Русский бытовой романс в творческой биографии Сергея Есенина

Чернова Екатерина Валерьевна
аспирант кафедры русской литературы ХХ века, теории литературы и фольклора филологического факультета Воронежского государственного университета, РФ,
г. Воронеж

В статье рассматривается вопрос о месте городского романса как современного поэту жанра фольклора в творческой биографии Сергея Есенина. Приводятся цитаты из воспоминаний близких и знакомых автора, а также анализ отрывка поэмы «Черный человек». Обобщение этого материала с привлечением теории романса позволили обозначить некоторые закономерности и особенности во взаимодействии Есенина с культурной традицией городского романса.

Ключевые слова: Есенин; городской романс; литература и фольклор

Ekaterina Chernova
postgraduate student of the Department of russian literature of the twentieth century, the theory of literature and folklore of the Faculty of Philology, Voronezh State University, Voronezh

RUSSIANURBANROMANCEINTHECREATIVEBIOGRAPHYOF SERGEI YESENIN

The article is focused on the role of the urban romance in the creative biography of Sergei Yesenin. The essay deals with quotations from the memoirs of relatives and acquaintances of the author, and the analysis of the passage of the poem "Black Man". The generalization of this material using the theory of romance has allowed to designate certain regularities and features of conjunction of Esenin's lyrics with the cultural tradition of urban romance.

Keywords: Yesenin; urban romance; literature and folklore

Сергей Есенин органично вводил в свою раннюю лирику мотивы и любовного народного (он же массовый, бытовой, городской, мещанский — по определению Мирона Петровского [1, с. 14—19]) романса, и его лиро­эпического побратима — новой баллады. («Хороша была Танюша, краше не было в селе...», «Под венком лесной ромашки», «Отойди от окна», «Что прошло — не вернуть», «Ты плакала в вечерней тишине» и др.) Различные образцы романса стали для Есенина той самой «словесной рудой», в осмыслении и синтезе поэтических черт которой рождалась самобытность его более поздней лирики, в художественной системе которой романсовой стихии так же отведена немаловажная роль.

Приведем несколько интересных фактов, свидетельствующих о том, что народные песни романсного и балладного строя сопутствовали творческой биографии Сергея Есенина и потому естественным образом находили отражение в его поэзии, привнося в художественную палитру поэта свой уникальный колорит. Весьма любопытны в этой связи воспоминания Александры Есениной «Родное и близкое», где младшая сестра поэта уделяет особое внимание «песенному репертуару» и родного дома в Константиново, и городской квартиры, куда перевез сестер Есенин.

По словам Александры Александровны, жизни в деревне всегда сопутствовала песня. Маленькая Шура рано научилась петь, повторяя все, что пела за работой мать. «Это были и русские народные песни, и романсы, а в предпраздничные вечера и праздничным утром она пела молитвы из церковной службы», — вспоминает Александра [4, с. 72]. Доказательством того, что Шура (стало быть, логично предположить, что и ее старший брат) с ранних лет была знакома с народными романсами и балладами, служит описанный ею случай: «Может быть, я не запомнила бы, что я рано научилась петь, но в моей памяти сохранился отцовский смех, когда однажды, приехав домой в отпуск, он услышал, как я, играя на печке в куклы, распевала совершенно правильно: «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах...» А мне в это время было четыре-пять лет» [4, с. 72]. Упомянутая песня — одна из популярных в народе еще с 1880-х годов баллада, широко известная по первой строчке «По диким степям Забайкалья» или наиболее распространенному заглавию «Бродяга». О том, что эта песня любима в народе, свидетельствуют разнообразные варианты сюжета, акцентирующие различные мотивы. Так, мотив «арестансткой доли» раскрывается в «базовой» сюжетной схеме: беглый дети [5, с. 433; 8, с. 269; 7, с. 355]. Мотив «горькой судьбы» организует сюжет в «дочерней» балладе, близкой по звучанию к жестокому романсу: из «диких степей Украины» везет муку «несчастный мешочник» и, будучи ограбленным, в отчаянии бросается под поезд [5, с. 412]. Мы не знаем, в каком варианте исполнялась эта песня в доме Есениных, но убеждаемся, что народная «новая» баллада и романс, безусловно, звучали в этих стенах.

