К проблеме жанрового своеобразия романа А. Т. Аверченко «Шутка мецената»

Миленко В. Д.

Постановка проблемы. Изучение наследия А. Т. Аверченко, до сих пор в полной мере не собранного и не систематизированного, — важная задача современного литературоведения. Без обращения к сатирико-юмористическому компоненту литературы «серебряного века» не представляется возможным воссоздать целостную картину литературного процесса той эпохи. И более — всего ушедшего ХХ века, ведь поэтика Аверченко во многом определила принципы советской сатирико-юмористической прозы. Мастер малых жанров, Аверченко в эмиграции обратился к большой форме. В 1923 г. он написал роман «Шутка Мецената», печатавшийся главами в русской газете «Эхо» (Каунас) и вышедший отдельным изданием в Праге в 1925 г., уже после кончины автора. Определив жанр «Шутки...» как «юмористический роман», Аверченко, на наш взгляд, значительно сузил область его восприятия. Сделав акцент на поверхностном уровне смысла (анекдотическом сюжете), автор затушевал глубокое сатирико-философское содержание, которое открывается только после тщательного анализа комплекса жанровых традиций в произведении. Одна из них — традиция «романа с ключом» — позволяет приблизиться к пониманию истинного замысла романа и приводит к новой его интерпретации. Цель статьи состоит в попытке дешифровки скрытых смыслов и «закодированных» персонажей романа «Шутка Мецената».

Обзор литературы. Несмотря на пристальный интерес к творчеству Аверченко, возникший в последние десятилетия (диссертационные исследования Е. К. Гуровой, О. А. Кузьминой, А. В. Молохова, А. Ю. Нестеренко, Д. Д. Николаева, Г. А. Погребняк и др.), поэтика романа «Шутка Мецената» практически не рассматривалась. В числе первых к этой проблеме обратился американский славист Д. А. Левицкий в докторской диссертации «Аркадий Аверченко. Жизнь и литературное наследство» (1969), но исследователь ограничился исключительно компаративным анализом «Шутки...» и романа Анри Мюрже «Сцены из жизни богемы» (1849). Новейшие, достаточно редкие работы (Ю. Н. Кучерявых, А. В. Щербаковой и др.), посвященные роману, не выходят за рамки анализа идиостиля. Таким образом, научная новизна и актуальность темы данной статьи несомненны.

Результаты исследования. В январе 1923 г., в письме своему пражскому литературному агенту В. Ф. Швиговскому, Аверченко впервые сообщил: «Думаю даже на весну и на лето поехать на курорт... — хочу написать роман и пьесу, не спеша» [4, с. 397]. Такая идея возникла после посещения писателем Ковно (Каунаса), где он встречался с редактором местной русской газеты «Эхо» («Aidas») А. С. Буховым, бывшим сатириконцем, заказавшим рукопись для стимулирования подписчиков.

Первоначальный замысел романа отражен в записной книжке Аверченко, заведенной весной 1923 г.: «Меценат среди трех (зачеркнуто) двух — сидит, жалуется на скуку. Первый — Мотылек — секретарь журнала “Горная вершина” — толстый молодой человек. Плут. Циник. Кузя — человек без опред. занятий. Прекрасн. шахматист. Лентяй. Соц. -дем. Бубенцова (зачеркнуто) Новакович — нахал, развязный парень. Вдохновенно врет. Меценат — Кальвия Криспинилла Жена мецената — крупн. брюнетка, роскошная женщина. Маруся — Лучик. Светозарная — » [3, с. 257 - 258]. В этой записи, озаглавленной «План романа», еще нет Куколки или кого-либо его напоминающего. В то время как остальные персонажи в романе останутся, пусть и несколько видоизмененные. Мотылек станет секретарем журнала «Вершины», вместо полноты писатель наделит его «лицом, покрытым прихотливой сетью морщин и складок, так что лицо его во время разговора двигалось и колыхалось, как вода, подернутая рябью» [1, с. 11]. Кузя выйдет совершенно таким, как планировалось (за исключением принадлежности к РСДРП). Новакович — действительно развязный и нахальный — получит прозвище Телохранитель, жена Мецената станет Принцессой. «Маруся-Лучик. Светозарная» в окончательной редакции превратится в Нину Иконникову (Яблоньку в цвету).

