12-10-2018 Пьер Шодерло де Лакло (Pierre Choderlos de Laclos) 1800

Статус повествователя и многоголосие в романе Шодерло де Лакло «Опасные связи»

Н. Журди

Мы не претендуем на разгадку популярности этого текста. В ее основе лежат, безусловно, многие факторы: пикантность фабулы, многочисленные театральные и кинематографические постановки (отметим, в частности, фильм Стивена Фриарса (1988) с участием Гленн Клоус и Джона Малковича и фильм Жозе Дайан (2003) с участием Катрин Денев и Руперта Эверета).

В настоящей статье основное внимание уделяется строго лингвистическим вопросам. Теоретической основой данного исследования является семантический анализ художественных текстов. Фундаментальные разработки в области семантики нарратива принадлежат Е. В. Падучевой. К центральным аспектам семантики нарратива она относит повествовательные и видо-временные формы, а также дейктическую систему текста.

В статье мы попытаемся охарактеризовать повествовательную форму и статус повествователя и описать некоторые особенности индивидуального языка персонажей в тексте Шодерло де Лакло «Опасные связи».

Повествовательная форма

Диагностика повествовательной формы (ПФ) не представляет трудности. Роман «Опасные связи» — это повествование от первого лица. Укажем на существенную дифференциацию внутри самой ПФ от первого лица. Это может быть а) повествование от лица одного персонажа (протагониста); б) повествование от лица двух и более персонажей.

Отметим, что в качестве эпиграфа к своему роману «Опасные связи» писатель использует цитату из «Новой Элоизы» («La Nouvelle Héloïse») Руссо.

Эпистолярный роман связан с уменьшением роли повествователя. В отличие, например, от новеллы или от романа-эпопеи, в которых присутствие повествователя легитимно и возможны различные варианты (голос повествователя и голоса персонажей равноправны; голос повествователя является доминирующим по отношению к голосам персонажей и т.д.), для эпистолярного романа, по сути, существует одно решение, а именно: повествователь должен дистанцироваться от персонажей и предоставить сцену в их распоряжение. Одной из специфических особенностей эпистолярного романа следует считать принцип диалогизма и вытекающее из него многообразие стилей. Вот что писал по этому вопросу М. М. Бахтин: «Эпистолярная форма <...> в общем допускает широкие словесные возможности; но наиболее благоприятной эпистолярная форма является <...> для отраженного чужого слова. Письму свойственно острое ощущение собеседника, адресата, к которому оно обращено. Письмо, как и реплика диалога, обращено к определенному человеку, учитывает его возможные реакции, его возможный ответ». В ходе исследования мы рассмотрим, каким именно образом создается многообразие стилей в романе Шодерло де Лакло.

Статус повествователя

Первое предисловие с характерным названием «Предуведомление» (Avertissement) принадлежит издателю (éditeur), который выражает сомнения в аутентичности писем («nous ne garantissons pas l’authenticité de ce receuil» и заявляет о том, что подобная история непредставима в век Просвещения — век всех возможных добродетелей: честь мужчин и скромность женщин не подлежат ни малейшему сомнению. Поэтому издатель открыто выражает свое недовольство автором («nous blâmons beaucoup l’auteur»), который поместил нравы другой эпохи и другой страны в контекст французского Просвещения (XVIII в.). Предупреждение адресовано наивному читателю («lecteur trop crédule»), который рискует принять вымысел автора за истину.

Второе предисловие (préface) принадлежит редактору, и написано оно уже совершенно иначе. Несмотря на то что редактор также невысокого мнения о достоинствах автора, он, в отличие от издателя, нисколько не сомневается в достоверности фабулы. Опубликование корреспонденции редактор считает полезным делом, так как, публикуя письма, способствует хорошим нравам («c’est rendre un service aux mœurs»).

Итак, между предупреждением и предисловием существует явное смысловое противоречие. Точка зрения издателя и точка зрения редактора являются взаимоисключающими, и читателю непросто разобраться в том, какое из утверждений стоит принимать на веру, а какое — нет. На этом этапе происходит «умножение нарративной инстанции» (издатель/редактор).

