Мертвый Отец в «Маяке» Р. Эггерса

Осторожно, спойлеры!

Фильм «Маяк» 2019 года наделал немало шума на Каннском кинофестивале и привлек внимание множества критиков, отметивших явный мифологический подтекст в сюжете ленты. К сожалению, большинство рецензентов скатилось к довольно очевидной трактовке с точки зрения истории о похищении огня Прометеем. Трактовка эта практически ничего не вскрывает, а потому хотелось бы пойти немного дальше и попробовать осмыслить фабулу фильма с другой стороны — через миф об Эдипе.

Начну с небольшого ликбеза по поверхности. Само название фильма, «маяк» мгновенно дает зрителю понять, кто тут главный персонаж. Маяк — центральная концепция, вокруг которой вращается конфликт двух героев картины, но что она олицетворяет? Режиссер Р. Эггерс в одном из интервью прямо заявляет, что маяк в фильме является фаллическим символом. И в самом деле, в одной из сцен мы наблюдаем, как кадр с маяком поворачивается на 90 градусов, превращая его в фаллос. Я намеренно избегаю слова «пенис», поскольку мы знаем, что практически каждый мужчина обладает пенисом, но при этом далеко не каждый обладает фаллосом. По крайней мере, не в том смысле, какой под этим понятием подразумевает аналитик. Фаллос — это объект желания, которым субъект отчаянно жаждет обладать, но который достается Другому. Разумеется, чаще всего этим термином мы оперируем, когда речь заходит об Эдиповом комплексе. Тем не менее, конкретное означаемое фаллоса сильно различается в зависимости от пола ребенка — понятное дело, что для мальчиков и девочек, находящихся в эдипальной фазе, оно будет совершенно разным. Однако, ввиду того, что «Маяк» целиком посвящен взаимоотношениям мужчин в иерархической патриархальной структуре, рассуждать я буду тоже в мужском контексте.

По моему скромному мнению, в фильме гениально показана стадия конкуренции между сыном и Отцом (кто есть кто думаю и так понятно) в борьбе за фаллос, источник наслаждения. Что конкретно тут подразумевается, сейчас поясню. Для любого ребенка источником наслаждения, которым он желает обладать, является мать, с которой он долгое время был слит физически и эмоционально. Тем не менее, неизбежно наступает момент половой идентификации, когда девочкам (чаще всего) удается идентифицироваться с матерью, в то время как мальчикам приходится столкнуться с суровой реальностью полового различия, утратой и страданием. Оказывается, что не все наслаждение, которое мать дает, доступно сыну — сексуальное находится под запретом символического Отца (Другого). Уточню, что при этом совершенно необязательно, чтобы отец реальный вообще был в наличии. При нормальном стечении Эдипова комплекса фаллос для мужчины смещается с матери в сторону других женщин, при неудачном же сценарии возникают различные перверсии. Дальнейшее нас не очень интересует, т.к. это выходит за рамки сюжета кинокартины.

Итак, на маяк прибывают двое смотрителей. Молодой, Эфраим Уинслоу, — психозник с темным прошлым и шаткими нервами. Старый, Томас Уэйк, — вечно брюзжащий алкоголик и маразматик. Теперь они — закрытая тотальная группа, и будут вынуждены длительное время общаться только друг с другом. В первые же часы по прибытию Уэйк устраивает молодому сотруднику демонстрацию власти, мочеиспускаясь перед его лицом — и с этого момента на маяке начнется самая настоящая дедовщина. В обход устава старик забирает все ночные смены себе, а парню оставляет тяжелую дневную работу. Уинслоу целыми днями чистит цистерны, заправляет лампы, драит полы, красит стены, выносит ночные горшки, пока «дед» раздает указания и надзирает. Сам же он не выполняет грязных работ, да и вообще никаких работ не выполняет, разве что ходит по ночам на маяк. Несколько раз парень пытается обратиться к совести старика, ссылаясь на устав, согласно которому смены должны меняться. На Уэйка это, понятное дело, впечатления не производит: он странным образом помешан на «свете» маяка и наотрез отказывается пускать Уинслоу ночью в световую камеру. В качестве метода принуждения начинающего работника старик выбирает устрашение: за «плохое» исполнение обязанностей он неустанно грозит парню дисциплинарными взысканиями, негативными рекомендациями и вычетами из жалования. Измотанный изнурительным трудом, Уинслоу начинает за компанию прикладываться к бутылке, видеть всякую чертовщину и постепенно слетать с катушек.

