К вопросу о Фильдинге как сатирике и просветителе
Н.Я. Дьяконова
Особенности общественно-политической позиции Фильдинга, резкость его суждений об основах политического строя современной ему Англии недостаточно освещались в многочисленных исследованиях, посвященных его творчеству. Между тем, связанный с этим круг вопросов имеет первостепенное значение для оценки наследия Фильдинга как одного из величайших сатириков Англии.
Живое и страстное ощущение социальной несправедливости, острота политической мысли дали Фильдингу возможность, по выражению английского критика Ральфа Фокса, сказать «правду о жизни так, как она никогда не была сказана ни до него, ни после». Именно эта сила жизненной правды определила воздействие Фильдинга на современников и потомков, на читателей и писателей.
Двадцать пять лет своей жизни отдал Фильдинг литературному творчеству, неизменно, в самых разнообразных жанрах — от драматического до эпического — проявляя себя как писатель-борец. В течение десяти лет его пьесы обличали продажность английского правительства и его чиновников, фальшивые притязания его наемных певцов, цинизм и развращенность высших классов. Так, комедия «Дон-Кихот в Англии» (1733) рисовала трагическое, по сути дела, столкновение гуманистических принципов, воплощенных в Дон-Кихоте, с узаконенной системой подкупов, господствующей над всем английским политическим бытом, с нравственным одичанием верхов общества. Они возвышаются, только поправ человечество. «Власть и богатство приходят к одному лишь Ценой разорения и гибели тысяч людей».
К комедиям Фильдинга в полной мере может быть отнесено известное замечание Теккерея о том, что Фильдинг, как и его друг художник Хогарт, дает своим потомкам более ясное представление о нравах своего века, чем все историки, вместе взятые. В своей совокупности эти комедии поистине создают энциклопедию английской действительности XVIII в. И какую энциклопедию! В ней мы читаем о наглом произволе правящей олигархии и представляющих ее должностных лиц, от высших до низших, о беззастенчивом взяточничестве и лихоимстве, проникающих в весь политический аппарат страны, о бездушии и умственной скудости буржуазно-дворянского общества, о жажде обогащения как главном его двигателе.
Один из первых показал Фильдинг, что буржуазное общество уже на ранних порах своего существования отказывает своим гражданам даже в таких прокламированных им «свободах», как равенство перед законом. От имени негодяя-судьи Фильдинг с горькой иронией говорит: «Законы — это застава, устроенная для того, чтобы останавливать тех, кто ходит пешком, а не мешать тем, кто проезжает через них в собственных каретах...», «...от подчинения законам должны освобождаться создатели и исполнители этих законов...».
Пьесы Фильдинга составляют не только существенную по своей политической и художественной ценности сторону его творчества, но и одну из важнейших вех в истории английского театра. Их политическая, острота, их блеск и остроумие, их смелость и занимательность покоряли современников и вызывали бурные выражения восторга и негодования, в зависимости от политических симпатий зрителя.
Английское правительство быстро оценило угрозу, заключенную в веселых пьесах Фильдинга: во время представления одной из этих пьес, сатирически изображавшей королевскую фамилию и премьер-министра Уолполя под видом проворовавшегося дворецкого, на сцене неожиданно появился констэбль с приказом арестовать актеров. Самая же острая из пьес Фильдинга — «Исторический ежегодник за 1736 год» — оказалась и последней его политической пьесой; министерство Уолполя, разъяренное нападками Фильдинга на установившийся в стране режим политической коррупции, на неотделимое от выборов взяточничество, провело в парламенте закон о введении цензуры для театральных представлений. При этих обстоятельствах о сцене нечего было и думать драматургу, который клеймил обе сменявшие друг друга у власти партии — вигов и ториев — как беспринципные объединения людей, своекорыстных и равнодушных к общественному благу. Правительственные репрессии не замедлили обрушиться на пьесу, автор которой заявлял устами одного из своих персонажей: «Когда патриотизм превращается в насмешку, тут и конец всей игре».
Примечательно, что когда после введения закона о театральной цензуре в помещении, где обычно ставились пьесы Фильдинга, выступили приглашенные английским правительством иностранные актеры, почитатели английского драматурга сорвали спектакль. Они заглушили речь актеров коллективным исполнением патриотической песенки, заимствованной из комедии Фильдинга.
