Идеи русских космистов в художественном сознании М. Пришвина
З. Я. Холодова
Михаил Михайлович Пришвин представляет собой малохарактерный для русской литературы ХХ века тип писателя, сохранившего на протяжении всего творческого пути доминирование особенностей диалогического сознания. Объяснить этот феномен можно тем, что пришвинская художественно-философская концепция мира и человека сформировалась под воздействием идей русского космизма, ориентированного на восприятие человека в качестве органичной части космического единства. Вопрос о связи Пришвина с русским космизмом, казалось бы, один из наиболее разработанных (как литературоведами – С. Г. Семеновой, Н. П. Дворцовой, Л. Н. Гордиенко, так и философами – Г. С. Смирновым, Ю. М. Шейниным), нуждается в дополнительном изучении, поскольку в научной литературе он рассматривался вне контекста художественного сознания писателя. Для понимания художественного сознания М. Пришвина важно осмыслить «проекции» русского космизма в его творческом наследии. Для выработки миросозерцания и художественного мышления писателя, на наш взгляд, наиболее важное значение имели философские идеи Н. Ф. Федорова и В. С. Соловьева.
О том, что М. Пришвин был основательно знаком с учением родоначальника русской «космической философии» Н. Ф. Федорова, автора «Философии общего дела», свидетельствуют и переписка с М. Горьким, и дневниковые записи, и художественные произведения Пришвина, для которого характерно «превращение собственного мировоззрения в предмет художественного видения» (М. М. Бахтин). Н. Ф. Федоров призывал к активному преображению природного мира в иной, не-природный, бессмертный божественный тип бытия. У религиозных философов вызывало неприятие сочетание в учении Федорова несовместимых друг с другом, на их взгляд, религиозного пафоса и «оптимизма Просвещения» (Г. Флоровский), для Пришвина же именно в этом, возможно, состояла особая его притягательность. В дневнике Пришвина обращает на себя внимание запись, сделанная во время приезда М. Горького в СССР в 1928 году, имеющая заголовок «Смертобожие»: «Весьма возможно, что разложение большевизма, с одной стороны, а с другой возрастающая потребность в духовной жизни воздымут наверх учение Федорова, как волю к бессмертию тела <...>. Федоров – большевик православия» [1, с. 233].
В религиозно-философской концепции Н. Ф. Федорова Пришвина привлекла идея «имманентного воскрешения» (ему как естественнику не мог быть близок соловьевский вариант воскрешения людей). Эта идея нашла поэтическое воплощение в автобиографическом романе «Кащеева цепь» как отражение интеллектуальных поисков главного героя. Юный Алпатов размышляет о связи всех поколений, образ Большого Голубого – духовного отца – постоянно сопровождает его. Воплощена в романе и идея «регуляции природы» – в образе «Зеленой Германии». В написанной в начале 1950-х годов «Корабельной чаще» отражены другие идеи ученого. Размышления раненого солдата Веселкина, метафорически раскрывающие пришвинскую концепцию о рождении сферы разума, корреспондируют с мыслью о восхождении сознания в мире, впервые высказанной Н. Ф. Федоровым. Затронута также тема избранности России, заключающейся в том, чтобы повести человечество по пути «общего дела», которому отведено значительное место в проекте Федорова.
Но прежде всего в философской концепции ученого Пришвину импонировали идеи «регуляции природы» с целью преображения мира, создания общества на основе сыновнего, родственного сознания, необходимости сознательного управления эволюцией, исходя из глубинных потребностей нравственного чувства человека. Пришвин, как и русские космисты, и первый из них Н. Ф. Федоров, «общим делом» всего человечества считал осознание всеединства, или, по его словам, «бесконечной цельности жизни» [3, с. 274], что должно привести к всеобщему братству и родству.
Вполне естественно, что в начале века, в те годы, когда на страницах журналов с большим энтузиазмом обсуждался вопрос о религиозно-философском синтезе искусства, философии и религии, особое внимание Пришвина привлекли идеи В. С. Соловьева, знакомство с которыми было чрезвычайно важно для выработки его художественного сознания.
