Поэтическая мифология Сергея Клычкова
Н. И. Неженец
«Я люблю его очень...» - так писал о своем друге, поэте Сергее Клычкове Сергей Есенин. — «Клычков... сама простота».
Любо Ладе белолицей:
Утки шумною станицей,
Гуси длинной вереницей
И венцами журавли
Над рассыпанной пшеницей
Проносились у земли!
Жар-птица
(Здесь и далее стихи цитируются по изданию: Сергей Клычков. В гостях у журавлей. М., 1985).
Как же сформировался поэтический стиль Клычкова? Каковы его жизненные истоки?
Поэт родился 1 июля 1889 года в семье сапожника, в деревне Дубровки Тверской губернии, что размещалась недалеко от старинного городка Талдома. От бабушки будущий писатель рано перенял любовь к родной земле и народной поэзии. У нее он взял себе и фамилию, которая попадалась ему более звучной, нежели отцовская – Лешенков.
Сначала Клычков учился в сельской школе в Талдоме, затем в реальном училище в Москве, где и начал писать стихи.
Большую поддержку ему оказал на первых порах брат великого композитора, известный драматург и либреттист М. И. Чайковский. Он раньше других обратил внимание на песенное начало в стихах молодого поэта и стал помогать ему советом и делом. М. И. Чайковский взял с собой начинающего автора в поездку на Капри, а также похлопотал об опубликовании его некоторых стихотворений. Они были напечатаны в 1907 году сразу в двух московских альманахах - «Сполохи» и «Белый камень». При содействии М. И. Чайковского поэт издал и первые сборники своих стихов («Песни», 1911; «Потаенный сад», 1913).
С первых дней мировой войны Клычков находился на германском фронте, где был дважды ранен. Домой он вернулся лишь после февральских событий 1917 года, Клычков поселился в Москве, сблизился с «деревенскими литераторами» Николаем Клюевым, Сергеем Есениным, Петром Орещиным. Между ними установилось тесное творческое содружество, приведшее к оформлению так называемого новокрестьянского направления в русской поэзии.
Одна за другой выходили в свет поэтические книги Клычкова: «Дубравна» (1919), «Домашние песни» и «Гость чудесный» (1923), «Талисман» (1927), «В гостях у журавлей» (1930). В середине двадцатых годов автор обратился к прозе, написал романы «Сахарный немец» (1925) и «Чертухинский балакирь» (1926). Об этих произведениях высоко отозвался А. М. Горький, который особо выделил их сказовую манеру изложения, насыщенную сочной народной речью. В тридцатые годы поэт увлекся литературной обработкой вогульского и киргизского эпоса, переводил также на русский язык стихи Шота Руставели.
[…]
Клычков был крупнейшим певцом деревенской Руси 10-20-х годов. Его песни, подслушанные на родине, писал критик той поры В. Львов-Рогачевский, таили в себе «много... чуткости, тонкости и стыдливой влюбленности в природу»; они отличались свежестью слова и настроения: в них жила какая-то удивительная по своей самобытности «намекающая неясность символов».
Эта колдовская «неясность» стиха была создана на основе мифологического принципа изложения. В стихотворениях Клычкова на фоне туманных деревенских лугов и говорливых речек «оживали» русалки, лешии, дубравны, лели. Своим складом ума и внешним видом они мало чем отличались от человека, например:
Задремал в осоке леший —
Старичок преклонный...
А в бору пылают клены
От столетней плеши.
Леший
В других стихах легендарный Дед одиноко блуждает по лесу то в скромном наряде инока, покрытом росными слезами (Осень), то в одежде, расцвеченной «молотыми лучами полумесяца» (Старец). Столь же зримо дан и сказочный богатырь Сова, величественно восседающий за праздничным столом со своей дружиной (Бова на пиру).
Конечно, в таком свете фантастические персонажи появлялись в произведениях поэта только потому, что он занял своеобразную «позицию человека, буквально верящего в буквальное существование всех отвлеченных призраков» (Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство). Эта позиция и сделала его повествование мифом, а не простой метафорой.