Насильно отторгнутый от театра, Фильдинг обращается к журналистике и к романам и здесь продолжает борьбу с поднятым забралом.
В «Ковент-гарденском журнале», например, писатель страстно нападает на самодовольную наглость, с которой праздное и развращенное богатство угнетает и унижает трудовой и бедный люд, и напоминает власть имущим о силе народа, проявившейся в восстании Уота Тайлора, Джека Кэда и других. В соответствии с этим и романы свои Фильдинг посвящает задаче «разоблачения тех из вопиющих злоупотреблений как общественной, так и частной жизни, которые в настоящее время позорят всю страну».
Пристальным и пытливым взглядом наблюдателя-эмпирика он присматривался к многообразным явлениям современной действительности. Он с любовным вниманием относился ко всем проявлениям жизни, все они для него были увлекательны и даже обыденное полно значения.
Вместе с тем единичные, частные наблюдения писателя, основанные, как он не раз утверждал, на личном опыте, обладают большой силой обобщения. На это обобщающее значение своих образов указывал сам писатель: «Я описываю не личность, а тип», — заявлял он. О некоторых своих героях он говорил, что они «не только живы сейчас, но живут уже тысячу лет». Больше того, его образы мошенников-судей, праздных аристократов, жадных буржуа и ханжей-священников сохраняют свою актуальность и в наше время; имена многих из них стали нарицательными.
Устойчивость этих образов связана в значительной мере с тем, что Фильдинг, как писатель, подлинно верный действительности, никогда не опускался до некритического воспроизведения жизненных фактов, до их натуралистического копирования. Он с презрением говорит о писателях, в своей неразборчивой обстоятельности подобных почтовой карете, которая проделывает весь маршрут, независимо от того, пуста она или полна пассажирами.
Характерно, что и в искусстве, современном ему, Фильдинг выше всего ценил художника-реалиста Хогарта, сатирически изображавшего пороки современников, и знаменитого своей правдивой игрой актера Гаррика. Именно в описании его исполнения роли Гамлета Фильдинг выразил с особенной отчетливостью свое понимание правды в искусстве. В уста одного из своих героев, наивного Партриджа, писатель вкладывает знаменательную оценку сценического мастерства Гаррика:
«Самый лучший актер? Он? — воскликнул Партридж с презрительной усмешкой. — Да я бы сыграл ничуть не хуже его! Уж конечно, если бы я увидел призрак, я бы выглядел точно так же... А в этой сцене с матерью... Господи боже! Да будь у любого человека, вернее у любого хорошего человека, такая мать, он бы поступал точно так же».
Правдивым Фильдинг, таким образом, считает, такое искусство, которое, будучи плодом напряженной творческой мысли и воли художников, неискушенными зрителями или читателями воспринимается, как нечто само собой разумеющееся, безыскусственнее, как голос самой природы. Поэтому и положительных своих героев Фильдинг стремится изобразить так, чтобы они казались совершенно естественными и живыми, чтобы в них читатель с радостью и гордостью мог узнать себя. Следуя своему пониманию реалистического характера, Фильдинг сознательно избегает наделять своих героев чертами исключительности. Но если они и не чужды обыкновенных человеческих слабостей, они в еще большей степени доступны лучшим человеческим чувствам — они пылки, великодушны, исполнены радости жизни.
Таков прославленней герой Фильдинга пастор Адамс («История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абрахама Адамса», 1749). Английский Дон-Кихот, часто смешной и беспомощный, он, однако, ополчается на мир зла и несправедливости, угрожающий счастью его молодых друзей.
Таковы простодушные и веселые Том и София, сохранившие свою любовь вопреки сословным перегородкам и людской низости («История Тома Джонса, найденыша», 1749). Стихия чувства не раз увлекает Тома с правильного пути, но оступаясь и падая, он вновь поднимается и вновь идет, протягивая руку помощи слабым и беззащитным. Доброе начало всегда торжествует в его душе.