Несколько штрихов к портретам издателя и редактора. Как уже было отмечено, издатель идеализирует век Просвещения. Однако в дифирамбах, которые издатель адресует веку Просвещения, содержится доля иронии. К способам создания иронии относится гиперболизация в следующем пассаже: «...où les lumières, répandues de toutes parts, ont rendu, comme chacun sait, tous les hommes si honnêtes et toutes les femmes si modestes et si réservées». Иронический тон присутствует в последней части предостережения, где издатель частично предвосхищает развязку: «...nous ne voyons point aujourd’hui de demoiselle, avec soixante mille livres de rente, se faire religieuse, ni de présidente, jeune et jolie, mourir de chagrin». Здесь ирония создается путем развенчивания идеализированного образа. Очевидно, что ирония создается уже в самом начале текста.

В свою очередь редактор, заявляя о важности моральных устоев, без тени смущения провозглашает очевиднейшие банальности. Так, по его мнению, в романе содержатся две простые истины: 1) каждая женщина, находясь в обществе человека дурных нравов, неизбежно становится его жертвой; 2) каждая мать должна быть единственным доверенным лицом своей дочери.

Как безраздельное восхищение издателя веком Просвещения, так и морализаторские намерения редактора скорее всего симулированы. Если издатель появляется только в предисловии («Предуведомлении»), то голос редактора читатель будет слышать еще не раз: «voix étrangère et parasite». В тексте романа редактору отведено строго определенное место — в сносках. В большинстве случаев эти сноски носят разъяснительный характер (источник цитаты, географические уточнения и т.п.), например: «Cette lettre ne s’est pas retrouvée»; «Racine, tragédie de Britannicus». Однако иногда редактор назойливо вмешивается в ход повествования, комментирует события, иронизирует, т.е. своевольно приписывает себе права, не предусмотренные его статусом. Рассмотрим примеры:

Вальмонт убежден в том, что мадам де Турвель боится любви. Для того чтобы страх исчез, надо, по мнению Бальмонта, безраздельно отдаться во власть любви. «Un sage a dit que pour dissiper ses craintes il suffisait presque toujours d’en approfondir la cause» — цитата из письма Бальмонта, адресованного мадам де Турвель. Пометка редактора: «On croit que c’est Rousseau dans Emile, mais la citation n’est pas exacte, et l’application qu’en fait Valmont est bien fausse; es puis, madame de Tourvel avait-elle lu Emile?». Здесь редактор выражает сомнения в том, что госпожа де Турвель читала этот текст Руссо, т.е. создает видимость того, что он сам хорошо — лучше, чем Вальмонт — осведомлен о круге чтения президентши.

Президентша, заинтригованная таинственными исчезновениями своего возлюбленного, приказывает своему лакею следить за Бальмонтом. Когда загадка разгадана, мадам де Турвель сообщает мадам де Воланж, что по счастливой случайности («Heureusement pour lui, et surtout heureusement pour nous, puisque cela nous sauve d’être injustes...») ее лакей стал свидетелем благородного поступка де Бальмонта. «Madame de Tourvel n’ose donc pas dire que c’était par son ordre?», — иронизирует редактор.

Многоголосие в тексте

Фундаментальные разработки в области теории полифонии принадлежат М. М. Бахтину. В полифоническом тексте доминируют голоса персонажей, и автор всячески подчеркивает их раздельное звучание. Полифоническому тексту М. М. Бахтин противопоставляет гомофонический текст, в котором доминирует голос автора, а слово персонажа «заключено в твердую оправу авторских слов о нем». В трактовке М. М. Бахтина полифония может обозначать как а) параллельное звучание голосов равноправных персонажей, каждый из которых обладает своей идеологической позицией и своим индивидуальным языком, так и б) реальное переплетение голосов вплоть до их слияния; другими словами, вплоть до неясности, чей голос звучит в данный момент. Для терминологической четкости введем термин «многоголосие», который будем употреблять для обозначения параллельного звучания равноправных голосов.

Из определения М. М. Бахтина вытекает, что характерной чертой каждого эпистолярного текста является полифония и/или многоголосие, так как в эпистолярном тексте присутствуют по меньшей мере два голоса, а автор устраняется из повествования. Однако сам факт формального устранения автора из текста не гарантирует полифонического звучания текста. Для создания полифонии и/или многоголосия необходимо, чтобы каждый из персонажей обладал индивидуальным языком.