Уже в этой завязке истории есть несколько интересных моментов. Нетрудно заметить, что устав в фильме исполняет функцию Закона, который не действует. Здесь нам важно вспомнить, что Закон — это мертвый Отец (или Имя Отца). Это то, о чем забывают многие современные феминистки, заявляя, будто патриархат означает власть мужчин. Патриархат — это власть Отца. В патриархат встроены и мужчины, и женщины, и оба от него страдают, но по-разному. Функция Отца — регулировать наслаждение. Он вводит запрет на удовлетворение желаний и вызывает агрессию. Он должен умереть. Дабы проиллюстрировать свою мысль, обращусь к любимому Фрейдовскому мифу, который он позаимствовал у Дарвина.

Миф о первобытной орде.

Обычное дело — сын с батей сцепились по пьяни в первобытном близкородственном племени безраздельно властвует вожак. У него есть монополия на всех местных женщин, а все мужчины так или иначе являются его сыновьями. Они беспрекословно подчиняются воле отца и жестоко караются, если пытаются предъявить право на обладание какой-либо женщиной. В конце концов, деспотизм вождя порождает ненависть мужчин — они сговариваются и убивают его, а затем пожирают. Однако вместо обещанной свободы и доступа к наслаждению, отцеубийство приводит к вседозволенности и террору. Кроме того, убив отца, сыновья сталкиваются с сожалением и чувством вины, ведь они не только ненавидели, но и любили его. (Тут Фрейд исходит из того, что отец все-таки заслуживает любви и чувства к нему чаще всего амбивалентны) — в итоге, раскаявшиеся мужчины отказываются от сексуальных отношений с женщинами своего племени и формируют табу на инцест и убийство. Мертвый Отец, таким образом, становится Законом, в результате чего его образ, и без того устрашающий, превращается в патогенный. Таким образом, символический, «мертвый» Отец становится куда более могущественным, чем он был при жизни.

Из этой истории можно извлечь два урока. Во-первых, убийство отца необходимо для запрещения убийств вообще. Во-вторых, запрет на инцест гарантируется совестью, основанной на чувстве вины. Внимательный читатель может также задаться вопросом: а что же делали женщины, пока мужчины убивали отца? С одной стороны, можно сказать, что дочери убивать отца незачем, т.к. для нее он не является соперником в борьбе за источник наслаждения. С другой, именно тесная неразрывная связь с матерью делает женщин более склонными к бисексуальности, что часто приводит к ревности и ненависти к отцу. В любом случае, многие аналитики угадывают корни феминистического движения как раз в желании женщин доказать свое право на участие в убийстве отца. Для интересующихся — отчасти этой теме посвящено предыдущее творение Эггерса, «Ведьма». Я, кончено, слегка отклонилась от темы нашего фильма, но дальнейшие детали сюжета напрямую покажут связь между описанным мифом и происходящим в «Маяке».

Драма Уинслоу

Едва ли ему это удалось, ведь на маяке наш герой оказывается в точно такой же ситуации, будучи не в силах противостоять авторитету и надзору нового начальника. Сам Паттинсон в интервью говорит о своем герое — «He sort of wants a daddy», — ему вроде как нужен папочка. И это правда. Возможно, решись Уинслоу убить бывшего босса собственными руками, он бы не оказался в подобной ситуации повторно. Раскаяние бы в итоге позволило ему идентифицироваться с Отцом и самому занять его место. Однако что случилось, то случилось, и в результате наш незадачливый герой оказался в ловушке истерички, которая нуждается в господине. Но истерическое желание двойственно, ведь оно ищет господина лишь для того, чтобы обнаружить его несостоятельность, его кастрацию. Оно ищет желание, чтобы отказать ему. Из этого вытекает, что хотя истеричка и нуждается в господине, она не может допустить того, чтобы оказаться в подчиненном положении. А потому делает всё для того, чтобы ее желание осталось нереализованным. Такой субъект оказывается в позиции, как выразилась Мари Бонапарт, «одновременно всесильной и зависимой». Он занимает место фаллоса, хотя знает, что он ему не принадлежит. (Стоит уточнить, что под «истеричкой» мы подразумеваем субъектов обоих полов) А теперь взглянем на отношения Уинслоу с Уэйком: с одной стороны, парень постоянно демонстрирует, что рабское положение по отношению к старику ему невыносимо, но с другой — вплоть до развязки он не предпринимает ни одной по-настоящему серьезной попытки изменить ситуацию в свою пользу. Мы можем угадать тут истерическую форму гомосексуализма. Уинслоу знает, что настоящим объектом желания, фаллосом, для Уэйка является «свет» маяка. Но в то же время старику нравится ощущать власть над молодым работником, что делает парня также объектом желания. В результате поведение Уинслоу больше напоминает заигрывание, чем протест: он позволяет Уэйку властвовать над собой, но для приличия периодически брыкается, дабы сохранить лицо.