Это доброе начало Фильдинг, как истинный демократ, считает присущим прежде всего простым людям. Устами своего героя Бута («Амелия», 1751) он говорит: «Мало людей великодушных среди тех, кто не беден», а в «Ковент-гарденском журнале» (1752) он Подробно обосновывает мысль о нравственном превосходстве людей из низших классов над кичливыми бездельниками из высших классов. Его любимых героев выручают из беды, в которую повергли их знатные и могущественные враги, только простые люди — солдаты, почтальоны, служанки, обездоленные вдовы.
Такой демократизм, такая вера в доброе начало, присущие самым широким массам, низам общества, служат дополнительным источником оптимистической оценки человека у Фильдинга. Но эта оценка отнюдь не препятствует его чрезвычайно трезвому взгляду на человеческую природу. Фильдинг не слепо верит в человека, он стремится к трезвому, материалистическому анализу не только его поступков, но и его побуждений, ищет за словами героев продиктовавшую их мысль, а за действиями - их скрытую причину.
В стремлении распознать основу, сущность человеческой психологии писатель нередко сводит душевную жизнь даже самых милых ему героев к простейшим слагаемым. Недаром он определяет гениальность, как способность постигать истинную сущность предметов, а творческий процесс, как необычайно глубокое проникновение в возможности человеческой природы.
Ясно различая эту сущность, реальную материальную основу человеческого поведения, понимая, как часто это поведение обусловлено мотивами низменными и корыстными, Фильдинг, однако, убежден в том, что «природа человека далека от того, чтобы быть дурной по своему существу. Скверное воспитание, скверные привычки и скверные нравы развращают нашу природу и влекут ее без оглядки к пороку. Правители мира сего, и, боюсь, священники, ответственны за нашу порочность».
Стоит лишь изменить дурное правление, дурные нравы — и добрая по своей сущности природа человека возьмет свое. Фильдинг тем более пессимистически оценивает современный ему нравственный уровень общества, чем более оптимистически он смотрит на нравственные возможности человека при благоприятных условиях. Поэтому он с негодованием относится ко всему, что препятствует созданию таких благоприятных условий. И отсюда вытекает сочетание в романах Фильдинга нежной любви к человечеству с самой лютой ненавистью ко всему, что держит его во власти зла и невежества; возвеличение человека соединяется в произведениях английского писателя со злой сатирой на угнетающие человека общественные пороки. Возмущение Фильдинга этими пороками так сильно потому, что он глубоко уверен в возможности и необходимости их преодолеть во имя заслуживающего лучшей участи человечества.
Для этого, с точки зрения Фильдинга, нужно прежде всего освободить человечество от несносной тирании неправедных законов. В стихотворном послании «Свобода» прямо сказано:
Когда повелевает Природа, — погляди как царствует вольность.
Да будут прокляты все законы, сковывающие свободу,
И обрекающие на страдания многих ради немногих.
Серьезная озабоченность судьбами «многих», ясное сознание того, с каким цинизмом они приносятся в жертву «немногим», сообщают сатире Фильдинга высокий политический пафос. Одним из первых, обративших внимание на эту важнейшую особенность творчества великого просветителя, был Байрон. «Я недавно перечитывал Фильдинга, — пишет он в своем дневнике. — Все теперь в Англии толкуют о радикализме, якобинстве и тому подобном... Но проглядели бы они «Джонатана Уайльда Великого»! Общественное неравенство, ничтожность великих мира сего никогда не были описаны в более сильных выражениях».
Вся совокупность сатирических средств писателя подчинена его задаче выявить зловещее несоответствие между истинным ничтожеством «великих мира сего» и присвоенной ими властью над тысячами жизней. С целью обосновать свою власть и скрыть свое ничтожество «великие мира сего» силятся придать себе и созданному ими строю ореол нравственного и духовного величия.
И это ложное величие Фильдинг всячески осмеивает, выявляя несоответствие между официально провозглашаемым и реально существующим. «Сам по себе, — писал Фильдинг, — никто не смешон, но тот смешон, кто никак не может быть таким, каким хочет казаться». Поэтому огнем своего «мудрого и проницательного остроумия» (Теккерей) писатель-гуманист освещает несовместимость всей современной ему жизни с естественными требованиями разума и справедливости.
