Эльза Моранте. Аракоэли
М. Л. Андреев
«Аракоэли» — последний роман Эльзы Моранте (1918-1985). Последний — в том смысле, что других не будет. Эльзы Моранте нет в живых. Посмертный разговор с читателем, конечно, возможен, но маловероятен.
К новому роману эпиграфа из программной установки Моранте: «пишу для неграмотных» не поставишь. То ли Моранте посчитала задачу создания «народного» романа исчерпанной, то ли нашла ее неосуществимой — в «Аракоэли» резко сужен круг действующих лиц, социальный и исторический охват действительности жестко лимитирован рамками семейного романа. Впрочем, и от этого традиционного и ценимого писательницей жанра в «Аракоэли» остались одни руины.
В чисто формальном плане «Аракоэли» — роман путешествия. Герой-рассказчик, мелкий рантье, мелкий служащий в захудалом книгоиздательстве, убежденный домосед и черный меланхолик, неожиданно срывается с места и держит путь в Испанию, в глухое андалузское селение, где более полувека назад родилась и жила до замужества его мать, носившая непривычное и для испанского слуха имя Аракоэли. Начало романа — отъезд; конец — достижение цели. Посередине, однако, не путь. То есть путь, конечно, тоже имеется, но он только соединяет дробным пунктиром массивы совсем другого повествовательного ряда. Единственное реальное действие, производимое героем в повествовательном настоящем, — преодоление географического пространства — служит метафорой иного путешествия, совершаемого в ином пространстве, в пространстве памяти. Цель у обоих путешествий одна, фантастическая цель: вновь обрести Аракоэли во всем блеске молодости и красоты, обрести ту, чьи кости давно смешались с землей.
Герой романа, сорокатрехлетний обрюзгший, опустившийся, непривлекательный мужчина, существует в какой-то атмосфере недостоверности. Материальное его существование — во всей определенности преждевременно наступившего одряхления — неоспоримо. Но вместе с тем это существование призрака или вещи в себе, которое приходится принимать на веру за невозможностью проверить на опыте. Опытной, чувственной связи между героем и миром нет. Когда-то она была у ребенка, но с выходом из детства слабела все больше и больше. Попытки по-новому, по-взрослому, по-мужски утвердить себя в мире и две попытки познать женщину — закончились позорной неудачей. Попытки то возобновлялись: герой смирился со своей половой отчужденностью и принял ее в самой жалкой, унизительной, обрекающей на одиночество форме. Потом наркотики как способ компенсировать и одновременно упрочить одиночество. Вдобавок прогрессирующая и осложненная близорукость — недуг, с которым герой не борется и который даже отчасти культивирует, так как и не хочет ничего вокруг себя видеть (тоже, конечно, не просто недуг, а метафора отчуждения). Он не хочет, но и его не хотят. Мир его отвергает, даже в лице случайных попутчиков в преисподней извращенного пола. Герой платит миру ненавистью, хотя мучительно желает встретить любовь и ответить любовью. Но любовь, и это ясно ему самому, всегда дар и самоотдача. Ему же отдарить нечем, он пуст.
Как, когда и почему это случилось — за ответом на этот вопрос герой отправляется в прошлое. В прошлом три акта. Первый, самая заря сознания, окрашен в радужные тона. Родители мальчика еще не поженились: отцу, кадровому морскому офицеру, нужно для этого разрешение, а получить разрешение на брак с простой андалузской крестьянкой не так просто. Родители, конечно, тоже против. Пока что моряк забрал Аракоэли с собой и поселил под Римом, где ее с грехом пополам обучили грамоте, показали, как сидеть за столом, и объяснили, что земля круглая. На этом ее образование закончилось, все ее душевные силы ушли на любовь к сыну и к его отцу: маленький Виктор-Эммануил (названный в честь короля, отцовского кумира) просто утопал в любви, безграничной и безрассудной.
Третий акт мрачен. Декорации его — монастырская школа. Его начало — смерть матери, предваренная физическим и духовным распадом. Содержание — нарастающая эмоциональная изоляция. Дружба, продолжавшаяся один день и грубо оборванная; побег к «партизанам», закончившийся гротескно-мучительной встречей с какими-то подонками (в Италии война, но кто, с кем и зачем воюет, Виктор-Эммануил представляет себе очень смутно); побег в родительский дом и встреча с отцом, успевшим догнать и перегнать мать по линии распада личности. Все выходы упираются в тупик, рука, протянутая с просьбой о любви, неизменно встречает пустоту. Рука бессильно падает.
