26-07-2019 Элио Витторини (Elio Vittorini) 77

Элио Витторини. Люди и нелюди

(Отрывок)

Зима сорок четвертого года в Милане выдалась мягкая, такой не помнили уже четверть века: туман бывал совсем редко, снега не было ни разу, дожди прекратились с ноября, целыми месяцами небо оставалось безоблачным. Наступало утро — и появлялось солнце, наступал вечер — и только тогда солнце уходило. Книготорговец, стоявший у Венецианских ворот, сказал:
— Эта зима — самая мягкая за двадцать пять лет. Такой не было с тысяча девятьсот восьмого года.
— С тысяча девятьсот восьмого года? — отозвался смотритель с велосипедной стоянки. — Тогда не за двадцать пять, а за тридцать шесть лет.
— Ладно, — сказал книготорговец, — значит, это самая мягкая зима за тридцать шесть лет. С тысяча девятьсот восьмого года.
Он лишился своего лотка в дни разрушений в августе; он уехал из города и вернулся только в начале декабря, чтобы увидеть то, что видел сейчас, — самую мягкую зиму с 1908 года.
Солнце заливало светом развалины, появившиеся в сорок третьем году; оно заливало светом Джардини, решетки и голые деревья: стояло зимнее утро, январь сорок четвертого. Перед лотком с книгами остановился человек; он вел за руль велосипед.
— Здравствуйте! — сказал ему книготорговец.
— Здравствуйте.
— Какая зима, а?
— А какая зима?
— Самая мягкая зима за четверть века. К ним подошел смотритель со стоянки.
— За четверть века или с девятьсот восьмого года? — вмешался он.
— С девятьсот восьмого, — сказал книготорговец, — с девятьсот восьмого.

Человек, который задержался, чтобы посмотреть книги, взглянул вверх, на небо, увидел солнце и его отблески на трамвайных вагонах, увидел трамвай № 27, который отходил от остановки, и среди наполнявшей его толпы увидел прижатые к стеклу локоть и плечо женщины.
Громкий звук раздался в нем. Человек подхватил велосипед, пересек пути и выбежал на площадь. Трамвай был уже далеко и, скрежеща, катился по рельсам за следующей остановкой. Однако человек вскочил на велосипед и догнал трамвай. Некоторое время он ехал рядом с вагоном, но в черноте наполнявшей его толпы больше не видел локтя и плеча той женщины, за которой погнался. И все же он знал, что не ошибся, громкий звук по-прежнему дрожал в нем, и ослепительный свет всех прошлых дней, сентябрьских и октябрьских, ноябрьских и декабрьских, сливался с сегодняшним светом.
На площади Скала женщина сошла.
— Я знал, — сказал он ей, — что ты здесь.
Она оперлась рукой о его велосипед.
— Все было так, как будто ты здесь, — сказал он.
Она взяла его руку и поцеловала ее, предоставив ему говорить.
— Я бежал — и все было так, как будто ты здесь. Я гнался за трамваем — и все было так, как будто ты здесь.
Они стояли на площади Скала.
Он сам не знал, что говорит. Он указал ей на дом, на солнце, на развалины театра и произнес:
— Ты видела когда-нибудь такую зиму? Так бывает, только когда ты здесь.
Он вывел ее из толпы и отошел с нею к тротуару на виа Мандзони, не на ту сторону, где кафе Кова, а на другую.
— Это самая погожая зима бог знает за сколько лет, — сказал он. И добавил: — Знаешь, с каких пор не бывало такой зимы? С тысяча девятьсот восьмого года.
Они остановились, и он взглянул на нее. — С тысяча девятьсот восьмого года. С того года, когда ты родилась.
Она была бледна и молчала.
— Прости меня, — сказал он. — Ведь я был с тобой, когда ты родилась. Разве нет?
— Да, — ответила она.
— Я всегда был с тобой, — сказал он. — Разве не так?
— Так, — ответила она.

