Иная, высшая повинность
Н. Котенко
[…]
В «Сицилианских беседах» Элио Витторини Сильвестро — полутруп, человек, пытающийся еще мыслить, но начисто лишенный способности к действию. Случайный спутник его, сицилианский крестьянин, говорит: «Думаю, человек созрел для другого... Не только для того, чтоб не воровать, не убивать да еще быть добрым гражданином... Думаю, он созрел для другого, для иной, высшей повинности».
Так простой крестьянин становится Великим Ломбардцем, олицетворяющим народ. Он несет в себе здоровое духовное начало, дает направление угнетенной энергии Сильвестро, ставит перед ним цель; и поэтому нет ничего неестественного в том, что человек, подобный Сильвестро 1936 года, станет в 1944 году безымянным борцом Сопротивления (Эн-2), главным героем романа «Люди и нелюди».
Кто же — «люди», а кто — «нелюди»?..
Мы читаем в «Сицилианских беседах»: «...человеческий род не весь является человеческим родом, а только тот, кого преследуют... больше человеческого у больного, у голодного, и больше принадлежит к роду человеческому именно род человеческий, который умирает от голода». И та же мысль — почти дословно! — в «Людях и нелюдях»: «Мы говорим: человек. И думаем о тех, кто падает, кто гибнет, кто плачет и голодает, кто дрожит от холода, о тех, кто болен, кого преследуют и убивают...»
Значит, мы видим нищего — и причисляем его к роду человеческому. Вот покрытое струпьями подобие человека — и оно тоже Человек. И замерзающий, и утопающий, и раненый... Но ведь не все солдаты Гитлера — миллионеры, а утонуть или умереть от ран могут в равной степени и бедняк и Форд.
Витторини говорит:
«Может быть, Гитлер все равно написал бы то, что он написал, и Розенберг тоже; может быть, они написали бы бред в десять раз хуже. Но я хотел бы посмотреть, если, бы в человеке не была заложена способность делать то, что делает Клемм (капитан гестапо. — Н. К.) — поймать человека, раздеть его, отдать на съедение собакам, — я хотел бы посмотреть, что стало бы в мире с их бредом».
Обратим внимание: Гитлер и Розенберг безоговорочно исключены из списков «рода человеческого». Даже возможности такой не допускается. Но как быть с остальными, с «исполнителями» «бреда»? Значит, зверство присуще природе человеческой?.. И что противопоставить зверю на его кровавом пути? Рассуждения о гуманности вряд ли остановят его. Может, бороться против него его же методами, «отказавшись от самих себя, перестав быть самими собой»? Может, «наш человек» тоже должен быть «способен отдать одного из них на съедение собакам», ведь «и мы иногда имеем право пользоваться их оружием»?..
«В этом пункте мы и ошиблись», — заявляет Витторини.
Итальянские патриоты убивают оккупантов, убивают в силу необходимости, защищая свое национальное и человеческое достоинство, свою свободу. Гитлеровцы хозяйничают на чужой земле, расстреливают безвинных и безоружных жителей: десять безоружных за одного вооруженного, десять расстрелянных за одного убитого в бою. И десять человек — за собаку, убитую к тому же в целях самозащиты... Почему же эти люди, восставшие против фашизма, не стали жестокими? — опрашивает один из героев, ведь перед ними — зверь, терзающий беззащитных. Почему же они не ожесточились?..
Рабочий, только что вступивший в Сопротивление, получает возможность уничтожить гитлеровца — почти без риска для себя и для организации. Получает такую возможность и — отказывается от нее...
«- Он был такой грустный... Мне показалось, он рабочий.
- А кто тебе что говорит?» — успокаивает его Орацио, товарищ по оружию.
«- Я тоже был солдатом, — сказал рабочий.
- Никто тебе ничего не говорит.
- Меня посылали в Россию.
- Да кто тебе что говорит?..
- Я буду лучше учиться,— сказал рабочий.
- Чему?
- Быть молодцом.
Орацио засмеялся.
А разве и это тоже не значит — быть молодцом? — сказал он».
Очевидно, не случайно именно эта сцена, именно эти слова венчают роман с таким недвусмысленным названием.