Мифическая «вера» поэта выражается в единстве природного и духовного, живого и неживого. Например, Лада у Клычкова показана как обыкновенная крестьянская девушка; она живет в тихой избе, погружена в привычные заботы: прядет, сеет, жнет, мечтает о замужестве. Но в то же время Лада - языческая дева, пришедшая в поэзию Клычкова из старинных поверий. Ее образ олицетворяет труд и быт людей, их радости, печали, красоту жизни. Поэтому он так обобщен, малоконкретен, легко переходит из одного состояния в другое. В стихотворении «Лада - невеста», героиня обращается со словами традиционного причета к березе, просит у нее подвенечное платье... из листьев, пояс из бересты:
- Сронь мне платье кружевное,
Всю осыпь меня листвою,
Наряди меня, береза,
В ал-шелковый сарафан,
Белым поясом-берестой,
Окружи по шелку стан,
Убери меня невестой,
Кисеей накрой, туман!
В другой миниатюре, названной «Жар-птица», условность образа (Лада - жница) подчеркнута гиперболой:
Осень, осень на пороге!
Лада в поле, от ворот,
Вдоль оврагов и болот
К синю морю по дороге
Разбросала умолот!
Искусство поэта поддерживать свою мысль на грани иллюзорного и реального сказалось и в цикле стихов о Дубравне. Имя этой героини, очевидно, возникло по ассоциации с названием родной деревни Клычкова - Дубровки, а также окрестных рощ-дубрав, которые вплотную подступали к ней. Дубравна - это символ радости, любви, весеннего солнца. Ее образ по своей художественной функции и способу построения тождествен обрезу Лады: от внешней лирической детали незримая нить тянется к героине. Дубравну можно узнать по тому, «что шепчет в тумане ковыль, как лес головою колышет». На этой основе и возникает своеобразная, «живая» игра поэтических оттенков, полутонов, утонченно соединенных с обликом условного персонажа.
Мифологическое начало авторского образа усилено образом традиционным: рядом с Дубравной живет юный Лель. Лель - это и весенние цветы в поле, и молодая листва на деревьях, и утренний луч, похожий на золотую стрелу. Но вместе с тем это — и «чей-то голос.., на ветру», искусно передающий игру на «серебряной цевне»; Леля слушают птицы и звери, деревья и поля:
Он играл на серебряной цевне,
И в осиннике смолкли щеглы...
На Дубне журавли не кричали,
Сыч не ухал над чащей лесной,
И стояла Дубравна в печали
На опушке, под старой сосной...
«Лель цветами все поле украсил...»
Мифологические образы, вступая в различные отношения с предметами природы и романтически одухотворяя их, создали вместе с ними единую «психологическую» среду. Признаками живых существ у Клычкова наделены не только герои языческих легенд и поверий, но также и звезды, месяц, река, ветер: «Стережет ее хоромы/ Голубой речной туман»; «Над грядою перелесиц/ Полуночью голубой/ Ходит месяц, за собою/ Водит облаки гурьбой...»; «А кафтан кроили ветры/ Из высоких облаков,/ Шили молнии на туче/ Золоченою иглой».
Образ-миф у Клычкова обычно дается уже в названии: «Купава», «Леший», «Лада прядет», «Лада в саду». Текст же стихотворения есть не что иное, как развернутое иносказание, конкретизирующее содержание этого образа. Чаще всего оно строится в виде «скрытой» метафоры, основанной на внутреннем сопоставлении сходных ситуаций. Главной особенностью ее является элемент загадки, который создается двуплановым условно-образным описанием. Например, в стихотворении «Сват» говорится о действиях некоего таинственного деда, который на быстром коне мчится к Ладе-невесте, чтобы устроить ей пышную свадьбу. Но при анализе поэтического строя стиха выясняется, что в действительности речь идет о причудливых явлениях осеннего листопада:
Вихрем конь летит...
Перед ним, качая бор,
Мчится ветер-листодер,
Стелет под ноги ковер!
В «скрытой» метафоре предметно-бытовое, явное не вытесняет абстрактного, фантастического, а как бы наслаивается на него. Видимо, поэтому некоторые стихи сохраняют свою образную «затемненность» до конца повествования. Любопытно в этом отношении стихотворение «Лада прядет», где впервые хлопья снега, потянувшиеся к земле, ситуативно сближены с белой, «лебяжьей» пряжей, которую якобы прядет Лада, сидя у окна. Обыденное, бытовое здесь гиперболически раздвинуто, перенесено из избы в природу:
Лада нить в ладони сучит,
Прикрываясь волокном,
И спадают ниже тучи,
И темнеет за окном.