III

Дальше они пошли под руку.
Мужчина вел велосипед левой рукой, а в правой руке у него была женщина, и шла она не по улице, а в его сердце.
— Ну что, — сказал он ей, — ты довольна, что я опять отыскал тебя?
— Да, — ответила она. И вдруг изменилась в лице, из бледной сделалась пунцовой. — Как называют дурных женщин? — спросила она.
— Каких дурных женщин?
— Дурных женщин, которые спят со всеми, кто им нравится.
— Их называют по-разному…
— Например?
— Зачем тебе?
— Затем, что я сейчас чувствую себя вот такой…
— Кем ты себя чувствуешь? — воскликнул он.
— Такой самой — как называют дурных женщин.
Он взял ее руку, сжал, надолго задержал в своей руке.
— Что ты имеешь в виду?
— Сама не знаю. Со мною давно этого не бывало.
— Давно? С каких пор?
— Не с того раза, как мы виделись…
— Ты это называешь «чувствовать себя такой самой»?
— Нет, нет. Мы всю прошлую зиму виделись, и я ничего такого не чувствовала. И весь год перед этим виделись, и я тоже ничего такого не чувствовала.
— Но когда-то ты уже это чувствовала.
— Один раз, три года назад. И еще раз семь лет назад.
— Значит, последний раз три года назад?
— Три года назад.
— А ты можешь мне сказать, как это было?
— Три года назад? Нет, не могу.
— Не можешь? — сказал он. — А сейчас то же самое?
— Сейчас еще сильнее, — сказала она. — Так, как сейчас, еще никогда не было. — Потом она спросила, понизив голос: — Хочешь меня? Возьми меня — и покончим с этим.
— Значит, вот чего тебе хочется — покончить с этим?
— Не знаю. Я хочу, чтобы ты взял меня.
— Этого и я хочу.
— Тогда уведи меня куда-нибудь и возьми меня.

Мужчина сел на велосипед и посадил ее на раму. Они поехали в сторону площади Кавура.
— Куда ты меня везешь?
— Туда, где я ночую.
— Это далеко?
— В конце Симплонского проспекта.
Она чувствовала его у себя за плечом и даже отклонилась назад, чтобы быть еще ближе к нему.
— Что такое? — спросил он.
— Я думала…
— О чем думала?
— Эта зима, все остальные зимы… Все то время, что мы с тобой.
— А разве это время не с нами? Ведь оно не прошло для нас даром.
Под полями ее шляпы, над воротником шубы были ее волосы. Он прикусил их зубами. Они миновали уже виа Понтаччо и ехали вдоль Парка, на земле сияла зимняя белизна, оттеняемая унылым одиночеством голых стволов.
— Какая зима! — воскликнул он.
— Она действительно такая, как о ней говорят?
— Да, — ответил он. — С девятьсот восьмого года.
— С того дня, когда я родилась?
— С той зимы, когда ты родилась.
— Откуда ты знаешь, когда я родилась?
— А разве не ты сама сказала мне? Ты сама сказала мне, когда родилась.
— Я жалею, что тебе сказала.
— Не надо жалеть. Почему ты должна об этом жалеть?
— Потому что я себя сегодня чувствую такой.
— А когда сказала, ты чувствовала себя иначе?
— Совсем иначе. Мне было приятно, что я старше тебя.
— Я люблю тебя и за то, что ты старше меня.
— А мне сегодня хочется быть моложе тебя.
— А разве ты не моложе меня? Ты и моложе меня.
— Мне хотелось бы, чтоб я была моложе лет на десять.
— Да разве это не так? Ты еще намного моложе. Ты совсем девочка.
— Мне хотелось бы, чтобы ты был намного старше меня.
— А я и так старше. Намного старше. Я гожусь тебе в отцы и даже в дедушки.
— Ты ни на один день не старше, чем на самом деле.
— Я старше на сто лет.
— Нет, — сказала она.
— Почему? — спросил он. — Я видел зиму, когда ты родилась.
— Нет, — сказала она. — Это ты родился ради меня.
— Но я видел зиму, когда ты родилась!
— Ты родился, потому что я так хотела. Я родилась и сразу захотела, чтобы ты был. Мне не хотелось, чтобы я была на свете, а тебя не было.
— Ты — моя мама, — сказал он.
— А теперь давай побыстрее, — сказала она.
— Ладно, Берта, — сказал он.