Итак, поскольку из предыдущего противостояния с Отцом Уинслоу не удалось выйти победителем, на маяке его раздражение и агрессия начинают расти с удвоенной скоростью. Старый гоблин Уэйк как будто олицетворяет собой стереотипный негативный образ Отца. Он воняет, пускает газы, целыми днями пьет, брюзжит и травит липовые байки из прошлого. Как говорит ему сам Уинслоу: «Ты и на человека-то уже не похож». Вдобавок ко всему старик — калека на одну ногу, однако это нисколько не умаляет его власти над молодым сотрудником. Трудно придумать более замечательную иллюстрацию для только что описанного истерического дискурса. С одной стороны, мы видим, что Уэйк представляет собой Отца кастрированного — он стар и немощен, а значит, властвовать над наслаждением уже не способен. При желании, молодой и сильный Уинслоу мог бы легко захватить власть на маяке и самому стать господином. Тем не менее, он этого не делает, поскольку знает, что если власти Отца не станет, то и противостоять будет нечему. В результате наигранное соперничество между героями доходит до абсурда: от нелепых оскорбительных монологов до перекрикивания друг друга словом «Что?» и соревнованием по хлопанью в ладоши. Удивительно ли, что подобное напряжение тесно переплетается с сексуальным? В одной из сцен Уинслоу наблюдает за спящим стариком, который теребит одеяло между ног, словно женщина. Позже, пьяные в хлам герои нежно танцуют обнявшись. Уэйк напевает балладу о любви, а затем тянется к парню для поцелуя — сцена, естественно, разлетелась по тамблеру. В ответ Уинслоу не находит ничего лучше, чем разрядить обстановку с помощью мордобоя. Типично мужская ритуальная операция из разряда «no homo!».

Лики Бога

Казалось бы, при таком раскладе вялотекущий конфликт между героями мог бы и не дойти до точки кипения. Но ситуация резко ухудшается внезапным штормом, из-за которого Уэйк и Уинслоу оказываются заперты на острове еще на несколько недель — без припасов, зато с ящиком выпивки. Обстановка накаляется, и в одну из ночей подозревающий неладное парень прокрадывается на маяк, чтобы проследить за Уэйком. Там он наблюдает, как обнаженный старик мастурбирует, глядя на «свет» и обращаясь к нему «моя милая». Отвратительная сцена производит на Уинслоу такое впечатление, что ему начинает мерещиться, будто конечности старика превращаются в щупальца, тентакли. (Примечательно, что сам Уинслоу предпочитает рукоблудить на деревянную фигурку русалки, оставленную в матрасе работником предыдущей смены) С этой ночи молодого человека начинают одолевать кошмарные видения на морскую тематику: мертвецы в воде, совокупления с русалками, Уэйк, превращающийся в морского бога Протея…

Этот момент, как по мне, является ключевым в фильме, ведь могучий образ Отца неизменно перетекает в образ Бога. А Боги, как известно, карают тех, кто осмеливается отведать запретного знания. Тут нам самое время обратиться к Лакановской трактовке мифа об Эдипе: не как о расплате за инцест, а как о трагедии познания. Вспомним: тайна происхождения Эдипа была скрыта от него отнюдь не без причины. Однако герой отчаянно стремился узнать секрет собственного рождения: он отправился в путешествие и разгадал загадку Сфинкса, ответ на которую не мог дать ни один смертный. Этим он проявил высокомерие перед Богами, за что и был наказан тем, что женился на собственной матери, не зная об этом. А когда узнал, был наказан повторно, еще более жестоко — ему пришлось ослепить себя, ведь открывшаяся правда оказалась невыносимой. В иудео-христианской традиции, как известно, познание сопряжено с нарушением запрета и грехопадением человека. В этой связи можно сказать, что бедняга Уинслоу, поднявшись к световой камере вопреки запрету Уэйка-Отца-Бога и увидев то, что видеть ему было не положено, навлек на себя наказание в виде безумия. Эффект усиливается, если окончательно принять, что маяк в фильме олицетворяет фаллос (мать), а в таком случае мы наблюдаем рассказ о сыне, который подглядел запретный сексуальный акт между родителями. Но какую бы трактовку мы ни выбрали, финальные сцены фильма окончательно расставляют все по свои местам.