Загадочность поэтического события не снимается и заключительной строфой, написанной в проблематичной манере. Прямые, реалистические штрихи ее как будто проясняют подлинный смысл изложения и в то же время кажутся нейтральными, если учесть, что все эти детали ничуть не меняют условного характера темы, а только завершают ее пейзажное обрамление:
И туманы это, что ли,
В поле белые легли:
То белеет в тихом поле
Новина по край земли...
«Скрытая» метафора в стихах Клычкова естественно соотносится с символом и аллегорией. Аллегоричны образы, чьи действия не выходят за пределы одного текста: месяц-пастух, что «водит облаки гурьбой» (Лада-невеста); туман-сторож, оберегающий покой Дубравны («В нашей роще есть хоромы...»). Но те же образы, повторяясь в различных произведениях цикла, обретают уже устойчивые, символические очертания. В этом случае туман воспринимается как выражение покоя, тишины и гармонии в природе, а месяц служит воплощением любви, зыбкой девичьей грусти:
Ходит бережком Купава,
Мнет шелковую траву...
Месяц в звездах, словно пава,
Выплывает в синеву.
Купава
Принцип лирической идеализации, которому следовал в своем творчестве поэт, обусловил его пристрастие к светлой, «пушкинской» интонации. Это часто приводило к изменению содержания традиционных образов, введенных в структуру авторского стиха. Например, в народной лирике образ тумана почти всегда однозначен: он тождествен сумраку (где туман, там печально):
Ох туманы вы мои, туманушки!
Не пора ли вам, туманушки, со синя моря домой?
Не пора ли тебе, кручинушка, с ретива сердца долой?
У Клычкова же туман ясен и чист, что подчеркнуто прикрепленными к нему определениями: голубой, заревой, ранний. Но особое очарование придает образу эпитет белый: бел туман спадает с выси; средь покошенных полян белый стелется туман; и туманы,.. в поле белые легли. Мифическая дева хочет себе сшитую из белого тумана подвенечную кисею-фату (Лада-невеста).
Осветлены также и другие явления природы, родственные туману. На этой основе возникли неожиданные, оксюморонные сочетания: в поле мгла как белый плат; серебряная мглица.
В теплые, светлые тона окрашен демонизм Клычкова. Волшебное, органично впитывая в себя народно-песенные мотивы и интонации, теряло в стихах поэта свои исконные, природные признаки дикого и страшного. Попадая в лирическую сферу, оно уже не причиняло людям ни зла, ни беспокойства, а, напротив, покрывалось какой-то чарующей дымкой человечности. Таков, например, старец Леший, что с вечной улыбкой и поклонами ходит «вкруг родной деревни» («По лесным полянам...»). Мирным, благодушным странником оказывается и старый бес, у которого на плече поет глухарь-петух («Встал в овраге леший старый...»).
Несмотря на столь сложное переплетение образных линий, стих Клычкова течет легко и свободно. В его поэтическом строе ощущается та художественная простота и ясность, которая всегда сообщает фразе мягкие, звучные, пословично круглые очертания. Это достигается обилием в тексте постоянных эпитетов, сравнений, гипербол, просторечно-песенных слов. Они подобраны в соответствии с романтической темой и заложенной в ней напевной интонацией: луг зеленый, светлы очи, золоты упоры, облик светлолицый; легче ветра крылья сокола; в окнах яхонт, бирюза.
Видную роль в формировании мелодии стиха играют также повторы - словесные, звуковые, образные, синтаксические: ходит Лада павой, павой; белой, белой ручкой водит; забегает парень русый, закликает паренек; вы, приливы! вы, прибои! и др. Они передают движение лирического мотива, оттеняют характерные черты изображаемого предмета, расширяют смысловые и эмоциональные границы образа.
Лирика Клычкова сложилась на почве русского народного быта и народной песенно-легендарной поэзии. Богатство заключенного в мифе содержания послужило источником емких авторских «формул», мотивов, образов, определивших оригинальное направление поэта в начале XX века. В результате тесного взаимодействия клычковской поэзии и мифологии сформировалась особая разновидность условно-художественного обобщения. Миф у Клычкова стал самобытным способом поэтического иносказания, созданного с привлечением тех или иных черт «языческой» образности, фольклора.
Стихи Сергея Клычкова исполнены радости, света, любви к жизни. По ним можно учиться «чувству поэзии», восприятию и постижению прекрасного, разлитого во всем: и в природе, и в душе человека.
Л-ра: Русская речь. – 1987. – № 1. – С. 119-125.
Критика
