названиях многих текстов и всегда угадывается в своем глубоком символическом значении. Так, в стихотворении «Старая дорога» открывается взору широкая, вдохновляющая лирического субъекта картина. В ней соединено и то, что предстает взору, и то, что вызывается памятью. В данном тексте звуки окружающего мира символизируются, что позволяет выразить идею «созвучия» человека и природы: «Душа, как лист, звенит, перекликаясь / Со всей звенящей солнечной листвой…» [2, c. 256]. Наполненная звуками реальность не конкретизирована в плане именно этой сенсорики. Чувство лирического «я» глубже, ему доступна иная степень восприятия: «Зной звенит во все свои звонки…» [2, c. 255]. Это очень емкая примета, позволяющая активизировать разные органы чувств, но слуховые – прежде всего (аллитерация: «з» – «зв» – «в» – «св» – «зв»). Впечатление всепоглощающей тишины дополняется упоминанием о громком звучании, но само оно не воспроизводится: «То по холмам, как три богатыря, / Еще порой проскачут верховые, / И снова глушь, забывчивость, заря…» [2, c. 255]. Далее звук как бы совсем исчезает: «пыль», «все пыль», «дремлет пыль», и это уже служит развитию не звукового образа; возникает ряд разделенных временем картин. Так формируется представление о связи поколений, реализуется тема памяти: «Перекликаясь с теми, кто прошел, / Перекликаясь с теми, кто проходит…» [2, c. 256].

Мотив дороги неразлучен с мотивом расставания, разлуки, что символически осваивается в стихотворении «Прощальное». В тексте ярко взаимодействуют зрительный и звуковой образы: «Замолкли веселые трубы», «дверь опустевшего клуба / печально закрылась», «На темном разъезде разлуки», играли трубы – играет заря. Смысловые параллели подчеркивает аллитерация: «заря… не разбудит», «замолкли трубы», «разъездом разлуки». Звучание не противоречит представлению о тишине («сдержанный говор печален»), но не той, которая тождественна покою. Интонация развивается в драматическом ключе: «Печальная Вологда дремлет / На темной печальной земле, / И люди окраины древней / Тревожно проходят во мгле» [2, c. 340]. Восстанавливаемая по впечатлениям лирического героя картина свидания с родиной (сцена танцев в клубе, звучание оркестра) уходит на второй план, потому что поэт расслышал совсем иное. Не чувства субъекта речи становятся главной темой. Судьба родины – вот предмет осмысления, мотивация печали и основа утверждения своей причастности ко всему, что происходит на «окраине древней»: «Родимая! Что еще будет / Со мною? Родная заря / Уж завтра меня не разбудит / Играя в окне и горя» [2, c. 340].

Образ звучащего, динамичного мира развивается в аспекте темы перемен. Так возникает мотив разлуки, фиксируемый часто при помощи звука. Например, в стихотворении «Отплытие»: «Я слушал шум – была пора отлета» [2, c. 287] или в стихотворении «Журавли»: «Вот наступит октябрь… позовут журавлиные крики» [2, c. 182]. Указанный мотив, как правило, соотнесен у автора с элегической интонацией, но лирический герой иногда может иронизировать над обстоятельствами, задумываясь «о печали пройденных дорог». Так, в стихотворении «Элегия» («Стукнул по карману – не звенит…») он будет «шелестеть остатками волос», погружаясь в свои мысли. Здесь активизирована тема звука: возникает представление о звоне монет – признаке благополучия и достатка, которых герой лишен.

Мотив дороги вмещает в себя многообразие смыслов и настроений. Есть стихотворения, которые дают возможность представить дорогу «звучащей»: «Дорожная элегия», «Плыть, плыть…», «Прощальная песня», «Сапоги мои скрип да скрип…», «Подорожники» и др.) и др. В текстах может фиксироваться каждый шаг («топ да топ от кустика до кустика», «скрип да скрип»), передаваться состояние лирического героя («На знобящем причале / Парохода весною не жди!»), чуткого к предзнаменованиям, сулимым дорогой: «Слышишь, ветер шумит по сараю? / Слышишь, дочка смеется во сне?»; «За спиною, куда не пойду, / Чей-то злой, настигающий топот / Все мне слышится, словно в бреду» [2, c. 250].

Дорога символически соединяет в лирике Н. Рубцова тему звука (шума) и тишины (покоя или угасания). Последнее очень ярко выражено в стихотворении «Подорожники», где метафорически обозначенное действие – «приуныли» – сближает это растение с колокольчиками, рождая образ звучания. Здесь, разумеется, иносказание, так как речь идет о цветах: «Приуныли в поле колокольчики. /Для людей мечтают позвенеть, / Но цветов певучие бутончики / Разве что послушает медведь» [2, c. 346]. Грустное чувство, вызванное этими словами, преодолевается ободряющей нотой: поэт восхищен нетронутой чистотой природы, сохраняющей тайну. Это еще одна важная тема рубцовской лирики. «Сказочная глушь», в которую будет «думами… погружаться» лирический герой, воплощает концептуальный для автора мотив творчества. По мнению поэта, разрушение очарования, загадочности есть не только потеря свежести мировосприятия, но и утрата эстетической потребности. (Вспомним: «никто не окликнет» таинственного всадника – стихотворение «Я буду скакать по холмам…».) Отсюда образы «странно» «поникших» грустных ив, «пустынно мерцающей померкшей звездной люстры», «померкнувших полей». Все потеряло цвет, свет и, непременно, звук. Восклицание лирического героя «Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!» есть попытка остановить прекрасное время. Слова «сказка», «веселье», несомненно, связаны и со «звучанием» этого времени.