Она обернулась к нему — в первый раз с тех пор, как села на раму. Она обернулась и посмотрела на него.
— Ты можешь называть меня Бертой?
— Ах, Берта! А почему мне не называть тебя так? Ведь ты — Берта.
— А ты? — спросила Берта. — Ты кто?
— Разве ты уже позабыла, кто я?
— Как тебя теперь зовут?
— Как раньше. У меня то же имя и та же фамилия.
— А как тебя теперь называют твои товарищи?
— У меня теперь нет настоящего имени.
— Скажи же мне, как они тебя называют.
— Эн-2.
— Эн-2? Я не могу называть тебя Эн-2.
— Я же говорил тебе, что у меня теперь нет настоящего имени.
— Но раньше-то оно у тебя было!
— Раньше я занимался другим делом.
— А почему ты поменял его?
— Тебе бы хотелось, чтобы у меня была прежняя работа?
— Я боюсь твоей новой работы. Возле тебя снова призрак…
— Призрак?
— Да, тот, что в нашем доме. Это платье, которое висит у двери…

Тут Эн-2 затормозил, проехавшись ногой по тротуару, и остановился.
— Слезай, — сказал он.
— Что случилось? — спросила Берта. — Уже приехали?
— Нет, не приехали, — ответил Эн-2.
Она все еще сидела на раме, а он глядел вперед поверх ее головы. Потом она тоже взглянула вперед, увидела, как блестит зимнее небо между двумя нескончаемыми рядами голых деревьев, увидела, что в этом ослепительном свете метрах в двухстах от них неподвижно стоит грузовик и стекло его сверкает на солнце, а поперек улицы неподвижно стоят люди в черном, и палки у них в руках тоже сверкают.
— Облава, — сказал Эн-2.
Берта соскочила на землю.
— Садись обратно, — велел Эн-2.
Люди в черном стали приближаться вдоль обоих рядов толстых деревьев, они опустили к земле концы своих странных блестящих палок. Берта поняла, что это не палки, а винтовки. И увидела, что посреди улицы, посреди этого сверкающего утра идет человек n широкополой шляпе и, оглядываясь на каждом шагу, размахивает над головой длинным черным хлыстом, который извивается и свистит. Человек что-то кричал другим и тряс кулаком над головой, размахивая своим черным хлыстом. Берта села на раму.
— Мы поедем вперед до угла этого квартала, — сказал Эн-2, — потом с поперечной улицы свернем назад по параллельной.
Он двинулся вперед не торопясь. Весь Симплонский проспект под ярким зимним солнцем лежал безлюдный, если не считать этих людей в черном; магазины были закрыты, кафе были закрыты, ставни опущены, развалины холодны и немы. Тридцать долгих секунд понадобилось им, чтобы доехать до угла, они свернули, потратили еще пять секунд, чтобы углубиться в поперечную улицу, — и тут человек с черным хлыстом закричал.
— Не бойся, — сказал Эн-2. — Не пугайся, если они выстрелят.
На поперечной улице он поехал быстрее, вскоре добрался до следующего угла. Казалось, во всем городе есть только этот надтреснутый крик — почти что вой — голос человека с черным хлыстом.
Дальше, в глубине, поперечную улицу тоже преграждали люди с винтовками. В глубине улицы, параллельной проспекту, куда они свернули, чтобы ехать назад, тоже стояли люди с винтовками. Но нигде не раздалось ни единого выстрела, не слышно было грохота трамваев, только издали доносился замирая надтреснутый голос этого муэдзина, этого человека с черным хлыстом.
— Это Черный Пес, — сказал Эн-2, — ты видела его?
— Да, — ответила Берта. — Но здесь тоже не проехать.
— Неважно. Мы сейчас снова пересечем проспект и поедем в другой дом.
— Ты и там живешь?
— Там живут друзья. Там безопасно.
Он сильно нажимал педали, они снова свернули, пересекли проспект, опустив головы, и въехали на поперечную улицу с противоположной стороны.