Полифония как слияние равноправных голосов отсутствует в «Опасных связях», так как в тексте всегда четко указано, кто именно автор письма (дискурса). Однако мы считаем, что многоголосие является важной характеристикой текста.

Далее в романе после двух предисловий следуют письма. Как отмечает Marmande, письма являются истинными действующими лицами: они передаются, читаются, диктуются...: «On écrit: on ne se voit pas. Leurs travestissements et leurs dédoublements en augmentent la lecture. Elles sont communiquées, dictées, lues par d’autres, ou plus simplement donnent plusieurs versions d’un épisode déjà connu». Кроме того, в них выражается индивидуальный язык персонажей. Особенности индивидуального дискурса того или иного персонажа романа уже не раз были предметом исследования. Рамки настоящей работы не позволяют подробно описать индивидуальный язык персонажей текста, однако для нас существенно проиллюстрировать многоголосие в тексте. Мы исходим из предпосылки Тодорова, согласно которой для структуры романа «Опасные связи» решающее значение имеет размножение перспектив повествования. Это означает, что одно и то же событие может быть представлено в различном свете. Ср.: «Ainsi le fait que nous avons des visions multiples du même événement, fait essentiel dans la structure des Liaisons, se réalise à travers les paroles d’un personnage, qui ont ici la forme de lettres». В основе размножения перспектив повествования лежат два приема:

а) одно и то же событие описывается различными персонажами;

б) один и тот же персонаж предлагает различные версии происшедшего; в этом случае важную роль играет адресат письма.

Индивидуальный дискурс персонажей

Сопоставим версии одного и того же эпизода, предложенные различными персонажами.

Следует обратить внимание на глобальную трудность, возникающую при пересказе многих эпизодов романа: в тех случаях, когда версий несколько, читатель рискует потерять ориентир. В самом деле, не всегда ясно, какая из версий соответствует действительности. Так, эпизод, который мы взяли для анализа, интерпретируется тремя персонажами — президентшей де Турвель, виконтом де Бальмонтом и мадам де Воланж.

Письмо XXII. Автор — мадам де Турвель, адресат — мадам де Воланж.

Один из слуг госпожи де Турвель стал невзначай свидетелем благородного поступка Бальмонта: он спасает от разорения бедную крестьянскую семью, причем действует деликатно и скромно. Похвалы, которые расточают Бальмонту окружающие, приводят его в смущение. Мадам де Турвель предполагает, что он намеренно собирал сведения о тех, кто нуждается в помощи. Она восхищается благородством его поступка. Госпожа де Турвель убеждена в искренности его добрых намерений и пытается убедить в этом мадам де Воланж.

Отметим некоторые особенности языка мадам де Турвель:

лексика морально-нравственного плана с сильной религиозной коннотацией: «vice — vertu; les méchants — les bons; c’est la plus belle vertu des plus belles âmes; une action honnête et louable; sa modestie en doublait le mérite; le plaisir sacré de la bienfaisance; Dieu; bénédictions; l’ennemi de la vertu; la divine Providence»;

многочисленные наречия (в особенности наречия степени): «И est si pénible; vous aimiez tant à user d’indulgence; un jugement trop rigoureux; peut-être avec trop de vivacité: de Valmont, ayant trouvé <...> une malheureuse famille <...> non seulement s’était empressé d’acquitter la dette, mais même leur avait donné une somme d’argent; ce n’est même plus seulement une compassion passagère; J’ajouterai de plus, et toujours par justice...»;

риторические вопросы: «A présent, dites-moi <...>, si M. de Val- mont est en effet un libertin sans retour? ...Quoi! les méchants parta- geraient-ils avec les bons le plaisir sacré de la bienfaisance? Dieu permettrait-il qu’une famille vertueuse reçût, de la main d’un scélérat, des secours dont elle rendrait grâce à sa divine Providence? et pour-rait-il se plaire à entendre des bouches pures répandre leurs bénédictions sur un réprouvé?».