Аверченко принялся за работу в июне 1923 г., отдыхая в Сопоте, и вопреки своим планам — писать «не спеша» — закончил ее быстро. Уже 7 июля 1923 г. «Эхо» объявило: Аверченко написал свой первый «большой юмористический роман», оригинал куплен «Эхом» и «начнется печатанием с середины июля» [4, с. 419]. Сначала анонсировалось название «Карьера Куколки», потом появился вариант «Шутка Мецената». Это принципиально: второй вариант переносил центр тяжести с личности Куколки на личность Мецената и задуманную им и его свитой авантюру (на комический конфликт), уводил от героя, который автором изначально задумывался как главный, и от связанного с ним драматического конфликта.

Сюжет романа незамысловат. Дореволюционный Петербург. В роскошной квартире обитает некий Меценат — богатый и разносторонне одаренный человек, собирающий вокруг себя «клевретов» — образованных, талантливых, но не слишком удачливых людей. Их трое: поэт и секретарь журнала «Вершины» Паша Круглянский (Мотылек), мелкий репортер бульварной газетки «Голос утра» Кузя (у него есть только имя: Сережа) и студент Новакович (Телохранитель). Последний однажды приводит к Меценату молодого провинциального поэта Валентина Шелковникова, наивного юношу небесной красоты, получившего прозвище Куколка и ставшего жертвой злого розыгрыша. От скуки Меценат и клевреты, услышавшие единственную поэтическую строфу Куколки (В степи — избушка. / Кругом — трава, / В избе — старушка / Скрипит едва!), решили сделать его знаменитостью. Кузя берется поместить несколько заметок о новом «гении», благодаря которым петербургские читатели последовательно узнают о том, что «молодой, но уже известный в литературных кругах поэт В. Шелковников» выступал со стихами в доме Мецената; что «на нашем скудном небосклоне» появилась «новая звезда»; что скоро выходит первая книга стихов талантливого поэта; что Академия наук поставила вопрос о награждении его Пушкинской премией. Дальше — больше: процесс выходит из-под контроля Мецената. Куколка действительно становится знаменитостью и в него влюбляются жена Мецената (Принцесса) и девушка Нина Иконникова (Яблонька), которая соглашается выйти за него замуж. Выясняется, что «старушка в избушке верхом на пушке» была «грехом юности»: Шелковников сочинил это глупое стихотворение в 16 лет.

На первый взгляд, этот сюжет — всего лишь развитие темы старого рассказа Аверченко «Золотой век» (1910), герой которого мечтал о славе, а знакомый журналист со знанием дела устроил ему писательскую «карьеру» одними заметками в газетах. Есть и другие заимствования Аверченко у самого себя: из рассказов 1910-х г. г. он перенес в роман имя и характер Новаковича, анекдотические эпизоды, связанные с гомерической ленью Кузи, и некоторые другие моменты. Однако совершенно очевидно, что это ностальгический, эмигрантский роман, и автор собрал в нем людей, которые ему были чем-то памятны. Пытаясь их дешифровать, читатель-интеллектуал («Шутка Мецената» несомненно и роман двухадресный) вступает в игру с писателем.

Сразу оговоримся: в романе нет ни одного персонажа, имеющего единственный прообраз. Каждый — мозаика, собранная из черт разных людей и литературных персонажей. Новакович, скорее всего, унаследовал мускулы и студенческий мундир поэта-сатириконца П. П. Потемкина, который во время работы в журнале учился в Санкт-Петербургском университете. Свою способность на лету придумывать забавные истории и божиться, что «так и было», этот герой, вероятно, позаимствовал у художника-сатириконца А. А. Радакова, славившегося своими историями, над которыми больше всех смеялся он сам, либо у поэта-сатириконца А. С. Рославлева. У Петра Потемкина была страсть к шахматам — ее Аверченко передал Кузе, прозвище которого бывшим петербуржцам, близким к литературно-богемным кругам, могло иронически намекать на поэта М. А. Кузмина. Морщины Мотылька могли принадлежать А. С. Грину, бесприютному и мрачному новосатириконцу, который к тому же, подобно этому герою, приходил в редакцию, неизменно произнося: «А я к вам на огонек зашел!» [3, с. 259].