Эта несовместимость в наиболее прямой и резкой форме предстает перед нами в комедиях Фильдинга и в «Джонатане Уайльде» с его уничтожающим сопоставлением главы государства с главарем воровской шайки.
Но сатирический контраст между кажущимся и действительным, между желательным, нормальным и повсеместно господствующим проходит и через бытописательные романы писателя, как будто бы далекие от политической проблематики. Сознание горькой несправедливости, в силу которой человек, низко стоящий в социальной иерархии, подвержен бесчисленным оскорблениям и горестям, пронизывает все произведения Фильдинга.
Уродливые отношения между людьми, — в ироническом сопоставлении с идеалами, достойными человека («Джозеф Эндрус»); грубая жадность — как стимул человеческого поведения и как основа взаимных оценок («Том Джонс»); наглая жестокость знатных и сильных — под маской величия и благосклонности («Амелия»); обман и лицемерие,— придающие фальшивое благообразие зданию общества, — вот против чего направлен презрительный и грозный смех великого сатирика.
Смешна леди Белластон, знатная дама, которая видимостью высокой добродетели и безукоризненных манер силится прикрыть неблаговидные и пошлые похождения; смешон «благородный» лорд Фелламор, невежество и глупость которого составляют зияющий контраст с его высоким положением; смешна ученая мисс Уэстерн, когда она своими мнимыми цитатами пытается придать значительность своим бессмысленным изречениям; смешон доктор Блайфил, ведущий благочестивые беседы с перезрелой девицей в надежде на ее приданое; смешны бесчисленные хозяйки постоялых дворов, у которых даже голос меняется при виде человека богатого и спина сама так и сгибается при звуках громкой и повелительной речи; смешон богатый помещик м-р Уэстерн, переходящий от безудержной нежности к животной ярости, по мере того как зажигаются и гаснут его надежды на выгодный и блестящий брак для дочери; смешон и гадок мир, где такие люди составляют соль земли, где их внешнему могуществу ничуть не мешает их внутреннее ничтожество, где от их произвола, от их дрянных страстишек и мелкого корыстолюбия зависят тысячи людей, более достойных. Смешон и гадок этот мир, и на его счет у Фильдинга для человека его времени удивительно мало иллюзий.
Однако, в соответствии с общим уровнем общественной мысли в эпоху Просвещения, Фильдинг искренне, — но оттого не менее наивна идеалистически, — полагает, что если только заменить недостойных правителей достойными, озабоченными одним лишь благом своей страны, а не занятыми, подобно нынешним, только тем, «как бы не делать должного и, напротив, делать недолжное», то наступит эра всеобщего благополучия.
Оптимизм Фильдинга, таким образом, во многом наивен, обусловлен характерной для просветителей XVIII века верой в силу отдельной личности, в могущество слова, убеждения, в возможность борьбы с общественными пороками с помощью доводов рассудка. Хотя поле зрения Фильдинга было для его времени необычайно широким, но в поисках способов устранить существующее зло его мысль не идет дальше буржуазно-просветительского стремления установить равенство всех людей перед законом. Он ставит вопрос о несовершенстве английской конституции, рекомендует официально признать, наряду с королями, лордами и общинами, т. е. существующими тремя социально-политическими силами, также и четвертую — «любезно именуемую толпой».
Писатель, воодушевленный высокими гуманистическими идеалами и пламенной верой в лучшее назначение личности, Фильдинг вместе с тем и философ-рационалист, взирающий на действительность с точки зрения принципов разума и здравого смысла и отвергающий эту действительность, как неразумную и противоречащую здравому смыслу.
Особенно мрачной предстает перед нами английская буржуазная действительность середины XVIII в. в последнем романе Фильдинга «Амелия». Трагическое описание беспросветной бедности и бесправия низших классов чередуется с гневным разоблачением пагубной власти богатства и титулов, безнаказанного произвола правящих кругов, их презрения к общественному благополучию. Герой романа, мягкосердечный, но слабый капитан Бут и его верная Амелия, «лучшая из женщин», только по счастливой и, надо сказать, неправдоподобной случайности избегли нищеты и позора, к которым неминуемо влекла их вся логика печального пути людей бедных, вооруженных для жизненной борьбы одним благородством.
