30-10-2018 Джон Мильтон (John Milton) 3342

Лирический аспект эпоса Мильтона

А.А. Чамеев

Поэма Мильтона «Потерянный рай» по своей кадровой природе представляет собой явление чрезвычайно сложное в многоплановое: хотя господствующим в поэме является эпическое начало, оно выступает в сложном соотношении с элементами драмы и лирики.

Уже первые критики Мильтона Джон Драйден и Джозеф Аддисон, доказывая, что «Потерянный рай» не беднее «Илиады» и «Энеиды» красотами, свойственными эпическому жанру, отмечали вместе с тем, что фабула этого произведения более подходила для трагедии, чем для эпоса. Действительно, библейское предание о восстании Сатаны против Бога и об изгнания первых людей из Эдема, художественно воплощенное Мильтоном в «Потерянном рае», исполнено глубокого драматизма; недаром первоначально оно предназначаюсь поэтом для драматургической обработки. Есть безусловный трагизм в судьбе Сатаны, обрекшего себя на вечную, не сулящую успеха тяжбу с владыкой вселенной; трагична участь Адама и Евы, вкусивших запретный плод и осужденных на земные муки и смерть.

Давно замечено, что по своему тематическому и эмоциональному воздействию на читателя многие диалоги и монологи поэмы Мильтона сродни скорее елизаветинской драматургии, чем эпической поэзии. Большинство современных интерпретаторов «Потерянного рая» справедливо говорят о серьезных отступлениях автора от канонов эпического жанра и, расходясь в частностях, единодушно называют среди важнейших особенностей поэмы присущий ей органический драматизм.

Гораздо реже внимание исследователей привлекает лирический аспект «Потерянного рая», а между тем без его изучения картина жанрового своеобразия поэмы остается неполной и односторонней. Именно об этом аспекте эпоса Мильтона и пойдет речь в настоящей статье.

«….Мы назвали бы это произведение «лирической драмой», - писал русский ученый Алексей Николаевич Веселовский, - тем более что некоторые места по гармонии напрашиваются на превосходную музыку. Хоры ангелов, злобные завывания бесовского хора и песни жителей рая составили бы чудесную ораторию». Суждение это, строго говоря, более чем спорное (никак нельзя согласиться, в частности, с попыткой ученого объявить «Потерянный рай» «лирической драмой»), главной своей посылке не лишено оснований – лирическое начало хотя и не играет в поэме Мильтона решающей роли, как склонен был полагать А.Н. Веселовский, занимает в ней, тем не менее, чрезвычайно важное место.

Лиризм, понятый в широком плане - не как строгая жанровая категория, но как особенность творческой манеры художника, как всякое поэтически тонкое изображение живого человеческого чувства, - не противопоказан эпическому жанру. Лирически окрашенные монологи и диалоги героев можно обнаружить уже в самых ранних классических его образцах; достаточно вспомнить в этой связи исполненную щемящей грусти знаменитую сцену прощания Андромахи с Гектором в VI песке гомеровской «Илиады». Удельный вес такого рода «лирических» вкраплений в «Потерянном рае», по сравнению с предшествующим эпосом, необычайно велик. Примером тут могут служить и скорбный плач Адама при известии об изгнании из рая, напоминающий по своему звучанию и ритму музыкальную мелодию, и горькая исповедь Сатаны, терзаемого «разладом ненавистным», трогательное признание Евы Адаму и множество других монологов и диалогов поэмы.

Примечательно что многие из персонажей в «Потерянном рае» сравнивается по форме и содержанию с конкретными лирическими жанрами - гимном, элегией и т. д. Так, в монологе Евы, повествующей о своем чувстве к любимому, безошибочно угадывается черты пасторальной идиллии в духе Феокрита и его позднейших последователей. В первой части монолога героиня с нежностью нашептывает возлюбленному о том, что близ него она забывает о времени; восход солнца, щебет птах, напитанная теплым дождем земля, приход сумерек, пение соловья, луна, окруженная трепетным роем звезд, - все ей любо и мило. Вторая часть монолога содержит те же образы, что и первая, представляет собой зеркальное ее отражение, по общему своему настроение контрастирует с ней, когда любимого нет рядом, мир утрачивает для Евы все свои краски. Начальная и конечная фразы монолога - «С тобой,.. без тебя» - перекликаются между собой по контрасту и образует выразительное обрамление, определив тем самым границы фрагмента и подчеркивая его смысловую и композиционную завершенность.

Будучи изъяты из текста, этот и многие другие монологи «Потерянного рая» воспринимаются как самостоятельные стихотворные произведения, построенные по законам различных лирических жанров. И все же назвать их лирическими можно лишь с большой долей условности постольку, поскольку само вычленение их из художественной ткани эпоса условно. Включая монолог того или иного персонажа в эпическое повествование, автор стремится преодолеть какую бы то ни было субъективность в развитии сюжета и раскрытии образа, объективировать чувства и переживания героя, придать им внешний по отношению к собственному характер, иными словами, преследует цели, прямо противоположные тем, которые стоит обычно перед поэтом-лириком.