Таким образом, клевреты позволяют предположить, что перед нами свита самого Аркадия Аверченко. Действительно, писатель не отказал себе в удовольствии побывать в обществе сатириконцев и даже присвоил Меценату некоторые собственные черты: пристрастие к кавказскому ресторанчику на Караванной улице и иронически-снисходительное отношение к женщинам. Однако этим сходство исчерпывается.

Кто же Меценат?

Гораздо ранее, нежели мы узнаем о привычках и внешнем виде этого героя, автор дважды называет его имя, без чего в ономастической системе юмористического романа (тем более из жизни богемы) в принципе можно было бы обойтись. Тем не менее, Мецената зовут Борис. Сегодня нам приходится обращаться к специальной литературе, а в 1920-е г. г. у бывших петербургских коллег Аверченко затруднений не должно было возникнуть. Смысловой ряд «Меценат — Борис» вызывал у них мгновенное решение загадки: в романе изображен Борис Николаевич Башкиров, петербургский меценат, унаследовавший от отца, известного купца-мукомола, миллионное состояние. Башкиров, сам писавший стихи, открыл у себя на Калашниковской набережной литературный салон, куда на вечера, пышно именуемые «Литургией красоты», приглашал поэтов, писателей и художников, особенно отдавая предпочтение своим кумирам Константину Бальмонту и Игорю Северянину. Последнего Башкиров материально поддерживал, и «коронование» (в романе — глава ХII) также связано с Северяниным, получившим в 1918 г. титул «короля поэтов». У Башкирова и Мецената схожие хобби: оба музицируют и страстно любят шахматы. Реальный меценат Башкиров на почве шахмат подружился с молодым Сергеем Прокофьевым, который и давал ему уроки фортепиано. Именно с Прокофьевым летом 1916 г. Башкиров отправился в поездку по Волге (туда собираются и герои «Шутки Мецената» в главе ХVII).

Однако Башкиров, родившийся в 1891 г., не имел той внешности, которой Аверченко наделил Мецената: «…огромный грузный человек с копной полуседых волос на голове, с черными, ярко блестящими из-под густых бровей глазами, с чувственными пухлыми губами» [1, с. 8]. Предполагаем, что, решив изобразить обеспеченного, но ленивого и скучающего человека, писатель (возможно, бессознательно) воссоздал черты… Ивана Андреевича Крылова. Достаточно взглянуть на хрестоматийные портреты баснописца работы И. Е. Эггинка (1834) или К. П. Брюллова (1839). Возможно и то, что Аверченко ссылался на собственный шарж работы Ре-ми из сборника «Веселые устрицы» (1910).

Меценат во всех своих ипостасях — это Петербург, старый, дореволюционный, барский и взбалмошный. С этим же Петербургом связана еще одна возможная литературная отсылка в романе: сцена появления Куколки в квартире Мецената (глава III) пародийно «перепевает» аналогичный момент в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» (1868) — явление героя в квартире Епанчиных. Куколку, как и Мышкина, пресыщенные петербуржцы считают дурачком. Сначала.

Теперь мы вплотную подходим к загадке прототипа Куколки. Кто этот поэтик небесной красоты, написавший стишки о старушке в избушке и, в конце концов, обошедший по всем позициям Меценатаи его клевретов и влюбивший в себя всех женщин? Приведем еще раз его стихи, помня о том, что это пародия:

В степи — избушка,
Кругом — трава,
В избе — старушка
Скрипит едва!