Но третий акт — это подведение итогов, непоправимое свершилось уже во втором. Второй акт смешанного колорита, и поначалу тона светлые. Виктору-Эммануилу четыре года, родители наконец сочетались законным браком, переехали в Рим, зажили с комфортом. Отца мальчик по-прежнему видит редко, и вообще в его душевной жизни он где-то на периферии, как недостижимый и холодный идеал. Зато мать вся в любви к сыну, и он платит ей тем же. Первая тревожная нота — утрата младенческой ангелоподобности, неказистость нового облика, которой суждено перерасти в решительную некрасоту отрочества. Утрата, встреченная матерью с обидой и тяжелым недоумением (и это, разумеется, не проходная биографическая или психологическая подробность, а признак и символ уже далеко зашедшей дисгармонии в отношениях с миром: дело не в окружающих, не в том, что ласку и восхищение сменяет равнодушие и насмешка, это вещь второстепенная, — сам Виктор-Эммануил, семи лет отроду, уже не может ответить миру ангельской красотой лика). Дальше — больше. Умирает новорожденная сестренка — страшный удар для матери, которая уже успела перенести свою инфантильную, всепоглощающую страсть на нового ребенка. Отчаянию приходит на смену апатия, апатия переходит в болезнь, разрушающую личность. Вместо диковатого целомудрия - патологическая нимфомания. Наконец смерть.
Путешествие Виктора-Эммануила подошло к концу. Перед ним Эль Альмендраль, родное селение матери: несколько убогих домишек, старик на пороге, единственный житель, жизнь отсюда ушла. Дух Аракоэли эти места покинул безвозвратно. А второе путешествие, в недра памяти, что оно открыло герою? Что виновных нет. Что любовь, которую он искал, никто не убивал — она сама убийца, любовь убила Аракоэли, любовь опустошила душу ее сына. Любовь — это саморазрушение.
Разговор с матерью все же состоялся, за несколько шагов до конца обоих путешествий — в видении, которые часто посещают героя и которыми он обязан наркотикам, близорукости и неврозу. «Грешен, — говорит он Аракоэли, — помыслами, делами и разумом. Разумом наипаче, ибо не понимаю ничего, ничего не понимал и никогда не пойму». «Дурачок, — отвечает Аракоэли из своего небытия, — понимать-то нечего».
Понимать роман Эльзы Моранте и его ведущие мотивы можно по-разному. Можно понимать как иллюстрацию педагогического трюизма: любви надлежит быть разумной. Можно понимать в плане социологическом: как очередную историю крушения буржуазной семьи. Подсказки в этом направлении у Моранте есть, но маловато исторических и социальных деталей, с большими провалами выстроен бытовой ряд. Можно попробовать и отмычку психоанализа: «Аракоэли» как история невроза. Основания для этого также имеются, имеются и прямые отсылки к эдипову комплексу, в ироническом, правда, контексте, но романы этого типа (например, «Как об этом сказать» Мари Кардиналь или «Болезнь по имени человек» Фердинанда Камона) предпочитают жесткие логические конструкции, выводящие к упрятанной в подсознании изначальной и однозначной причине болезни. Такой причины здесь нет, и поиски ее неминуемо уводят в бесконечность. Ответ романа — в отсутствии ответа. «Понимать-то нечего».
Начинала Моранте как романист с обширной книги «Ложь и чары» (1948). Ее героиня, оставшись сиротой в раннем детстве, получила двойное наследство. Во-первых, тайну: обстоятельства смерти родителей, не совсем обыкновенные, но ничего сверхъестественного в себе не заключающие, сложились в ее сознании в нечто непознаваемое, в некий миф, в котором бесследно исчезла мещанская драма. Во-вторых, страх. Мать была первой любовью девочки, и, повзрослев, она искала мать во всех окружающих, ко всем обращалась со своей любовью и у всех встречала равнодушие и отказ — любовь перешла в страх и ненависть. Тот же комплекс, что у Виктора-Эммануила. И тот же уход в воспоминания как в панацею. Только память в первом романе много шире, память рода, и шире повествование, с развернутыми экспозициями, с далекими ответвлениями, с плотным бытописанием. Это настоящий семейный роман; постепенно история семьи становится историей болезни, но логической последовательности и логической проницаемости не утрачивает. Моранте тех лет не могла еще сказать вместе с героем своего последнего романа: «Вся моя история вымышлена, как вымышлены и все другие истории и История вообще».
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1986. – № 3. – С. 43-46.
Критика
