Поэзия мысли

Е.А. НЕКРАСОВА

 Анализируя творчество того или иного поэта, среди тематических групп стихотворений, наряду с гражданской, пейзажной, любовной, критики выделяют и философскую лирику.

Разумеется, такая классификация вполне закономерна и оправдана: она показывает широту (или узость) творчества, его идейную направленность, помогает проследить связь автора с эпохой, без чего нельзя себе представить место поэта в ряду историко-культурных ценностей определенного времени. Однако не менее интересно посмотреть, как «сделаны стихи», в чем языковые особенности изучаемого автора, какие приемы формируют его индивидуальный стиль (делают его непохожим на других поэтов). В этом случае деление стихов по тематическим группам оказывается слишком общим и даже не вполне логичным. В самом деле, в каждую из вышеприведенных групп включаются и другие мотивы — нет чисто гражданской или пейзажной лирики. Вспомним дружеское послание А.С. Пушкина «К Чаадаеву», полное высокого гражданского пафоса, или его же стихотворение «Деревня», где пейзажные зарисовки сменяются гневным обличением крепостничества. Тематическое деление стихотворений, помогая представить себе основную содержательную (и, следовательно, идейную) направленность творчества поэта, не ставит своей целью выяснить конкретно языковые особенности той или иной группы стихотворений.

 Попробуем выделить одну из обычно называемых групп стихотворений и рассмотреть ее с лингвистической точки зрения. Возьмем так называемую философскую лирику. Выделение этой группы оправдано и общим интересом к проблеме структуры человеческой мысли. Ясно, что понять механизм мышления можно, исследуя не только его физиологическую основу, но и его функционирование, отраженное в языке, в человеческой речи (и, следовательно, в поэзии).

 Среди поэтов, произведения которых можно отнести к философскому жанру, особое место занимает русский поэт Федор Иванович Тютчев. И дело не столько в том, что в его стихах можно найти и размышления, и парадоксы, и сопоставительные построения, сколько в том, что философичность его произведений всегда органична и ненавязчива. Именно в творчестве Ф.И. Тютчева следует искать языковые признаки, отражающие специфику мыслительного процесса, сводящегося, по мнению физиологов и медиков, к диалогичности. «Основа рече-мыслительных процессов — диалог... Диалог первичен, монолог вторичен, искусственен... в конце концов он всегда сползает к диалогу. С самим собой беседует и борется Гамлет: он раздваивается, чтобы понять самого себя...» (А. Вейн. Мозг и творчество. — В журнале: Наука и жизнь, № 3, 4, 1983). Все творчество Ф.И. Тютчева диалогично независимо от темы произведения. Например, хрестоматийно известное стихотворение «Весенняя гроза». Напомним его последнюю строфу, вводящую как бы голос со стороны, комментирующий увиденное поэтом:

 Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила.

 Включение примет внешнего мира в круг своих размышлений, связь объективного мира и субъективных переживаний личности — характерная черта Тютчева.

Как неожиданно и ярко,

На влажной неба синеве,

Воздушная воздвиглась арка

В своем минутном торжестве!

Один конец в леса вонзила,

Другим за облака ушла —

Она полнеба обхватила

И в высоте изнемогла.

О, в этом радужном виденье

Какая нега для очей!

Оно дано нам на мгновенье,

Лови его — лови скорей!

Смотри — оно уж побледнело,

Еще минута, две — и что ж?

Ушло, как то уйдет всецело,

Чем ты и дышишь и живешь.

 Развернутая в стихотворении пейзажная зарисовка, данная сначала как объективное наблюдение поэта за радугой, постепенно становится частью субъективного восприятия человека — обобщенного «собеседника» поэта (...лови его, лови скорей... смотри...) и переходит в завершающих строках в собственно философское заключение, выраженное не столько в конкретных словах (вспомним знаменитый парадокс Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь»), сколько в соотнесенности со своим зрительным впечатлением.

 Такое построение стихотворения как бы возвращает читателя назад, к уже прочтенным строкам, чтобы еще раз их перечесть, но уже с иной точки зрения — в сопоставлении с чисто индивидуальными ассоциациями и размышлениями. Так создается одновременно высокохудожественное произведение и философская глубина и неоднозначность его содержания. Поэт не подсказывает конкретного аналога в духовном мире человека, а предоставляет каждому строить сопоставления, наполнять указанное поэтом сходство объективного и субъективного мира своим содержанием.

