Традиционные риторические приемы в элегии В. А. Жуковского
Л.И. Кашкина
Основное содержание стихотворения «На кончину ее величества королевы Виртембергской» (1819 г.) составляет не столько описание конкретного случая внезапной смерти молодой и красивой женщины, сестры Александра I Екатерины Павловны, сколько выражение романтической идеи недолговечности и призрачности вообще всего прекрасного на земле.
Эту мысль поэт неоднократно высказывал и раньше. В смерти сестры Александры I Жуковский увидел лишь подтверждение своих взглядов. Об этом он писал в примечании к элегии: «Кончина незабвенной Екатерины была разительно неожиданная: она ужасно напомнила нам о неверности земного величия и счастья» (Жуковский В.А. Собр. соч. в 4-х т. Т. 1. М., 1959).
Утверждение истины осуществляется поэтом в соответствии с правилами дидактической поэзии. По мнению Ломоносова, автора первой русской «Риторики» (1748 г.), «художественное расположение» «изобретенных идей» должно включать в себя: «изъяснение» темы и «распространение» ее с помощью парафраз и риторических приемов; логическое обоснование доводами; психологическую аргументацию при помощи фигур, служащих «возбуждению и утолению страстей»; насыщение доказательной части речи «витиеватыми» словами, а эмоционально-психологической — «вымыслами» (Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 7. М.— Л., 1952).
В первой строфе элегии Жуковский формулирует тему и высказывает общий взгляд на нее:
Прекрасное погибло в пышном цвете...
Таков удел прекрасного на свете!
В следующих строфах идет «распространение» темы с помощью парафраз, сравнений и других риторических фигур. Риторы цель «распространения» видели в том, чтобы придать важность, значительность слову и тем самым увеличить силу впечатления от выражаемой идеи. «Увеличительное распространение, — писал Ломоносов, — происходит от подробного предложения избранных идей, к самой вещи надлежащих и важностию своею обогащающих» (Там же). С этой целью Жуковский использует сравнение и уподобление, придающие «великую силу, важность и пространство слову». Противоестественность смерти молодой красивой женщины подчеркивается поэтом путем сравнения с закономерной, «натуральной» кончиной старика, которая, в свою очередь, уподобляется падению осенних листьев с «деревьев обветшалых».
После пространного изложения темы автор приступает к ее логическому аргументированию. Он задается следующим вопросом: если человек обречен в своей земной жизни на одни страдания и муки и ему не суждено никогда достичь счастья, то зачем ему дана способность мечтать и надеяться:
Почто ж мы здесь мечтами так богаты,
Когда мечтам не сбыться суждено?
Поэт объясняет это коварством «Судьбы». Мечты, надежды посланы, по его мысли, человеку для того, чтобы притупить его внимание, ослабить осторожность и тем сильнее повергнуть в горе в несчастие:
Внимая глас Надежды, нам поющей,
Не слышим мы шагов Беды грядущей.
Жуковский не случайно употребил здесь слово поющей, вызывающее в сознании читателей ассоциации с губительно усыпляющей Сиреной.
Путем логических построений и аргументаций он приводит читателя к идее смирения и терпения в жизни, покорности перед ее жестокими законами, которые, в конечном счете, оказываются, в интерпретации Жуковского, закономерными и оправданными.
Одновременно с логическим обоснованием утверждаемой истины автор элегии стремится подкрепить ее и психологически, воздействуя на чувства и эмоции читателей. Одного только воздействия на разум недостаточно. «Отвлеченная истина, — писал Жуковский в одной из своих статей, — предлагаемая простым и вообще для редких приятным языком философа-моралиста, действуя на одни способности умственные, оставляет в душе человеческой один только легкий и слишком скоро исчезающий след. Та же самая истина, представленная в действии и, следовательно, пробуждающая в нас чувство и воображение, принимает в глазах наших образ вещественный, впечатывается в рассудке сильнее и должна сохраниться в нем долее» (Т. 4).
Конкретные факты и примеры, которые приводит Жуковский из истории смерти королевы Виртембергской, призваны представить истину в действии, затронуть чувства читателей. Вследствие своей «показательной», иллюстративной роли поэтические картины и образы элегии содержат значительную долю риторичности, то есть нарочитого расчета на создание нужного эмоционального впечатления. Это отмечал в свое время Белинский. Давая в целом высокую оценку произведению Жуковского, он тем не менее находил в нем «более красноречия, чем поэзии» (Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 7. М., 1955). И действительно, в элегии ощущается некоторое сгущение красок, «трогательность» ситуаций, «чувствительность» слов. Например, в строфе:
Супруг, зовут! иди на расставанье!
Сорвав с чела супружеский венец,
В последнее земное провожанье
Веди сирот за матерью, вдовец;
И там, где всем свиданиям конец,
Невнемлющей прости свое скажите,
И в землю с ней все блага положите.
Здесь слова подобраны по их наибольшей эмоционально-экспрессивной выразительности: сирот, вдовец, супружеский венец и др. «Эффектной» является такая деталь, как «срывание» королем со своей головы «супружеского венца», полна скорби сцена прощания с умершей.