Вспоминая август 1924 года, когда все дети Есениных собрались в Константиново, Александра Александровна пишет о том, как, гуляя вечером по селу, не могли они сдержать песни: «Обычно Сергей или Катя начинают тихонько, «себе под нос», напевать какую-либо мелодию. А уж если запоет один, то как же умолчать другим. Каждый из нас знает, что поет другой, и невольно начинает подпевать». Пели Есенины «складно»: «У нас небольшие голоса, да мы и не стараемся петь громко, так как наши песни требуют от исполнителей больше чувства, а не силы» [4, с. 102]. К слову, именно эту черту Мирон Петровский считает границей между камерным романсом и бытовым, массовым: первый имеет изощренный мелодический рисунок и сложный музыкальный строй, подвластный лишь профессиональным исполнителям, второй — исповедует поэтику канона и без труда поется всяким, кого трогает его содержание [1, с. 13]. Александра Есенина добавляет, что проникновенная манера исполнения диктовалась самой внутренней формой любимых песен: «Мы поем лирические песни и романсы, грустные, как, например, «Ночь» Кольцова, у которой грустный мотив и такое же грустное содержание. Разве можно спеть громко такие слова из романса «Нам пора расставаться», как: «О друг мой милый, он не дышит боле. Он лежит убитый на кровавом поле...» [4, с. 102]. Далее сестра поэта приводит несколько текстов, где явно прослеживаются константные мотивы бытового романса и новой баллады. Так, часто звучавшая на веселых и шумных вечерах в московской квартире в исполнении Кати и Шуры песня на стихи Алексея Кольцова «Ночь» построена по сюжетной схеме новых баллад: динамичная фабула складывается из мотивов супружеской измены, ревности, убийства и мистической «развязки»: погибший от руки любовника муж призраком предстает перед неверной супругой. В числе самых любимых песен Александра Есенина называет лирический народный романс «Это дело было летнею порою» и приводит его текст полностью.

Сюжетообразующие мотивы здесь традиционны для романса: это несчастная любовь, предательство, разлука. История расставания героини Саши с возлюбленным, разбившим ее сердце, подана в канонической аранжировке бытового романса: в обрамлении таких деталей, как распевающая в саду канарейка, с чередованием диалога героев и «закадрового текста». Словом, на дружеских посиделках близкого Есенину круга нередко звучал образчик массового романса, что еще раз доказывает внимание поэта к пласту народной культуры, образуемому обозначенным жанром.

Стоит отметить, что порой вопрос о близости и созвучии многих поэтических «вещей» Есенина традиции бытового романса становился для поэта весьма болезненным. Мы узнаем об этом, например, из воспоминаний Николая Асеева об одной беседе с Есениным: она состоялась после прочтения автором «Черного человека». «Мне поэма действительно понравилась, — пишет Асеев, — и я стал спрашивать, почему он не работает над вещами подобными этой, а предпочитает коротенькие романсного типа вещи, слишком легковесные для его дарования, портящие, как мне казалось, его поэтический почерк, создающие ему двусмысленную славу «бесшабашного лирика». Он примолк, задумался над вопросом и, видимо, примерял его к своим давним мыслям. Потом оживился, начал говорить, что он и сам видит, какая цена его «романсам», но что нужно, необходимо писать именно такие стихи, легкие, упрощенные, сразу воспринимающиеся.

— Ты думаешь, легко всю эту ерунду писать? — повторил он несколько раз.

Он именно так и сказал, помню отчетливо.