В языке мадам де Турвель отражается ее характер. Дискурс госпожи де Турвель свидетельствует о ее набожности, эмоциональности, экзальтированности. Кроме того, письмо также свидетельствует о том, что для нее важно убедить адресата в своей правоте.

Письмо XXI + письмо XXIII. Автор — виконт де Вальмонт, адресат — маркиза де Мертей.

Виконт де Вальмонт, зная, что за ним следят, решает использовать ситуацию для того, чтобы предстать перед мадам де Турвель в выгодном свете. Он знает, что добродетельная госпожа де Турвель ценит альтруизм и помощь ближнему. В то же время для виконта важно сохранить свой имидж в глазах госпожи де Турвель. В этом письме де Вальмонт предстает перед нами как холодный и расчетливый покоритель женских сердец и отличный актер.

Отличительная черта дискурса де Бальмонта — ирония. Говоря о благодарности крестьян, он употребляет возвышенную лексику: «...cédant à ma généreuse compassion, je paie noblement cinquante-six livres <...> vous n’imaginez pas quel chœur de bénédictions retentit autour de moi <...>. Quelles larmes de reconnaissance coulaient des yeux du vieux chef de cette famille...» .

Виконт решительно дистанцируется от этих возвышенных чувств и от сцены в целом. В отличие от крестьян — участников реальной драмы он является зрителем и участником спектакля, в постановке которого он сам сыграл не последнюю роль: «J’examinais ce spectacle <...> — je ne ressemblais pas mal au héros d’un drame, dans la scène du dénouement».

В дискурсе де Бальмонта становятся банальными и пародируются понятия морального плана, с которыми мы встречались в дискурсе госпожи де Турвель: «Cependant, au milieu des bénédictions bavardes de cette famille <...> J’ai été étonné du plaisir qu’on éprouve en faisant le bien; et je serais tenté de croire que ce que nous appelons les gens vertueuex. n’ont pas tant de mérite qu’on se plaît à nous le dire». Словосочетание «bénédictions bavardes» (сущ., относящееся к религиозной, возвышенной лексике, + прил. с негативной коннотацией) представляет собой пример профанации религиозных понятий. Подобное словосочетание невозможно представить себе в устах мадам де Турвель.

Личное местоимение 1-го л. ед. ч. (je) обладает высокой частотностью в дискурсе де Бальмонта: «Cependant j’arrive au village; le vois de la rumeur; je m’avance: j’interroge...».

Высокая частотность местоимения je объясняется тем, что в письме виконт дает отчет о своих действиях (в то время как в письмах мадам де Турвель и мадам де Воланж главное место отведено не описанию действий, а анализу поступка де Бальмонта).

Lettre XXXII. Автор — мадам де Воланж, адресат — мадам де Турвель.

Мадам де Воланж сомневается в том, что поступок Бальмонта продиктован благородными побуждениями. Центральное место в письме мадам де Воланж занимают рассуждения о морали вообще и о морали Бальмонта в частности и предостережения, адресованные мадам де Турвель.

На лексическом уровне наблюдается определенное сходство между дискурсом госпожи де Турвель и мадам де Воланж. В дискурсе мадам де Воланж присутствует, хотя и в меньшей степени, чем в дискурсе мадам де Турвель, лексика религиозно-нравственного порядка: «vertu, vicieux, les méchants — les bons, Dieu». Эти понятия употреблены в их исходном значении, а не профанированы, как у де Бальмонта;

характерная синтаксическая особенность этого письма — императив: «Ecoutez, si vous voulez <...> Songez surtout, ma jeune amie, et ne taxez pas cette sévérité d’injustice...; «Songez donc <...> Considérez que vous faites <...> Ah! revenez, revenez...». Императив является одной из составляющих назидательно-предостерегающего тона письма мадам де Воланж.

Итак, мы убедились в том, что одно и то же событие может быть представлено по-разному в зависимости от того, кто автор послания. Примеры свидетельствуют о том, что различия касаются не только смыслового, но и языкового уровня. Последний аспект особенно важен для нашего исследования. По словам Версини, «письмо дает сведения о возрасте, поле, социальной категории, характере персонажа» («La lettre sait rendre l’âge, le sexe, la classe sociale, le caractère...»). Таким образом, в тексте создается многоголосие.