Огромным эмоциональным зарядом обладают те строфы в элегии, в которых содержится ряд метафорических обозначений смерти королевы:
И вот — сия минутная царица,
Какою смерть ее нам отдала;
Отторгнута от скипетра десница:
Развенчано величие чела;
На страшный гроб упала багряница,
И жадная судьбина пожрала...
Об ней навек земное замолчало;
Небесному она передана;
Задернулось за нею покрывало...
В божественном святилище она...
В основе структуры этих строф лежит риторическая фигура «повторение» («умножение»), состоящая в варьировании одной и той же мысли в различных выражениях. Подобный ряд синонимичных предложений не увеличивает суммы информации, но повышает силу психологического воздействия на читателя.
Жуковский использует и другие риторические фигуры, «способствующие, по мнению Н. Остолопова, автора «Словаря древней и новой истории» (1821 г.), не к одному украшению речи, но и к убеждению ума, к возбуждению или укрощению страстей». С целью усиления эффекта изображения поэт обращается к приему контраста. В произведении Жуковского этот прием служит не только для образного выражения противоречивости жизни, но и для эффектного раскрытия суждения поэта о ней. На контрастах построены и общие рассуждения автора, и иллюстрирующие их поэтические картины. Контрастна сцена, в которой оживленная, веселая княгиня Александра Федоровна получает известие о смерти Екатерины Павловны. Трагическое несоответствие между поведением матери, в душе которой «спокойствие незнанья», «мечта недавнего свиданья», и фактом смерти ее дочери находится в центре внимания Жуковского и при изображении императрицы:
Ее уж нет, сей жизни столь прекрасной...
А мать, склонясь к обманчивым листам,
В них видит дочь надеждою напрасной,
Дарует жизнь безжизненным чертам.
На контрасте между вечным покоем и движением жизни построена и картина, изображающая неподвижную, оцепеневшую мертвую и короля, все еще ждущего от нее «ответного движения», детей, зовущих мать.
Прием олицетворения широко использовался предшественниками поэта. Существует мнение, что в стилистической структуре элегии «На кончину...» он приобретает принципиально иную функцию, чем в поэзии XVIII века, и что автор употребляет этот прием для того, чтобы придать конкретному факту обобщающее значение. Такая точка зрения нам представляется не совсем первой, поскольку Жуковский в данном случае шел не путем обобщения конкретных фактов, а исходил из готовой, сложившейся идеи, для доказательства которой им приводились факты действительности, то есть действовал не индуктивным, а дедуктивным методом, не обобщал наблюдения, а конкретизировал мысль. Элегия — плод его философских раздумий, рационально, логически последовательно отраженных в этом произведении.
Для Жуковского, как и для поэтов прошлого столетия, прием олицетворения давал прежде всего возможность сделать абстрактные понятия «ощутительными» для чувств, что расширяло сферу воздействия на читателей. Так, Я. Толмачев, приведя из послания Жуковского «Императору Александру» пример олицетворения казни, настигшей французов в Москве, делает следующее обобщение: «Сей род олицетворения, — пишет он, — сообщая жизнь всему бездушному и отвлеченному, разливает на сочинение самое жизнь какую-то; когда, читая оное, видим в мечтании подобныя нам существа чувствующие, действующие, говорящие. Сие-то может быть и составляет... главную прелесть слога фигурального, когда писатель, посредством олицетворения, сближает нас со всем сущим, и, приписывая неодушевленным чувство, заставляет принимать большее участие в оных» (Толмачев Я.В. Правила словесности, руководствующие от первых начертаний до высших совершенств красноречия, ч. II. СПб., 1815).
Из других риторических фигур, которые использует поэт в элегии, можно назвать «предупреждение», которую И.С. Рижский определяет так: «Сочинитель сам себе предложив возражение или вопрос, который бы могли предложить ему другие, на то ответствует» (Рижский И. Опыт риторики. М., 1809):
Но мы... смотря, как наше счастье тленно,
Мы жизнь свою дерзнем ли презирать?
О нет, главу подставивши смиренно,
Чтоб ношу бед от промысла принять,
Слепцом иди к концу стези ужасной...
— «обращение»:
О, Счастие, почто же на отлете
Ты нам в лицо умильно так глядишь?
Почто в своем предательском привете,
Спеша от нас: я вечно! говоришь;
— «восклицание»:
И сколь душа велика сим страданьем!
Сколь радости при нем помрачены!
— «умножение» (анафора):
В них видит дочь надеждою напрасной,
Дарует жизнь безжизненным чертам,
В них голосу умолкшему внимает,
В них воскресить умершую мечтает.
— «аллегория»:
Прости ж, наш цвет, столь пышно восходивший,—
Едва зарю успел ты перецвесть.
Обращение Жуковского к традициям риторики носило вполне сознательный, намеренный характер. Риторические приемы предшественников помогали ему облечь свои заветные мысли и идеи в убедительную и впечатляющую с точки зрения читательского восприятия форму, и это прежде всего отмечали современники поэта. По мнению П.А. Плетнева, Жуковскому присуще «то увлекательное красноречие, то могущественное убеждение, которому так отрадно покоряться, и с которым чувствуешь в себе силу и отраду» (Плетнев П.А. О жизни и сочинениях В.А. Жуковского. СПб., 1853). Возможно, именно в этом притягательность художественного наследия Жуковского.
Источник: Русская речь. – 1985. -. № 2. – С. 39-44.