Мы уже видели, что рационалистический оптимизм Фильдинга подсказывает ему твердое убеждение в возможность изменить действительность при единственном условии привести ее в соответствие с вечными, как ему представлялось, принципами разума и человеческой природы. Конечно, эти изменения он не мыслит как далеко идущие и коренным образом ломающие общественное здание, в этом смысле он верный сын века Просвещения с его наивной верой в целительность «разумных» реформ, проведенных людьми мыслящими, учеными и благожелательными к человечеству.
Но Фильдинг с ясностью и силой, превзойденными из его английских современников одним Свифтом, видел вопиющие злоупотребления английской политической системы и враждебность буржуазного государства интересам простого человека. Он видел эти злоупотребления и не мирился с ними, не уставал разоблачать их в комедиях, статьях и романах, и это одно дает ему право на уважение потомков.
Фильдинг увидел и больше: «...пахарь, пастух, ткач, строитель и солдат, — писал он, — работают не для себя, а для других, довольствуясь лишь малой лептой, и позволяют нам, великим людям, наслаждаться плодами их рук». «Если бы вор имел в своем распоряжении столько же слуг, как премьер-министр, разве бы не равнялся он в величии любому премьер-министру?»
Увидел он и описал в своих статьях и страшные последствия этого организованного ограбления трудящегося большинства паразитическим меньшинством: «...многие в столице, — писал он с болью и негодованием, — умирают каждый день от истощения мучительной и долгой смертью».
Вид народного страдания заставлял оптимиста Фильдинга рисовать злобные карикатуры на носителей ложного официального оптимизма, закрывающих глаза на эти страдания. Незабываем в этом смысле гротескный образ барского прихлебателя Питера Паунса («Джозеф Эндрус»), который цинично говорит, что не может понять «жалобы на голод в стране, на полях которой так много салата, и жалобы на жажду, когда всякий ручеек или река несет такую восхитительную влагу». Так оптимист Фильдинг выступает в роли разрушителя фальшивого оптимизма правящих классов. Он возмущается строем, при котором бедняк попадает в тюрьму, если украдет у богача пять шиллингов, а богач безнаказанно может ограбить тысячу бедняков.
Против этой несправедливости, против подкупности буржуазного правосудия, колеснице которого «слишком часто мешает золотой песок», Фильдинг боролся как художник и как практический деятель. Ревностно исполняя в течение десяти с лишним лет обязанности мирового судьи в Лондоне, изучая преступность и ее причины, Фильдинг пришел к выводу, что нищета — главная причина возрастающей преступности, и выдвинул ряд проектов для устранения ее.
Он стремился пробудить общественное внимание к положению низших классов и «вывести правительство из состояния летаргии». В
Практическая работа Фильдинга тесно связана с его художественным творчеством. Он был художником-творцом в своей деятельности на благо обществу и политическим деятелем в области литературы. Практика питает его творчество богатством тем и вопросов, обилием волнующих фактов из самой гущи жизненной борьбы, а его литературный труд не безразличен для его практической деятельности, поскольку он вносит в эту деятельность тот широко терпимый, гуманный взгляд на вещи, который неотъемлем от него как художника-реалиста.
Гуманизм Фильдинга, его искренняя озабоченность судьбами своего народа побуждали его со всей решительностью выступать против агрессивных войн, несущих смерть и отчаяние мирным труженикам. Он с ненавистью обрушивается на «мнимых героев» истории, которые, оправдываясь военной необходимостью, сжигают и опустошают города и деревни, уничтожают и порабощают народы. Горькой иронией звучат слова Фильдинга о «великих завоевателях», которых раболепные историки восхваляют за их милосердие.
«После того как Александр Македонский огнем и мечом покорил обширную империю... нам сообщают, в качестве примера его кротости, что он не перерезал глотку старухе и не предал насилию ее дочерей. А когда могучий Цезарь с изумительным величием духа разрушил свободу своей страны... нам напоминают... о его щедрости к приближенным». Для таких и подобных врал» мира в памфлете «Путешествие на тот свет» Фильдинг уготовил место наряду с самыми худшими извергами рода человеческого.