Многоголосие одного и того же персонажа

Существует и другой источник многоголосия текста — множество голосов внутри одного и того же персонажа.

На наш взгляд, Вальмонт и маркиза де Мертей — персонажи-интриганы — обладают большей способностью к созданию дискурса в нескольких стилях (т.е. к созданию многоголосия), чем другие персонажи текста. С помощью языка маркиза де Мертей и де Вальмонт симулируют собственные чувства и манипулируют другими персонажами. Рассмотрим письма LXXXV и LXXXVII, автором которых является маркиза де Мертей.

Письмо LXXXV адресовано Бальмонту. В нем речь идет об авантюре маркизы де Мертей с де Преваном. Маркиза преследует двойную цель — покорить и скомпрометировать де Превана. Преван, не подозревающий о том, что маркиза ведет тонкую игру, попадает в ее ловушку. Маркиза де Мертей торжествует. Остановимся на некоторых языковых особенностях этого письма.

Для выделения цитат используется курсив. В письме маркизы содержатся цитаты из литературных произведений, например из трагедии Вольтера «Zaïre». Для нашего контекста особый интерес представляют цитаты действующих лиц (супруги маршала, слуг).

Так, в глазах слуг маркиза де Мертей является «добродетельной госпожой»: «Us s’indignaient qu’on eût osé manquer à leur vertueuse maîtresse». Маркиза цитирует также саму себя: «...et moi, encore tout émue, je leur demandai par quel bonheur ils s’étaient encore trouvés levés; Il me parut que j’étais autorisée à craindre l’effet de mon saisissement mortel». Эти примеры содержат откровенную насмешку маркизы над наивностью окружающих, которые уверены в том, что она пережила ужасное потрясение. Курсив является, таким образом, одним из средств выражения иронии.

Некоторые высказывания действующих лиц, которые маркиза де Мертей интегрирует в свой дискурс, не выделены курсивом. Так, она передает мнение своей благонравной соседки следующим образом: «...ma dévote voisine était déjà au chevet de mon lit, pour savoir la vérité et les détails de cette horrible aventure. J’ai été obligée de me désoler avec elle, pendant une heure, sur la corruption du siècle». Очевидно, что именно соседка возмущается «ужасным происшествием» и «испорченностью века». Итак, функция цитаты, не выделенной графически, сходна с функцией цитаты, выделенной курсивом: это пародия, ирония, дистанцирование от сказанного. Напомним, что из всех действующих лиц один только Вальмонт посвящен в планы маркизы. Свет же находится в полном заблуждении в отношение ее проектов. Для маркизы де Мертей исключительно важно сохранить маску благопристойности в глазах общества. Таким образом, в письме маркизы сталкиваются две интерпретации событий: 1) ее собственная интерпретация; 2) интерпретация света, обладающего ограниченным объемом знаний о ней.

Обратим также внимание на некоторые лексические особенности этого письма:

в нем широко представлена эмотивная (любовная) лексика: «...il devint tendre; cajolerie; son regard <...> était plus caressant; une tendre rêverie», которая употребляется в ироническом плане. Для маркизы решающее значение имеют не чувства, а факты: «Il [Prévan] m’y annonçait que je pouvais compter sur lui; et ce mot essentiel était entouré de tous les mots parasites, d’amour, de bonheur...»;

характерно также употребление лексики, указывающей на то, что происшествие было запланировано и хорошо обдумано маркизой де Мертей: «affaire arrangée, double projet», «arrangement».

Итак, здесь явственно прослеживаются показное (маркиза в глазах света, слуг, врача) и истинные побуждения маркизы (о которых знает только Вальмонт).

Письмо LXXXVII адресовано мадам де Воланж. В нем маркиза де Мертей предстает в виде жертвы. Она выражает крайнее негодование поведением де Превана, который нанес ей оскорбление, внезапно появившись в ее будуаре. Несмотря на то что общественное мнение на ее стороне, маркизу смущает тот факт, что ее имя связано со скандальной историей и что она находится в центре общественного внимания. Как мы видим, в этом письме эпизод представлен совершенно иначе. Здесь меняется не только смысл, но и манера изложения. Кроме того, оно гораздо короче, чем письмо LXXXV, адресованное Бальмонту. В данном письме опускаются многочисленные детали, т.е. дается неполная версия события.