Лиризм в узком - и точном - значении этого слова подразумевает отображение мира и человека, которое по самой своей природе тяготеет к субъективности, согрето живым авторским чувством, носит глубоко личностный характер, лиризм в таком понимания был чужд эпосу древности. Нет его и у многочисленных подражателей Гомера и Вергилия. «Потерянный рай» существенно отличается в этом отношении от предшествующей эпической поэзии. Автор появляется на его страницах собственной персоной и не раз прерывает эпическое повествование лирическими медитациями.

Особенно велика роль личностного начала в одических либо элегических по тональности вступлениях к книгам I, Ш VII и IX. В них Мильтон не только сообщает о возвышенном предмете своей поэмы, не воспетом, по его словам, ни в прозе, ни в стихах, не только подготавливает читателя к перемене места действия, но делится с ним своими надеждами, опасениями, печалями и невзгодами. Первое из этих вступлений открывается традиционным эпическим зачином и обращением к музе-вдохновительнице, освященным первым стихом «Илиада». Но не только к музе взывает здесь Мильтон. Сам вечный дух, как надеется автор, освятит его уста, дабы он, слепой поэт, обрел дар провидца и пророка.

Во вступлении к книге III, открывающейся великолепным по выразительности гимном божественному свету, Мильтон горько сетует на свою слепоту, сопоставляет сдою судьбу с судьбой других слепцов - великих поэтов древности Тамариса и Гомера и надеется сравниться с ними славой.

В книге III Мильтон вновь обращается к музе - небесной Урании, покровительнице высокой поэзии - и просит ее отыскать для своей песни «достойных слушателей».

В прологе к IХ-ой книге «Потерянного рая» Мильтон подробно говорит о своеобразии своей «давно задуманной, но поздно начатой» героической песне, о ее отличиях от эпических поэм древности и от рыцарского эпоса. Эпическая поэтика прошлого и рыцарская героика оказываются неприемлемыми для поэта. Предает «Потерянного рая», - признает автор, - «предмет печальный». Героизм, по Мильтону, заключается не в безрассудной храбрости на полях сражений, не в рыцарских поединках чести, но в терпении и «ученичестве, в христианском самоотречении».

Поэт бичует не только героику рыцарского эпоса, созданного феодальным обществом, но и само это общество, прежде всего королевский двор - его мишурный блеск, праздность, пустое времяпрепровождение.Чувство враждебности к феодально-аристократическому быту проявляется и в тех лирических отступлениях, где Мильтон говорит от своего имени без местоименного о себе упоминания: поэт осуждает помпезность двора, светский разгул, междоусобные раздоры и войны.

Ссылаясь на случае бесспорного вторжения авторского начала в поэму, некоторые зарубежные исследователи делают отсюда далеко идущий и в корне неверный вывод о том, что подлинным героем «Потерянного рая» является сам Мильтон.

Если Г. Сора и многочисленные приверженцы его концепции безмерно преувеличивают роль автора в поэме, объявляя Мильтона героем «Потерянного рая», то американская исследовательница Л. Дерри впадает в другую крайность, утверждая, что образ слепого барда в поэме ничего общего с личностью самого поэта не имеет, по ее мнению, это такой же вымышленный образ, как любой другой персонаж поэмы. Разумеется, образ автора-повествователя в «Потерянном рае» не следует безоговорочно отождествлять с его создателем, ибо отношения между ними суть отношения художественного образа и прототипа. Нельзя однако не видеть, что, во-первых функции автора-повествователя в поэме совершенно иные, чем всех прочих ее персонажей, и что, во-вторых, этому занимающему в «Потерянном рае» особое положение образу Мильтон придает откровенно автобиографические черты, говоря словами Аристотеля, «подражающий здесь остается самим собой, не изменяя своего лица».

Четыре небольших вступления к составляющим поэму Мильтона книгам, а так же краткие лирические комментарии, изредка прерывающие ход повествования и, вопреки условностям, выражающие личное отношение автора к изображаемым событиям, дают представление о взглядах Мильтона на его отношение к аристократической культуре, о его нравственных воззрениях. В этих своеобразных лирических отступлениях отчетливо вырисовывается личность самого поэта, слепого и гонимого, но сохранившего непреклонность души. В лирических зачинах и комментариях «Потерянного рая» нетрудно усмотреть прототип тех отступлений, которые встретятся нам и в романтической поэме, и в романе в стихах, и в других разновидностях лиро-эпического жанра.

Л-ра: Лирическое начало и его функции в художественном произведении. – Владимир, 1989. – С. 14-19.

Биография

Произведения

Критика