Трансгрессия

Апогеем конфликта между героями становится обнаружение Уинслоу журнала смотрителя маяка, который Уэйк скрывал все это время. Читая, парень осознает, что старик следил за ним буквально каждую минуту с того момента, как они сошли на сушу. Даже тогда, когда Уинслоу, как он полагал, был один. «Неоднократно самоудовлетворялся в техническом помещении», «пришел пьяным на смену», «кража», «покушение», «рекомендуется увольнение без выплаты жалования»… Обида от вполне правдивых обвинений усиливается осознанием того, что все это время надзор Отца был вездесущ. В порыве ярости Уинслоу высказывает верную догадку о том, что Уэйк убил своего предыдущего напарника, однако даже это обвинение оказывается неспособно вывести старика из себя. Он знает, что никто не поверит словам безумца, который, к тому же, сам недавно сознался в краже личности. Наконец осознавший свою полную беспомощность Уинслоу совершает потрясающий акт трансгрессии — ломает деревянную фигурку русалки и показывает ее Уэйку со словами «Теперь я свободен от твоих козней!». Безумная логика парня тут вполне ясна — если старик на самом деле является Протеем, морским богом, значит, русалки, заманивающие беспечных мужчин в свои сети, подчиняются именно ему. Иными словами, мы имеем дело со страхом Отца как агента кастрации. Отца, который использует мать, а точнее наслаждение, которое она может дать, как наживку. Однако, если сын на эту наживку клюнет и попытается вступить с матерью в сексуальные отношения, Отец его кастрирует. Операция кастрации, тем не менее, необходима для нормального взросления, поскольку она подчиняет желание реальности. Приняв, что отношения с матерью невозможны, мальчик открывает в себе возможность строить их с другими женщинами. Так что наивное уничтожение Уинслоу деревянной фигурки в надежде на спасение всего лишь открывает нам его инфантильные комплексы. Он ведь действительно верит, что избавившись от соблазна, избавится и от власти Отца.

Финальная потасовка мужчин представляет собой сборник золотых цитат. Уинслоу бросается в старика ребяческими обвинениями: «Ты мне не отец», «Думаешь, ты такой важный и могущественный потому что ты гребаный смотритель маяка?». Уэйк, напротив, действует более изощренно и опускает парня, апеллируя к его меньшей мужественности: «Посмотри на себя, красавчик, с глазами горящими, как у дамочки. Ты просто разукрашенная актриска, сучка, которая думает, что ей все должны», «Я всегда буду побеждать, потому что я больший мужчина, чем ты. Таков закон природы. Вот в чем правда. Правда — это я. Правда — это то, что я посчитаю таковым. Я. И правда в том, что ты ничто». В конце концов, нервы Уинслоу окончательно сдают и он нападает на старика: завязывается драка, во время которой Уэйк принимает полноценный облик Протея (а он, к слову, является богом-оборотнем). Обезумевший Уинслоу избивает его практически до смерти, а затем отыгрывается, заставляя старика уподобиться псу, ползая на четвереньках и лая. Прежде, чем быть закопанным живьем, Уэйк произносит слова: «Ты говорил, ты богобоязненный человек? Так вот, будь уверен. Ты будешь наказан.»

Что и происходит. Поднявшись на маяк и наконец увидев «свет» собственными глазами, Уинслоу окончательно сходит с ума. В конце мы видим его, лежащим обнаженным берегу, в крови и птичьем дерьме — его тело заживо клюют чайки. А как иначе можно искупить грех отцеубийства? Только собственной смертью. Ведь убив Отца, ты вынужден занять его место и пройти тот же путь. Возможно, именно поэтому настоящее имя Уинслоу — Томас, такое же как и у Уэйка. Возможно, Отец и Сын действительно едины. Пожалуй, в этом и заключается главный прорыв «Маяка». Даже дав зрителю все ответы, он продолжает идти дальше и задает новые смелые вопросы.

Источники:

1. Jacobs M. ‘He Sort Of Wants A Daddy’: Decoding The Homoeroticism In ‘The Lighthouse’. Huffpost News. 2019.
2. Eggers R, Eggers M. The Lighthouse script (clean version). Eggers, 2018.

3. Лакан Ж. Имена-Отца. Перевод А. Черноглазов. Изд-во «Гнозис» 2006.

4. Фрейд З. Тотем и Табу. Перевод. М. Вульф. Изд-во «Азбука», 2012.

5. Лакан Ж. Изнанка психоанализа. Семинар: Книга 17 (1969-1970). Перевод А. Черноглазов. Изд-во «Гнозис», 2008.

6. Лакан Ж. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Книга 11 (1964). Перевод А. Черноглазов. Изд-во «Гнозис», 2004.

7. Ольшанский Д. Программа спецкурса «Клиника Истерии».

8. Дьяков А. Жак Лакан. Фигура философа. Изд-во «Территория будущего», 2010.

9. Шукуров Д. Имя Отца в психоаналитическом дискурсе Жака Лакана. Вестник Ленинградского государственного университета имени А. С. Пушкина: научный журнал. № 3. Том 5. Психология, 2012.

10. Лакан Ж. Образования бессознательного. Семинары: Книга 5 (1957-1958). Перевод А. Черноглазов. Изд-во «Гнозис», 2002.

Анастасия Меньшикова