Иронический аспект в этом письме отсутствует. Письмо построено на контрасте между банальностью и непостижимостью. Маркиза де Мертей подчеркивает, насколько банальны были ее отношения с де Преваном вплоть до его появления в ее будуаре: «J’ai rencontré chez la maréchale de... un M. de Prévan que vous connaissez sûrement de nom, et que ie ne connaissais pas autrement <...> Il est assez bien fait de sa personne, et m’a paru ne pas manquer d’esprit»; «...je lui envoyai, le jour même, une invitation bien sèche et bien cérémonieuse <...> Je ne lui adressai pas la parole quatre fois dans toute la soirée; et lui de son côté, se retira aussitôt sa partie finie. Vous conviendrez, que iusque-là rien n’a moins l’air de conduire à une aventure...». Эти поверхностно-светские отношения контрастируют с экстравагантностью и непостижимостью поступка де Превана: «L’événement le plus désagréable, et le plus impossible à prévoir»; «une effronterie inconcevable»; «Vous jugez quel scandale!».

На лексическом уровне самой яркой особенностью письма является семантическое поле жертвы: «malade de saisissement et de chagrin»; «cette malheureuse aventure»; «avec beaucoup de frayeur»; «Je jetai un cri perçant»; «j’étais saisie au point que je ne pouvais parler. Son air aisé et tranquille me pétrifiait, je crois encore davantage»; «cet éclat qui m’afflige»; «le désagrément de cette aventure»; «qui sait, qui peut savoir ce qu’ils [les amis de Prévan] inventeront pour me nuire?»; «Mon Dieu, qu’une jeune femme est malheureuse!».

Очевидно, что маркиза де Мертей владеет множеством стилей. Ее язык зависит от адресата послания.

Текст содержит множество других примеров, свидетельствующих о том, что маркиза и Вальмонт манипулируют персонажами именно потому, что они могут манипулировать языком. Так, маркиза надевает маску ложной благопристойности, убеждая мадам де Воланж выдать дочь замуж по расчету (письмо CIV). В то же время маркиза де Мертей откровенно склоняет Сесиль Воланж к разврату (письмо CV). Или другой пример: мадам де Турвель застает Бальмонта в обществе распутной Эмили перед зданием Оперы. Насмешливо-циничная трактовка этого эпизода, которую Вальмонт предлагает в письме, адресованном маркизе (письмо CXXXVII1), не имеет ничего общего с трогательно-робким тоном, в котором он обращается к мадам де Турвель (письмо CXXXVII).

Примеры служат доказательством того, что некоторые персонажи романа «Опасные связи» могут обладать множеством голосов, т.е. многоголосие может существовать в пределах голоса одного и того же персонажа. Так, язык маркизы де Мертей и Бальмонта меняются в зависимости от того, к кому они обращаются. Именно благодаря владению языком (точнее, языками) они контролируют вплоть до развязки других персонажей романа.

Итак, подведем итоги нашего исследования. Статус повествователя в «Опасных связях» можно охарактеризовать как диалогический. В тексте присутствует множество равноправных персонажей, которые ведут между собой диалог. Принцип диалогизма тесно связан с многоголосием в тексте. Многоголосие является существенной функциональной характеристикой текста. Очевидно, что персонажи романа обладают индивидуальным языком. Многообразие голосов и их раздельное звучание лежат в основе многоголосия текста. Тот факт, что некоторые персонажи (маркиза де Мертей и Вальмонт) обладают множеством голосов, также является одной из важных составляющих многоголосия текста в целом.

Несколько слов о значении лингвистического анализа, который представляет собой теоретическую основу нашего исследования. Очевидно, что лингвистический анализ позволяет раскрыть новые аспекты художественного текста (например, анализ статуса повествователя, исследование лексических и синтаксических особенностей текста), а также рассмотреть под новым углом зрения некоторые уже известные положения (например, вопрос о полифонии в «Опасных связях»).

Л-ра: Вестник МГУ. Серия 19 : лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2006. – № 1. – С. 198-208.

Биография

Произведения