В
Мы видели уже, что мысль о страданиях народа сопровождает Фильдинга на всем протяжении его разнообразной деятельности. Видя причину их в несовершенстве государственного аппарата, Фильдинг не разделяет иллюзий своих великих современников Монтескье и Вольтера относительно английской конституции. Он иронически отзывался о распространенном мнении, будто «мудрость всех мудрых людей на свете» не могла бы сравняться с мудростью конституции Англии. Столь же нелепой, сколь и откровенная хвала конституции, представляется Фильдингу и более осторожная защита ее на том основании, будто несовершенства общественной жизни вызваны лишь неправильным применением закона. Такие доводы, по мнению Фильдинга, равносильны утверждению о том, что машина «превосходно построена, хотя она и не способна выполнять свои функции».
Эта неисправность общественной машины, как неоднократно в статьях и романах показывает Фильдинг, всего отчетливее проявляется в том, что власть в стране принадлежит людям бесчестным, своекорыстным, презирающим заботу о благополучии общества. В борьбе за власть или, по определению Фильдинга, за «великое и славное начинание, каковым является ограбление публики», эти люди объединяются между собой под возвышенными девизами свободы и процветания отечества. Беспринципная борьба между ними имеет своей благородной целью «развлечь толпу» и «с тем большей легкостью и безопасностью очистить ее карманы» пока она «прислушивается к бессмысленной тарабарщине» борющихся партий».
При этих обстоятельствах смена одной политической партии другой партией есть лишь замена одних грабителей другими. Нужно не «сменять грабителей», а «стряхнуть с себя грабеж как таковой». И Фильдинг вкладывает в уста одного из своих персонажей следующую политическую программу: «Теснее сплотимся, будем считать себя членами одного общественного целого, для блага которого мы должны жертвовать своими личными стремлениями...» Излагая программу бескорыстного служения обществу, Фильдинг, однако, ясно сознает и не раз подчеркивает, что «иные весьма честные люди... спасают свою страну из рук одного грабителя для того, чтобы ограбить ее самому».
В результате бесчестности и жадности правителей народ терпит тяжкие бедствия. «В нашей стране, — пишет Фильдинг, — „народ” и „бедняки” — синонимы». Богатые всеми силами пытаются убедить бедных в том, что поскольку «их есть царствие небесное», им следует «отказаться от всех претензий на этот мир». Богатые считают несправедливым, чтобы бедняки наслаждались и этим миром и будущим, поэтому они не терпят никаких посягательств со стороны бедняков на блага этого мира.
Одной из самых возмутительных привилегий богатства Фильдинг считает нравственную и правовую безответственность: «правосудие» осуществляется только в отношении бедных, — кто когда-либо видел, чтобы богатый подвергался наказанию? Между тем, для гуманиста и демократа Фильдинга нет сомнения в том, что сильные мира сего более достойны осуждения, чем так называемая «чернь». Самое это презрительное обозначение он считает равно применимым и «к людям высокопоставленным» и к низам общества. К «черни», по мнению писателя, принадлежат все, «лишенные здравого смысла и добродетели».
«Пройдет время, с горечью писал Фильдинг в своем журнале „Патриот”, — и люди не поверят, что всеобщая коррупция поддерживалась совершенно открыто и осуществлялась лицами всех званий, что с помощью этой коррупции люди, которых презирает и ненавидит все королевство, могут не прятаться и сохраняют возможность подрывать британские свободы».
Литературная и политически-правовая деятельность Фильдинга создает прекрасный образ беспощадно правдивого сатирика-реалиста, защитника угнетенных, патриота, горячо преданного своей стране и своему народу. Изучение публицистики Фильдинга, а также всей совокупности отраженных в его произведениях общественно-политических взглядов, в неразрывной связи с художественными особенностями его сатиры, поможет более полно уяснить закономерности его творчества, его место в литературе его времени.
Л-ра: Вестник ЛГУ. Серия история, языкознание, литературоведение. – 1956. – № 2. – Вып. 1. – С. 95-104.
Произведения
- Дон Кихот в Англии
- История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса
- История Тома Джонса, найдёныша
Критика
- Историзм Филдинга (на материале «комических эпопей»)
- К вопросу о Фильдинге как сатирике и просветителе
- О приёмах организации повествования в «Томе Джонсе» Генри Филдинга (к постановке проблемы)
Поділитися