Берта не смотрела, куда Эн-2 везет ее.
VII

Им открыла женщина, красивая, высокая и худая, с седыми волосами.
— Привет, Сельва, — сказал он.
— Привет, — сказала красивая старуха. — Кого это ты привел ко мне? Это твоя подруга?
— Да, она из наших, — ответил он.
— Жаль! — сказала старуха. — Всегда с тобой кто-нибудь из наших, и никогда я не видела никого из твоих. Женщины у него нет, что ли, у этого мужчины? Нет подруги?
Берта поглядела на Эн-2, как будто растерялась и молчала, не отвечая старухе.
— Давайте, давайте, — продолжала красивая Сельва. — Вам нужно, чтобы я оставила вас одних? Моих ребят обоих нет дома, да и я сейчас ухожу. Можете оставаться хоть до завтра. Вам надо побыть вдвоем?
— Мы напоролись на облаву, вот и поднялись к тебе, — ответил Эн-2.
— Да, я слышала, как кричал Черный Пес, — сказала старуха. — Но все-таки это очень жалко.
— Что жалко?
— Жалко, что она не твоя.
Старуха смело и прямо смотрела на Берту. И сказала:
— А знаешь, ты мне нравишься.
— Она тебе нравится? — переспросил Эн-2. — И мне тоже. — Он почти смеялся. — Она хороший товарищ.
— Да ведь она женщина, вот я о чем тебе говорю, — повысила голос красивая старуха. — Ты что, никогда и не смотришь на нас как на женщин? А надо бы!
Она смело уставилась на Берту, а Берта, которая становилась все серьезней под ее взглядом, не говорила ни слова, не отвечала и выглядела так, словно промолчала всю свою жизнь.
— Ах, Сельва! — сказал Эн-2. Но глаза у него блестели.
— Да, — продолжала Сельва, — я была бы довольна, если бы она оказалась твоей. Я была бы довольна этому, даже если бы она не была из наших. По мне, лучше бы уже она была просто женщина, просто твоя подруга. А что, это в самом деле не так?
— Ио почему, Сельва, — сказал Эн-2, — почему тебе хочется, чтобы она была моей подругой?
И он смотрел на Берту, а в глазах его бегали искорки.
— Почему? — повторил он.
Берта стояла под его взглядом, под взглядом Сельвы, стояла и молчала, и глаза ее безмолвствовали, как она сама, потому что были потуплены.

VIII

— А что же тут странного? — сказала Сельва. — Ничего странного нет. Мы ни разу не видели тебя с подругой, а нам хочется, чтобы у тебя была подруга. Разве мы не можем этого хотеть?
Она смело глядела на них обоих, на мужчину и на женщину.
— Разве мы не можем хотеть, чтобы человек, который нам дорог, имел подругу? Когда у мужчины есть подруга, он счастлив. Разве мы не можем желать человеку счастья? Я желаю тебе счастья.
— Спасибо, Сельва, — сказал Эн-2, — спасибо, но…
— А, чтоб тебя… Никаких «но»! — перебила старая Сельва. — Разве мы не можем желать человеку счастья? Мы для того и делаем наше дело, чтобы люди были счастливы. Какой был бы в нем смысл, если бы оно делалось не для счастья людей? То, что мы делаем, делается для счастья. Разве не так?
— Так, — ответил Эн-2.
— Разве не так? — повторила Сельва, глядя на них обоих. — Нужно, чтобы люди были счастливы, черт подери! А если люди не могут быть счастливы — какой смысл в том, что мы делаем? Скажи ты, девушка. Разве был бы во всем этом какой-нибудь смысл?
— Не знаю, — сказала Берта.
Она оставалась серьезной, могло показаться, что она вообще не ответила; она на миг подняла лицо, но могло показаться, что она вовсе его не поднимала.
— Был бы смысл во всем, что мы делаем?
— Нет, Сельва. По-моему, не было бы.
— А то неужто был бы? Конечно, нет.
— Правильно, Сельва. Ни в чем на свете не было бы смысла.
— Ни в чем на свете не было бы смысла. Верно, девушка?
— Не знаю, — опять ответила Берта.
— А может быть, в чем-нибудь все-таки был бы смысл?
— Нет, — ответил Эн-2. — По-моему, нет.
— Какой смысл был бы в наших подпольных листках? Какой смысл был бы во всей нашей конспирации?
— По-моему, никакого.
— А все товарищи, которых расстреляли! Они ради чего погибли бы? Был бы в этом смысл? Никакого!
— Никакого, Сельва.
— Разве хоть что-нибудь на свете имело бы смысл? Например, бомбы, которые мы изготовляем?
— Да, по-моему, ничего не имело бы смысла.
— Ничего не имело бы смысла. Или, может быть, все равно имело бы смысл убивать наших врагов?
— Нет, не имело бы. По-моему, нет.
— Нет, нет. Нужно, чтобы люди могли быть счастливыми. Если имеет смысл делать что-нибудь, то только ради счастья, чтобы оно было у всех людей. Разве не в этом смысл всего?
— В этом, Сельва.
— Скажи-ка ты, девушка. Разве не в этом смысл?