Мотив дороги определяет появление диалога, часто – воображаемого. Это также реализуется с помощью звуковых образов. Как всегда у Н. Рубцова, становятся важными голоса людей, птиц, цветов и т. д. Путь «по следам давно усопших душ» – пример условного разговора во время движения «от кустика до кустика» по «дороженьке до Устюга». Обращение к собеседнику в других случаях возникает в «мире чудес», «под куполом светлых небес» (стихотворение «У сгнившей лесной избушки…»). Слышатся: призыв («Не кричи так жалобно, кукушка» в двух текстах – «Острова свои обогреваем» и «Над рекой»); разговор с цветами: «– Васильки, – говорю, – васильки!» (стихотворение «Где веселые девушки наши?»); «беседа» с самим источником вековечной любви: «Эх, Русь, Россия! / Что звону мало? / Что загрустила? / Что задремала?» (стихотворение «Зимним вечерком»). Звуковой план мотива дороги реализуется и через изображение такого тревожащего душу лирического героя природного явления, как ветер. Он символичен, связан с идеей поиска, порыва; знаменует порой и состояние смятения, отчаяния. О дороге напоминает шум порывистого осеннего ветра, который «вносит в жизнь смятенье и тоску» («Вечерние стихи») или «грустные мысли наводит» («У размытой дороги…»), как примета пейзажа определенной поры, как выражение силы природы, как обозначение пространства. Именно в стихотворении «По дороге из дома» так полно приемлются героем стон, вой ветра (эти слова повторяются многократно), – голос стихии – осмысляется ее связь с человеком: «Как может ветер за себя постоять!»; «Как выражает живую душу!», «Как облегчает, как мучит он!» [2, c. 270]. Представление о пространстве, о томящем душу просторе создается с помощью именно звучания ветра, который «стонет в уши». Поэт использует звукопись: здесь активны аллитерационные сочетания, воспроизводящие шум и свист («с», «ст», «ш», «ж», «ч» обильны в каждой строфе). Избирается такая ритмическая структура, которая несет в себе идею волнообразного, порывистого, иногда очень резкого движения. Это тонический четырехударник, позволяющий выделить смысловые акценты, подчеркнуть необходимость повторов, возникающих по горизонтали и вертикали. Несомненно, такой прием помогает создать масштабный образ стихии и знаменовать целенаправленность человеческого поэтического сознания: «Что сам не можешь, то может ветер / Сказать о жизни на целом свете»; «Спасибо, ветер!» [2, c. 271]. Мотив дороги, таким образом, актуализируется: лирический герой, вдохновляясь силой и могуществом ветра, отправляется в путь. Образ звучащего мира воплощен в описываемом природном явлении, которое воспринимается именно на слух: «Я слышу, слышу!», «…может сказать…», «воет», «стонет» [2, c. 271].

В ходе нашего рассуждения подчеркивалась объединяющая роль мотива дороги, которая, как и другие приметы пространства, изображается Н. Рубцовым с помощью не только зрительных, но и звуковых образов. Многоаспектность указанного мотива позволяет поэту реализовать целый комплекс тем, представить творчески одаренную, чуткую к миру личность, находящуюся в поиске своего пути и осмысляющую судьбу Родины.

Художественное пространство лирики Н. Рубцова – это модель родины, полной покоя и святости. Ключевым образом является «святая обитель природы», где слышны голоса птиц, шум деревьев и реки, где «порывистый ветер» наводит «грустные думы». «Старинных сосен долгий шум», «вечный спор» «снежного ветра» с хвоей, грустный шелест последних листьев сливаются – в восприятии лирического героя – в высоком, причастном великой гармонии пении. Так Н. Рубцов определил звуковой контекст мотива, служащего основой главного образа его поэзии.

Список источников и литературы

1. Бараков, В. Н. «Почвенное» направление в русской поэзии II пол. ХХ в.: типология и эволюция [Текст]: автореф. дис. … д-ра филол. наук / В. Н. Бараков. – М., 2006.
2. Рубцов, Н. М. Последняя осень: Стихотворения, письма, воспоминания современников [Текст] / Н. М. Рубцов. – М., 1999.
3. Рубцов, Н. М. Собр. соч. [Текст]: в 3 т. / Н. М. Рубцов. – Т. 1: Стихотв. 1942–1967 / сост., вступ. ст., примеч. В. Зинченко. – М.: ТЕРРА, 2000.

References

1. Barakov V. N. “Pochvennoe” napravlenie v russkoy poezii II pol. XX v.: tipologiya i evolyutsiya („Edaphic” style in Russian poetry of the second part of the XX century: typology and evolution). Moscow, 2006.
2. Rubtsov N. M. Poslednyaya osen: Stikhotvoreniya, pisma, vospominaniya sovremennikov (Last autumn: Poems, letters, memoirs of contemporaries). Moscow, 1999.
3. Rubtsov N. M. Sobr. soch.: v 3 t. T. 1: Stikhotv. 1942–1967 (Collected works: in 3 vol. Vol. 1: Poems. 1942–1967). Moscow: TERRA, 2000.

Москвина Ольга Александровна, кандидат филологических наук, профессор Школы педагогики Дальневосточного федерального университета (г. Уссурийск)

Moskvina Olga A., PhD in Philology, Professor, School of Pedagogics, Far Eastern Federal University (Ussuriysk)