 Наличие условного собеседника, к которому якобы обращается поэт, характерно прежде всего для стихотворений, содержащих в первой своей части образную зарисовку. Это придает большую чувственную наглядность, самостоятельность пейзажной части стихотворения, создает эффект неожиданности следующего нравоучительного заключения. А это, в свою очередь, нарушает однозначность проводимых поэтом параллелей. Неожиданность выводов усиливает глубину (нетривиальность) размышлений:

 Смотри, как на речном просторе, По склону вновь оживших вод, Во всеобъемлющее море За льдиной льдина вслед плывет.

На солнце ль радужно блистая, Иль ночью в поздней темноте,

Но все, неизбежимо тая, Они плывут к одной мечте.

Все вместе — малые, большие, Утратив прежний образ свой,

Все — безразличны, как стихия,— Сольются с бездной роковой!..

О, нашей мысли обольщенье, Ты, человеческое Я, Не таково ль твое значенье, Не такова ль судьба твоя?

«Смотри, как на речном просторе...»

 В случаях, когда объектом размышлений поэта оказывается какая-либо историческая личность, все слова, поступки, эффект неожиданности концовки создается с помощью парадоксального суждения. Например, в стихотворении «Цицерон» Тютчев делает своим прямым собеседником знаменитого римского оратора, сказавшего: «Скорблю, что я, выступивши в жизни, как бы в дорогу, с некоторым опозданием, — прежде, чем был окончен путь, погрузился в эту ночь республики».

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

«Я поздно встал — и на дороге

Застигнут ночью Рима был!»

Точно, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавой!..

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

 Для нас в этом стихотворении важно подчеркнуть прямую диалогичность его формы. Поэт ставит себя на место собеседника Цицерона и из столкновения двух суждений об одном и том же явлении делает умозаключение, которое прямо не вытекает из вышеприведенного «диалога», а является самостоятельным внешне парадоксальным итогом, смысл которого не однозначен и обращен прежде всего к людям, склонным к анализу. Можно предположить, что в данном случае поэт имеет в виду «пир» мысли — возможность непосредственного наблюдения и осмысления сложнейших исторических коллизий и предвосхищения дальнейших судеб мира (из чаши их бессмертье пил). Исследователи соотносят это стихотворение с событиями июльской революции 1830 года во Франции. В таком случае понятна живая связь этого произведения с весьма актуальными проблемами современности. Это еще одно подтверждение органичности связи «размышляющего» таланта Тютчева с конкретными явлениями — природными или социальными — окружающей его жизни. Своеобразная философская концепция заключена и в следующих стихах поэта, начинающихся сразу с «ответа» приверженцам иной точки зрения:

 Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык...

 Диалогичность структуры тютчевских стихов отражается иногда уже в заглавии. Таково стихотворение «Два голоса» (одно из любимых стихотворений А.А. Блока). Его тема — безнадежность борьбы с судьбой, посланной людям богами (Роком), но решается эта тема в диалоге «двух голосов»:

Тревога и труд лишь для смертных сердец...

Для них нет победы, для них есть конец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук их [олимпийцев] победный венец.

 Мы остановились только на одной структурной черте творчества Тютчева — его диалогичности как естественном способе создания медитации (размышления) из самых разнообразных тем и наблюдений.

 Уже современники оценили философичность поэзии Ф.И. Тютчева. Так, И.С. Тургенев отмечал: «...каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; ...мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно» («Несколько слов о стихотворениях Ф.И. Тютчева». Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Т. V, М.— Л., 1963). Поэзия Ф.И. Тютчева была высоко оценена Пушкиным, опубликовавшим весной 1836 года двадцать четыре стихотворения тогда еще неизвестного поэта в журнале «Современник», Жуковским, Некрасовым, Л. Толстым, который, прочитав стихи поэта, «просто обмер от величины его творческого таланта» (Толстой Л.Н. в воспоминаниях современников).

 Лучшие образцы философской лирики Ф. И. Тютчева, став крылатыми выражениями, вошли в сокровищницу русского языка.

 Источник: Русская речь. – 1983. - № 6. – С. 15-20.