— Я не знаю, — ответила Берта.
— Не знаешь! — сказала Сельва. — Это ты только так говоришь, а сама отлично все знаешь. Как можно этого не знать?
— Знает она, знает! — вмешался Эн-2. В глазах у него все еще бегали искры. — Как она может этого не знать, по-твоему?
— Я знаю, что она знает, — сказала Сельва. — Ведь и ты это знаешь. — Она смело глядела на них обоих. — И ты знаешь, и она знает не хуже тебя. А все-таки вы несчастливые.
— Мы несчастливые?
— Да, вы оба.
— Ты в этом уверена?
— Уверена. Оба вы несчастливые. — Старая Сельва снова обратилась к Берте: — Правильно, девушка?
Берта выдержала ее взгляд, но не ответила.
— Нет, — сказала Сельва. — Ты приходишь к себе домой — и что ты делаешь? Входишь в свою комнату — и что ты делаешь?
Берта не отвечала.
— Что же ты делаешь? У тебя там есть кровать, ты ложишься. А потом? Что ты делаешь, когда ложишься? Ничего. Ты даже не спишь.
— Не спит? — переспросил Эн-2.
— Не может спать. Она лежит в постели — и ничего. Ничего у нее нет, кроме призрака.
— Призрака? — сказал Эн-2.
— С нею только призрак.
— Смотри-ка ты! — сказал Эн-2. И обратился к Берте: — С тобою бывает призрак?
Берта не отвечала.
— А у тебя разве иначе? — продолжала Сельва. — Что у тебя-то есть в доме? В комнате? Ничего!
— Ничего?
— Даже хуже. У тебя есть платье, которое висит у двери.
— Платье у двери?
— Я сама видела. Женское платье висит у двери.
Эн-2 обратился к Берте:
— Ты слышишь, что Сельва говорит?
— Да, — ответила Берта.
— Она говорит, что у меня возле двери висит женское платье.
— Да, — ответила Берта.
— Вы несчастливые, — сказала Сельва. — У нее нет друга, а у тебя нет подруги. Вы несчастливые.
— Перестань, Сельва! — крикнул Эн-2.
— У вас только призраки есть.
— По-твоему, у Берты нет друга?
— Нет, конечно.
— Мне тридцать шесть лет, — сказала Берта.
— Ну и что? — ответила Сельва. — Да хоть бы и тридцать шесть детей! Но друга у тебя нет и не было никогда.
— Ты много на себя берешь, Сельва! — сказал Эн-2.
— Это вы много на себя берете. Хотите делать дело, чтобы люди были счастливы, а сами не знаете, что людям нужно, чтобы быть счастливыми.
Эн-2 встал с дивана, на который он сел минуту назад вместе с Бертой, и подошел к старухе.
— Сельва, — сказал он. — Сегодня я счастлив.
— Счастлив? — сказала Сельва.
Она сидела на стуле, прямая и статная, и слегка откинула назад тонко вылепленную голову с седыми волосами, чтобы смотреть ему в лицо.
— Да, — сказал ей Эн-2. — Это самая солнечная зима аж с тысяча девятьсот восьмого года.
— Только сегодня? — спросила она.
— Сегодня.
— С тысяча девятьсот восьмого года?
— Да, за тридцать шесть лет, — сказал Эн-2.
Тогда Сельва опустила серые глаза, перевела взгляд на Берту.
— А девушка-то наша плачет, — сказала она.