Теперь напомним портрет Куколки: «Это был застенчивый юноша, белокурый, голубоглазый, как херувим. Одет он был скромно, но прилично, в синий, строгого покроя костюм, в лаковые ботинки с серыми гетрами и с серой перчаткой на левой руке» [1, с. 17]; «Вот они, — любовно сказала нянька, поглядывая то на него (Куколку. — В. М.), то на Яблоньку. — Две золотые головушки!» [1, с. 113]; «Яблонька, ласково улыбаясь, взяла с подушки корону, надела ее на кудрявую голову “короля поэтов”» [1, с. 115]. Далее приведем историю обольщения Куколки Принцессой, рассказанную им самим: «На другой день после знакомства заехал я к ней Ну, выпили мы чаю, посидели... то есть сидел я, она лежала... Поговорили. Ухожу я, она говорит: “Приезжайте еще на днях, привозите стихи, почитайте”. Я думал, она стихами заинтересовалась! Приехал вторично, стал ей читать Потом, когда я кончил, очнулась и говорит: “Что вы там сидите, сядьте около меня!” Присел я на кушетку, а эта самая... Принцесса стала мне волосы гладить. Я думал все-таки, что кое-что из моих стихов ей понравилось и она... одобряет, а она обняла меня за шею и говорит вдруг: “Поцелуйте меня!”» [1, с. 176-177]. А вот, как нам кажется, та же сцена, но из жизни: «Изадора легла на диван, Есенин у ее ног. Она окунула руку в его кудри и сказала: — Solotaia golova! Потом поцеловала его в губы» [2, с. 144].

В русской литературе есть только один голубоглазый поэт, которого современники сравнивали с херувимом, только один с золотой кудрявой головой, только один, покоривший этой золотой головой «принцессу», — Айседору Дункан. Это Сергей Александрович Есенин, и «старушки в избушках» — лейтмотив творчества этого поэта «золотой бревенчатой избы» («Спит кавыль, равнина дорогая...», 1925). Однако если очень осторожно попытаться назвать прототипов Принцессы, то мы придем к тому, что в Куколке есть и блоковские черты. Именно Блоком была увлечена «принцесса» Серебряного века, все время пребывавшая в каком-то летаргическом полусне, — Анна Ахматова.

Самый узнаваемый и легко проецируемый на свою эпоху образ в романе — Яблонька, Нина Иконникова (в первом наброске Маруся Лучик Светозарная), полюбившая Куколку и ставшая его невестой. Нина не что иное, как ипостась соловьевской Софии, Вечной Женственности в Боге. Не случайно Меценат и его клевреты, люди посвященные, испытывают к ней сугубо платоническую страсть. Куколка же неразборчив: он берет Яблоньку замуж, тем самым снижая, обытовляя этот образ. Возможно, это снова отсылка к Блоку, который женился на Лучезарной Подруге, Прекрасной Даме — Любови Дмитриевне Менделеевой.

На мысль о Блоке наводит и тот факт, что летом 1923 г., когда Аверченко писал роман, еще не было есенинского «Письма матери» (1924?), в котором есть и «старушка» и «избушка», зато была блоковская «Ветхая избушка» (1906):

Ветхая избушка
Вся в снегу стоит.
Бабушка-старушка
Из окна глядит.

Однако не Блок был объектом сатиры Аверченко — его писатель никак не мог считать самонадеянной бездарностью. Куколка же — чистокровный аверченковский дурак, и не случайно он приехал из Симбирска: именно оттуда были родом А. Ф. Керенский и В. И. Ульянов, два других аверченковских «дурака» (именно таким был угол зрения, под которым они появлялись в публицистике писателя 1917- 1925 г. г.).