Пришвина увлекла направленность теоретических изысканий философа на практические цели: совершенствование мира, осуществление христианских идеалов любви к ближнему, достижение абсолютных ценностей. Писателю были близки интуиции В. Соловьева о добре, призванном через культуру организовать гармоничное бытие, о красоте, «просветляющей и укрощающей недобрую тьму этого мира», о задачах искусства. Прежде всего создание искусством вселенского духовного организма, воплощение идеала «не в одном воображении, а и в самом деле». По мысли философа, искусство «должно одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь…», о чем он пишет в работе «Общий смысл искусства» [8, с. 391]. Соловьевское представление о теургическом начале искусства было близко Пришвину, видевшему цель художника в том, чтобы «ввести как будто случайные моменты жизни в соотношение с общим процессом мирового творчества посредством особо сильного ощущения творчества, называемого чувством красоты (эстетика)» с целью преображения человека: «читатель, созерцая произведение, сам начинает из своей жизни творить легенду...» [4, с. 344]. Пришвин пытался найти свой путь для достижения этой цели, создавая сказки о современности: «Я словом своим по силам своим жизнь изменяю, творю, значит, я существую» [6, с. 79], – скажет он в 1948 году. Литература для Пришвина – «маяк, свет большого единого духа» [3, VII, с. 216], и ее роль в деле преобразования жизни огромна. Он свято верил в «силу излучения добра» [3, VIII, с. 338] и поэтому как писатель с диалогическим типом сознания, стремившийся к гармонизации жизни, воспевал радость, коренящуюся в основах бытия.
Одной из определяющих черт художественного сознания Пришвина является признание самостоятельности бытия целого и индивидуального, и в этом можно усмотреть развитие идеи органического строения мира, восходящей к концепции В. С. Соловьева о всеединстве. Пришвин разделял представление В. С. Соловьева о философии как выражении «цельной жизни», духовном освобождении, благодаря чему человек становится личностью, деятелем мирового процесса. И для писателя, как и для философа, величие и свобода личности проявляются в ее вхождении в мировой универсум на правах активной созидающей силы. Концепция всеединства, по которой единое существует не за счет всех или в ущерб им, а в пользу всех, отразилась в «Родниках Берендея», «Журавлиной родине», «Жень-шене» и других его книгах.
Развивая идеи Соловьева, в «Глазах земли» Пришвин высказывает мысль о человеке как центре мироздания, используя образ дерева: «Человек, как царь природы, есть ствол дерева. Человек задан в природе, как держава единая, его движение, его рост, его борьба за единство» [3, VII, с. 437]. Дерево символизирует природу, которая «есть все», то есть само мироздание, а человек – его основу. В дневниковой записи от 18 декабря 1947 года эта мысль конкретизируется: «Вся природа содержится в душе человека. Но в природе – не весь человек. Какая-то ведущая часть человека, владеющая словом, вышла за пределы природы и теперь больше и дальше ее» [6, с. 79]. «Ведущая часть человека» – его разум. Представление писателя о сфере разума – процессе возникновения мысли и ее воплощении в жизни человека, процессе взаимосвязанном и взаимообратимом – отразилось и в романе «Кащеева цепь», и в «Корабельной чаще», но наиболее полно оно раскрыто в «Лесной капели» и «Глазах земли» – книгах, составленных писателем из лирико-философских миниатюр. По мысли Пришвина, человек, обладающий рефлексией, сознанием и онтологической свободой, – уникальный природный феномен, ибо он способен переделать природу мыслью, испытывая «радость самосознания в деле созидания космоса» [3, VII, с. 328].
Поэтические раздумья Пришвина о мире и месте человека в нем корреспондируют с научно-философской концепцией В. И. Вернадского о ноосфере. На это обстоятельство обратили внимание многие исследователи пришвинского творчества, правда, нередко «подтягивая» Пришвина к Вернадскому. И дело даже не столько в том, что Пришвин пришел к этой идее раньше, чем «вычитал» ее у Вернадского («звено» «Юный Фауст» впервые опубликовано в 1927 году в «Новом мире», до чтения Пришвиным книги «Биосфера»). В часто приводимой дневниковой записи от 19 апреля 1929 года [3, VIII, с. 206-207] главное, на наш взгляд, то, что писатель нашел научное подтверждение своей догадки о существовании «ритмики мирового дыхания». Благодаря «эмпирическому обобщению» Вернадского, он утвердился в мысли о необходимости для творчества чувства вечности: «…может быть, эта необходимая для творчества “вечность” и есть чувство не своего человеческого, а иного, планетного времени … может быть, эту способность посредством внутренней ритмики соприкасаться с иными временами, с иными сроками и следует назвать собственно творчеством?» [3, VIII, с. 207]. По Пришвину, глубинное единство мира открывается с помощью науки и искусства, не может быть двух противоречащих истин – поэтической и научной. По сути, и здесь Пришвин идет от Соловьева, утверждавшего, что «художественному чувству непосредственно открывается в форме ощутительной красоты то же совершенное содержание бытия, которое философией добывается как истина мышления...» [9, с. 107]. Для Пришвина ценность интуитивного проникновения в предмет изображения бесспорна, достаточно вспомнить его слова «Поэзия – это предчувствие мысли». А «чувство мысли» художника в произведении превращается в саму мысль – об этом речь идет в «Глазах земли».