— Что случилось? — воскликнул Эн-2.
Сельва взяла лежавшее на столе пальто, подняла с полу чемодан и ушла.
— Берта, — сказал Эн-2.
Он приподнял ее лицо и поцелуем высушил на нем слезы.
— Почему, — сказала Берта, — почему ты столько месяцев даже не пытался найти меня? Как ты можешь уходить и не возвращаться? Как ты можешь оставаться один? Как ты можешь оставаться с этим призраком, с этим платьем у двери? Как ты можешь так делать? Как ты можешь?
— А ты как можешь? — спросил Эн-2. — Как ты можешь?
Берта сказала:
— Тебя арестовали в мае.
— В мае.
— С мая это продолжалось до середины августа.
— До середины августа.
— И каждый день я стояла за дверью тюрьмы.
— Там действительно была ты? А не твое платье?
— Это была я. Ты не чувствовал, что это была я?
— Но я злился на тебя, — сказал Эн-2.
— Почему злился? — сказала Берта. — Как ты мог на меня злиться? Почему, когда тебя освободили, ты не пришел ко мне? Как ты мог не прийти ко мне?
— Я писал твое имя на стене в камере.
— Но ведь я, я сама была там, за дверью. Как ты мог не искать меня?
— Я старался тебя найти. Твой дом был разрушен.
— Ты искал меня? Ты в самом деле меня искал?
— Я все еще злился, но искал тебя.
— Теперь январь, — сказала Берта.
— Январь, — отозвался он. — Зима.
— И с середины августа, — спросила Берта, — ты искал до сегодняшнего дня?
— Почти что до сегодняшнего дня.
— И не мог найти?
— Я искал тебя и не искал, — сказал Эн-2. — Но и ничего другого я не делал. Даже не работал.
— Когда ты снова начал работать? — спросила Берта.
— Всего несколько недель назад, незадолго до рождества.

Они замолчали. Берта уже несколько минут не плакала — все время, пока разговаривала с ним; и теперь, когда Эн-2 снова поцеловал ее, она обвила руками его шею и закрыла глаза.
Он снял с нее шляпу.
— Не бойся, Сельва раньше завтрашнего вечера не вернется, — сказал он.
Берта открыла глаза.
— Что ты говоришь?
— Ну вот, — воскликнул Эн-2, — все уже прошло!
Берта покачала головой.
— Я не могу принадлежать сразу двум мужчинам.
— А полчаса назад ты хотела, чтобы я взял тебя.
— Я и сейчас этого хочу. И всегда хотела.
— Ну так что же?
— Но я хочу не только, чтобы ты меня взял. Я хочу большего.
— Мы оба хотим большего.
— Как ты не понимаешь! Теперь мы этого не можем.
— Все еще не можем?
— Сейчас мне пришлось бы принадлежать двум мужчинам.
Он отодвинулся от нее.
— Ну вот, — сказал он. Лицо его становилось сумрачным, он не смотрел больше на нее, он смотрел прямо перед собой.
— Понимаю, — сказал он.
— Ты снова злишься на меня?
— Нет, это не то, — сказал он.
— Нет, то, — сказала она. — Ты на меня опять злишься и не любишь меня.
— Нет, это не то.
— А что же еще?
— Вот ты чувствовала себя такой…
— Но я это не придумала.
— Что же это было? Ты сказала, что хочешь покончить с этим. С чем ты хотела покончить?
— Я так сказала?
— Ты сказала: покончим с этим.
— Покончим с этим?
— Да.
— Ах, — сказала Берта. — Я не знаю. Я сама не знала, что говорила.
Он снова перевел на нее взгляд, и она добавила поспешно:
— Я тебя хотела — вот и все. Хотела, чтобы ты взял меня, — вот и все. Мне казалось, я смогу принадлежать и двоим сразу, — лишь бы принадлежать тебе. Поэтому я и сказала, что чувствую себя так.
Он снова глядел на нее, но остался сидеть поодаль.
— А! — сказал он тихо. — Тебе и в самом деле пришло в голову верное слово.
— Ты думал, что я говорю о другом?
— Должен признаться, я не думал, что ты говоришь только об этом.