У Есенина и Куколки общие не только внешность, но и манера поведения: Куколка по-детски наивен и восторжен, его «мягкие лучистые» глаза сияют «небесным светом», он робок и даже раболепен, отпохвал то и дело краснеет, но в душе не имеет относительно своего таланта никаких сомнений, а потому комплименты воспринимает как должное. Именно так вел себя, приехав в Петроград в 1915 г., начинающий Есенин. Трезво оценивая свои внешние данные, он старательно изображал этакого «Леля» и «пастушка» (его так и называла критика), простодушного и открытого миру Божьему. На самом деле, по воспоминаниям Анатолия Мариенгофа, поэт был хорошим психологом: «Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть, думаю, каждый считает: я его в русскую литературу ввел. Им приятно, а мне наплевать. Городецкий ввел? Ввел. Клюев ввел? Ввел. Сологуб с Чебатаревской ввели? Ввели. Сам же я — скромного, можно сказать, скромнее. От каждой похвалы краснею, как девушка, и в глаза никому от робости не гляжу. Потеха!» [2, с. 29]. А вот слова Куколки, обращенные к Меценату и его свите: «…Я клянусь вам, что наступит время, когда вы сами будете гордиться мной, и скажете вы тогда: “Да, это мы поддержали первые робкие шаги Куколки и это благодаря нам он сделался тем человеком, который и свою долю внес в благородный улей русского искусства…”» [1, с. 23].

Известно, что Есенин в 1915 г. ходил в крестьянской одежде, а Куколка у Аверченко одет элегантно и по-европейски. Полагаем, что писатель просто воссоздал костюм по фотографиям Есенина с Дункан 1922-1923 г. г. Если бы он одел своего героя в сафьяновые сапожки и косоворотку, тот стал бы слишком узнаваем.

Мы не имеем сведений о том, приходил ли Есенин в 1915 г. в редакцию «Нового Сатирикона» или домой к Аверченко и мог ли писатель воочию видеть «Леля»-Куколку. Возможно, что Аверченко просто слышал о нем, например, от Сергея Городецкого, работавшего в «Сатириконе» с момента его основания. Невольно напрашивается очень серьезный вопрос: а не было ли в действительности авантюрного плана «раскрутки» Есенина? Не была ли организована такая мистификация, которая, как писатель теперь знал из газет, удалась?

Аверченко следил за этапами карьеры Есенина, то есть превращения его из «Куколки» в «Чертову куклу» (именно так названы части романа «Шутка Мецената»). Писатель ненавидел все, что исходило из Советской России, поэтому таланта Есенина замечать не желал. В 1921 г. он со злостью наблюдал за тем, как Есенин стал первым поэтом Советской республики: «У Ленина и Троцкого завелись свои собственные придворные поэты. Один из них Сергей Есенин — выражает затаенную поэтическую мечту: “Но я кого-нибудь зарежу под осенний свист”, так как у него “нож за голенищем”, и он полюбил грустные взоры воров и убийц, у которых “кривятся в почернелых лицах голубые рты” да и сам он теперь “деревенский озорник, хулиган, разбойник и хам и по крови степной конокрад”. Но и здесь у Есенина остается какое-то знаменательное отчаяние говорящего про себя: “Скучно мне с тобой, Сергей Есенин, поднимать глаза”. Очевидно, у этого молодого человека, которому скучно поднять на себя самого глаза, произошел предварительный разговор с меценатом Лениным. — Вы кто же такой будете? — А я “деревенский озорник, хулиган, разбойник и хам и по крови степной конокрад”. — Да что вы? Очень приятно познакомиться. В таком случае, не будете ли вы стряпать стишки в профит Советской республике? И пошел молодой человек туда, где так удобно зарезать “Кого-нибудь под осенний свист”» [4, с. 427- 428].

Весной 1924 г., прочитав в «Красной газете» об очередном скандале поэта в петроградском зале Лассаля и о том, что часть публики покинула концерт до его окончания, Аверченко восклицал: «А вы, госпожа есенинская публика, чего же ожидали? Что он вам будет бряцать на лире о фиалках да о мотыльках? Так вам и надо. Не шатайтесь зря по неприличным местам. Дождетесь, что лектор будет лупить вас стулом по голове…» [4, с. 428].