Еще одно важное «свидетельское показание» на этом бескомпромиссном процессе, проводимом Витторини, дает опять-таки народ — в лице рядовой своей представительницы, Сельвы: «Мы для того и делаем наше дело, чтобы люди были счастливы. Какой был бы в нем смысл, если бы оно делалось не для счастья людей?.. Какой смысл был бы в наших подпольных листках?.. А все товарищи, которых расстреляли! Они ради чего погибли бы? Был бы в этом смысл?.. Если имеет смысл делать что-нибудь, то только ради счастья, чтобы оно было у всех людей».
Круг рассуждений писателя замкнулся. Отметим для себя эти слова о счастье и вернемся еще раз к вопросу о том, кто же все-таки «люди» и кто — «нелюди». Витторини пишет: «Мы исходим из предпосылки, что человечно лишь то, что человеком выстрадано, чем он платит по счету. Голод, например.
Мы говорим, что голодать — человечно. Или дрожать от холода. А одолеть голод, вырваться из стужи, дышать воздухом земли, владеть землею, деревьями, реками, зерном, городами, победить волка и смотреть в лицо миру? И это тоже человечно, говорим мы.
Нести в душе бога отчаявшегося, иметь за плечами призрак... — это человечно. Но и нести в душе бога счастливого — тоже человечно».
Итак, одна философия — философия человека. И есть еще другая — философия волка, философия существа, способного натравить на человека собак и спокойно наблюдать, как они пожирают его. Есть философия капитана Клемма, уверенного в том, что если наступили последние дни для него, то наступили они и для всего мира. Не только уверенного в этом, но и всячески содействующего подобному исходу (вспомним: один к десяти). Есть точка зрения Клемма, для которого «китайцы не в счет. Ну, кто их станет считать, этих китайцев?» Индийцы? «А они разве в счет? Индийцы тоже не в счет». Есть и способ действия капитана Клемма, о котором Гракко, боец Сопротивления, говорит: «Попасть в девочку, в старика, в двух пятнадцатилетних подростков, в женщину, в другую женщину — ведь это лучший способ попасть в человека».
«Тот, кто стрелял, был волком...» — заключает Гракко.
Беспощаден Витторини и ко всякого рода предателям, коллаборационистам, продавшим собственную душу и свой народ за сытный обед... И эта ветвь «рода человеческого» не произрастает из ничего. В «Сицилианских беседах» острым сатирическим пером нарисованы почти гротескные, однако вполне реальные образы двух полицейских. Это — люди с обезьяньим мышлением, приученные к одному: хватать, арестовывать, сажать инакомыслящих.
Типизированы двое полицейских, но единственные имена-характеристики, найденные для них писателем: С Усами и Без Усов. Большего они не заслуживают, ибо других отличительных признаков у них нет.
В «Беседах» С Усами и Без Усов верой и правдой служат «своему» фашизму. Но ситуация меняется, страну оккупирует фашизм «чужой», — и в «Людях и нелюдях» мы уже узнаем наших знакомых в префекте Пипино и в комиссаре полиции Джузеппе-Марии. Для существа, привыкшего бездумно выполнять приказы, не так уж важно, из чьих уст они исходят.
Витторини рисует очень выразительную сцену, в которой показывает отношение народа к этим выродкам: в ответ на приглашение одного из ополченцев отведать вкусного немецкого блюда парень из толпы заявляет: «Чтоб я попробовал?.. Ведь я же не людоед!»
Естествен в «Сицилианских беседах» язык иносказания — произведение должно было любой ценой попасть к современнику, оно писалось прежде всего для него, его целью было — пробудить в угнетенных и отчаявшихся чувство «иной, высшей повинности»... «Люди и нелюди» создавались в других условиях: писатель-подпольщик создавал «подпольный» роман. Здесь — «открытый текст», здесь другой адрес — товарищ по оружию. Взволнованный монолог автора, проходящий через всю книгу, — истинная высокая поэзия, поэзия гражданина, философа и публициста.
Витторини-прозаик формировался как писатель в период разнузданной фашистское пропаганды, политических гонений, в период, когда итальянские литераторы, казалось, стояли перед альтернативой — петь гимн диктатуре или изолироваться от действительности, использовать ее лишь как сырье для причудливой фантазии художника, как поступали в этих условиях некоторые писатели. К счастью — для себя и для нас, — Элио Витторини нашел третий, единственно достойный поэта путь: его слово встало в ряды непокоренных, его произведения стали «своими книгами» для борцов за освобождение.
Л-ра: Иностранная литература. – 1970. – № 6. – С. 264-266.
Критика