— а о чем, по-твоему, я говорила? О том, чтобы совсем уйти к тебе?
XII

Он встал с дивана, стал кружить по маленькой, скудно обставленной комнате, открывать дверцы шкафов.
— Неужели здесь ничего не найдется выпить? — сказал он.
Он открыл дверцу низенького шкафчика, потом отворил стенной шкаф, потом снова вернулся к шкафчику и взял два стакана, перешел к стенному шкафу и стал шарить в нем, стоя между створками.
— Вот если бы мне не чувствовать себя так, — сказала Берта с дивана.
— Верно, — сказал Эн-2. — Верно. — Он по-прежнему стоял между створками. — Хорошо бы выпить чего-нибудь.
— Почему тебе хочется выпить? — сказала Берта. — Прошу тебя, не надо на меня сердиться.
— Я не сержусь.
— Сердишься. Или будешь сердиться.
— Не буду,
— Ты меня перестанешь любить, — сказала Берта. — А если бы я стала твоей, ты бы разлюбил меня еще скорее.
Стоя у шкафа, он оглянулся на нее. В руках у него была бутылка.
— Я бы еще скорее разлюбил тебя?
Не глядя на нее, он рассматривал бутылку на свет.
— Ты бы не вытерпел, что я принадлежу и ему тоже.
Он все еще разглядывал бутылку.
— Давай не будем об этом, ладно? — сказал он. — Ведь мы друзья и можем оставаться только друзьями.
Он налил из бутылки в оба стакана и поднес ей один.
— Хочешь?
— Нет, нет.
— Ты не хочешь, чтобы мы были друзьями?
— Мы не можем быть друзьями, когда есть этот призрак.
— Я могу. Мы с этим призраком дружим уже десять лет.
Берта встала.
— Я прошу тебя только дать мне еще немного времени. Не сердись на меня. Я не хочу быть женщиной, которая спит с двумя мужчинами. Я хочу быть твоей подругой.
— Зачем это нужно? — сказал он.
— Нужно. Мне нужно. Не сердись на меня.
— Мы можем с этим покончить.
— Не можем, — сказала Берта.
— Для того чтобы с этим покончить, мне вовсе не обязательно взять тебя. Разве нельзя со всем покончить без этого? Если мы останемся друзьями, все равно с этим будет покончено.
— Почему ты так злишься на меня? — воскликнула Берта. — Совсем как тогда, когда ты попал в тюрьму.
— Нет, — сказал он. — Вот увидишь, что я на тебя не сержусь. Увидишь, — добавил он, — что я тебя отыщу.
— Но я теперь не живу в Милане, — сказала Берта.
— Не живешь в Милане? — переспросил он, и лицо его сразу стало испуганным.
— Я приезжаю каждые два или три дня. Останавливаюсь у родственников мужа.
— Я найду тебя у них.
Он распахнул дверь и поднял на плечи велосипед.
— У меня свидание без четверти двенадцать, — сказал он. — А сейчас одиннадцать.
Берта пошла за ним.
— Ты придешь ко мне? — спросила она, когда оба спустились на улицу.
— Приду.
— Я боюсь твоей теперешней работы.
— Тебе нечего бояться.
— Что это за работа?
— Я тебе в другой раз объясню. — На лице у него по-прежнему был испуг. — Почему ты не живешь в Милане?
— Дом разрушен, — ответила она.
— Да, правда.
Он сел на велосипед, довез ее на раме до остановки первого номера и подождал, пока она сядет в вагон.
— Пока — сказал он.
— Пока, — ответила Берта.