Мы считаем, что появление среди персонажей «Шутки Мецената» Куколки, которого, судя по «Плану романа», сначала там не было, было вызвано совершенно конкретными внешними обстоятельствами. Перед приездом на отдых в Сопот Аверченко посетил Берлин. Он разминулся с Есениным буквально на день: тот уехал 10 апреля 1923 г., а Аверченко приехал 11 апреля. Писателю не могли не рассказать о том, как отличился Есенин в этот свой приезд. Во время выступления на сцене Шуберт-зала тот был весьма нетрезв, вышел с фужером водки, оскорбил М. Ф. Андрееву, сидевшую в первом ряду. Потом разбил фужер об пол, прокричал «Исповедь хулигана», потом уснул на рояле. Возмущенный этим рассказом, Аверченко мог изменить первоначальный, развлекательный замысел будущего романа. Если это так, и Куколка — Есенин, то «Шутка Мецената» представляет собой очередной сатирический «нож в спину революции» и советской власти, взрастившей (по мнениюАверченко, которое мы отнюдь не разделяем) таланты, подобные Есенину. Финал — Меценат и клевреты так и остаются лениться в квартире, а Куколка уезжает за границу с красавицей-женой писать роман — не оставляет сомнений в том, что именно Куколка — главный герой, за которым будущее.

Читатели газеты «Эхо», впервые опубликовавшей роман, его не оценили. Думается, именно потому, что были не знакомы с петербургскими реалиями и не разгадали «шифров». «Теперь относительно романа, — сообщал Бухов Аверченко. — С ним мы с тобой немного сели. Я его прочел залпом и … должен сказать, что он написан и тепло и весело» [3, с. 260]. И в другом письме: «Я печатал твой роман; искренно говорю тебе, что я его прочел с большим наслаждением, и та маленькая группа интеллигенции, которая есть в городе, уже оценила его, но массовый читатель, который хочет только сенсационного романа, а не литературного — просто отпал от газеты. Не допоняли» [3, с. 261].

Разумеется, Бухов и Аверченко, два опытных журналиста, могли бы организовать сенсацию и скандал, прямо объявив, кто прототип главного героя. Но не стали. Вероятно, потому, что в 1923 г. Бухов, желая вернуться в СССР, избегал антисоветских выпадов. Могли быть и другие причины, о которых пока неизвестно.

Выводы и рекомендации. Предпринятый опыт дешифровки скрытых смыслов романа «Шутка Мецената» позволяет сделать следующие выводы:

— в произведении присутствуют традиции «романа с ключом», жанра, характерного для художественных поисков «серебряного века»;

— в образе Мецената совмещены черты автора и Б. Н. Башкирова;

— портретные и поведенческие черты поэтов и художников «Сатирикона» П. П. Потемкина, А. С. Рославлева, А. С. Грина, А. А. Радакова и др. распылены на образы «клевретов» Мецената;

— первоначальный замысел романа не включал в систему персонажей Куколку;

— портрет, речевая характеристика, характер творчества позволяют назвать в качестве прототипа Куколки С. А. Есенина;

— основной скрытый смысл романа состоит в сатирическом осмеянии известного советского поэта и советской власти в целом.

Сделанные выводы представляются важными не только для литературоведения. Инсценировки романа с успехом идут в российских театрах, и режиссеры могли бы значительно повысить интерес публики, привлекая выявленные скрытые смыслы. В целом же роман «Шутка Мецената» остается во многом не прочитанным и безусловно требует дальнейшего изучения.

Список литературы

1. Аверченко, Аркадий. Шутка Мецената / Аркадий Аверченко. - Прага: Пламя, 1925. - 193 с.

2. Мариенгоф, Анатолий. Роман без вранья / Анатолий Мариенгоф. - Спб.: Издательский дом «Азбука- классика», 2008. - 219 с.

3. Миленко, В. Д. Аркадий Аверченко / В. Д. Миленко. - М.: Молодая гвардия, 2010. - 327 с.

4. Хлебина, А. Е., Миленко, В. Д. Беженские и эмигрантские годы Аркадия Аверченко (1918-1925) / А. Е. Хлебина, В. Д Миленко. - М.: «Дмитрий Сечин».

Миленко В. Д. К проблеме жанрового своеобразия романа А. Т. Аверченко "Шутка Мецената" // Гуманитарно-педагогическое образование. Научный журнал. Т. 1, № 1. Севастополь: ФГАОУ ВО «Севастопольский государственный университет», 2015. С. 25-31.