— А вот настоящая вещь — не нравится! — продолжал он о «Черном человеке». — Никто тебя знать не будет, если не писать лирики; на фунт помолу нужен пуд навозу — вот что нужно. А без славы ничего не будет! Хоть ты пополам разорвись — тебя не услышат» [3, с. 316]

Позволим себе предположить, что такое резкое и «утилитарное» отношение к собственной «романсовой» лирике было высказано тогда автором все-таки несколько сгоряча: в расстроенных чувствах от проблем с публикацией поэмы и в ответ на «меткий» вопрос Асеева. Однако снятие экспрессии здесь вовсе не означает снятие вопроса: ведь эта нить интереснейшим образом проявляется и в самом «Черном человеке».

«Прескверный гость», мерзкий голос бессонницы поэта и его alter ego, саркастично аттестует поэтику и настроение «ах-романса». Ночные терзания лирического героя-поэта Черный человек со злой иронией представляет в искаженном «романсовом» ключе, приметой чего по тексту становится свет луны. От этого жанрового маркера «анти-герой» развивает издевательскую линию, ерничает на предмет любовной лирики поэта, якобы исчерпывающей его творчество:

Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику? [2, с. 192].

Остановимся подробнее на окказионализме «мирик», так как именно он здесь становится смысловым «мостиком» к стереотипной картине романса как жанра, к которой и апеллирует Черный человек. Замкнутость и камерность романса (в выборе тем, «наборе» сюжетов и героев), действительно, является его неотъемлемой жанровой чертой. Об этом пишет и исследователь романса Мирон Петровский: «Романсовый мир очень мал — в нем могут разместиться только двое, «он» и «она», поэтому отчасти правы недоброжелатели романса, называя этот мир «мирком» [1, с. 29]. Ученый также замечает, что ощущение незначительности романсового события возникает при сравнении его с явлениями «большого мира», из которого романс себя исключает. Этот самый «мирик» романсовой утопии, камерной любовной лирики, становится объектом осмеяния Черного человека. В поэме Есенина само слово «мирик» звучит не случайно — это, в первую очередь, перекличка-полемика с Маяковским, который писал в 1922 году в поэме «Люблю»:

В вашем
квартирном
маленьком мирике
для спален растут кучерявые лирики.
Что выищешь в этих болоночьих лириках?! [6, с. 87]

Вкладывая созвучную мысль в уста Черного человека, Есенин включает вопрос о легковесности любовной лирики романсового толка в своеобразный «список ночных кошмаров» лирического героя. Однако подтекст этого мотива полемический: поэт-лирик, следуя логике творчества Есенина, вовсе не самоуспокоен в «напоенном дремой мирике». Это творец, мир создающий и мир в себе заключающий, в том числе — и мучительный голос «прескверного гостя», заставляющего поэта терзаться и искать.

Список литературы:

1. Ах-романс. Эх-романс. Ох-романс: Русский романс на рубеже веков / Сост. В. Мордерер, М. Петровский. СПб.: Изд-во «Герань», 2005. — 400 с.
2. Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. Т. III М.: Наука: Голос, 1998—2002. — 671 с.
3. Есенин С.А. в воспоминаниях современников (сост. и коммент. А.А. Козловского) Т. 2 М., 1986. — 445 с.
4. Есенин С.А. в воспоминаниях современников: В 2-х т. / Вступ. ст., сост. и коммент А. Козловского. М.: Худож. лит., — 1986. — Т. 1. — 511 с.
5. Городские песни, баллады, романсы: сб./ сост.: А.В. Кулагина, Ф.М. Селиванов. М.: Филол. ф-т МГУ, 1999. — 624 с.
6. Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: в 13 т. / В.В. Маяковский; Акад. наук СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького. Т. 4 1957 . — 450 с .
7. Русские народные песни. Романсы. Частушки / Сост., предисл., прим. А. Кулагиной. М.: Эксмо, 2009. — 736 с.
8. Современная баллада и жестокий романс / Сост. С. Адоньева, Н. Герасимова; Примеч. О.Ю. Клокова; Ил. А. Флоренский. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. — 413,[2] с.