Как известно, современные философы выделяют несколько течений (или направлений) в русском космизме. Одни говорят о религиозно-философском, поэтически-художественном, эстетическом, мистическом, экзистенциально-эсхатологическом, естественнонаучном космизме, другие называют три основных направления, определяя их по-разному, но, в сущности, имея в виду одно и то же: религиозно-философское (Н. Федоров, Вл. Соловьев, П. Флоренский и др.), естественнонаучное (К. Циолковский, В. Вернадский и др.) и поэтически-художественное (Ф. Тютчев и др.) [4]. Представители религиозно-философского направления видят в человеке замысел Божий, состоящий в необходимости активного участия человечества в божественном творении; для естественнонаучного направления характерно рассмотрение преобразующей деятельности человечества как космической силы. Идеи же русского космизма в целом схожи, можно выделить идею всеединства, идеи незавершенности развития мира и человека, признания человечества органичной частью космоса и восприятия человека в качестве космоурга, художника мира, творца; идею преображения мира как смысл человеческой жизни и др.
Пришвин не только разделял основные идеи русской «космической философии», но и в его художественном сознании наблюдается синтез идей всех трех основных направлений в космизме. На первый взгляд может показаться, что Пришвин ближе к поэтически-художественному направлению: он унаследовал художественно-поэтические традиции русских классиков в осмыслении и изображении человека и природы. Ближе всего писатель к натурфилософии Ф. И. Тютчева, провозгласившего вслед за Гете: «Все во мне, и я во всем», – и по восприятию природы в органической связи с переживаниями и размышлениями человека, но прежде всего по «борьбе с метафизикой за поэтическую свободу, за цельность, родственное внимание к миру» [3, VIII, с. 419]. Пришвин протестовал против «онаученного» взгляда на природу, отстаивая свой путь изучения природы – в отдельных самостоятельных явлениях видеть «целое, самую природу в ее беззаконном существе...», что привело его к вполне закономерному выводу: «Такое изучение природы открывает нам, что существо “природы” есть сам человек в своем существе» [5, с. 436].
В наследии Пришвина нашли широкое отражение идеи «художника внутренних форм христианского сознания» [2, с. 338] В. С. Соловьева. И, наконец, осмыслив общефилософскую проблему «человек и природа» в нескольких аспектах (родство и единство человека с живой и неживой природой, взаимодействие биологического и духовного начал в структуре человеческой личности, психологические и нравственные аспекты жизни человека в обществе и проблемы экологические), Пришвин интуитивно подошел к ноосферным идеям, вплотную приблизился к пониманию ноосферной реальности. Исследователи наших дней справедливо называют его писателем, обладающим «зрелым биосферным мышлением», для которого характерно «не только профессиональное мышление биолога (ботаника, физиолога, генетика, эколога), но и нечто сверх того, что связано с пониманием биосферно-ноосферной системности посредством ума, чувства и интуиции» [7, с. 66].
Список литературы
1. «Векселя, по которым когда-то придется расплачиваться...»: Михаил Пришвин о Максиме Горьком // Дружба народов. – 1993. – № 6.
2. Иванов Вяч. Религиозное дело Владимира Соловьева // Иванов Вяч. Родное и вселенское. – М., 1994.
3. Пришвин М. М. Дневники // Собр. соч.: В 8 т. – Т. 8. – М., 1982-1986. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием римской цифрой тома, арабской – страницы.
4. Пришвин М. Дневники, 1923-1925. Кн. 4. – М., 1999.
5. Пришвин М. М. Из дневников последних лет // Собр. соч.: В 6 т. – Т. 6. – М., 1956-1957.
6. Пришвин М. Леса к «Осударевой дороге», 1931 – 1952: Из дневников // Наше наследие. – 1990. – № 2.
7. Смирнов Г. С. Ноосферное сознание и ноосферная реальность: философские проблемы ноосферного универсума. –Иваново, 1998.
8. Соловьев Вл. Общий смысл искусства // Соловьев Вл. Соч.: В 2 т. – Т. 2. – М., 1988.
9. Соловьев В. С. Поэзия Ф. И. Тютчева // Соловьев В. С. Литературная критика. – М., 1990.
