Петер Вайс. Побеждённые
Е. Зачевский
Так получилось, что с ранними, самыми первыми произведениями выдающегося немецкого писателя-антифашиста Петера Вайса (1916-1982) современный читатель смог познакомиться лишь через несколько лет после смерти их автора. Уроженец Берлина, немец по национальности с чехословацким подданством, Вайс вынужден был в 1934 г. эмигрировать вместе с родителями через Англию в Чехословакию, а затем через Швейцарию — в Швецию, гражданином которой он был с 1945 г. до конца своих дней.
Вайса-эмигранта всегда тянуло на родину, и вот в июне 1947 г. по заданию газеты «Стокгольм тиднинген» он отправляется в Западную Германию с намерением не только написать несколько статей о пережившей фашизм и войну стране, но и вообще остаться там в качестве собственного корреспондента этой ведущей шведской газеты. Следствием поездки была публикация в июне-августе 1947 г. шести обширных репортажей, которые особого успеха не имели, после чего газета от дальнейших услуг Вайса отказалась.
Увиденное и услышанное на немецкой земле потрясло молодого писателя, и он тут же, по горячим следам, пишет своеобразный лирический парафраз на тему своих репортажей — книгу «Побежденные», которая вышла в 1948 г. в известном шведском издательстве «Бонниер» и так же, как и репортажи Вайса, не получила широкого резонанса среди читающей публики. Редкие отклики на книгу никому не известного автора появились лишь в эмигрантских изданиях, имевших очень ограниченный круг читателей. Сейчас и книга «Побежденные», и породившие ее шесть репортажей переведены на немецкий язык и изданы в ФРГ под одной обложкой.
Репортажи Вайса своей стилистикой и характером изложения фактов похожи скорее на эссе или если на репортажи, то беллетризованные. Этот жанр был широко распространен среди молодых немецких писателей послевоенного времени; лирический герой их произведений и автор как бы сливались в одно целое, что должно было придавать описываемым событиям предельную правдивость и убедительность. Вайс, как эти писатели, находился на распутье, и состояние «абсолютного и радикального начала» (Г. В. Рихтер) было свойственно и ему, хотя шведское окружение мало тому способствовало.
Эмигрант, ненавидящий свою прежнюю родину и вечно тоскующий по ней, впервые после долгих лет пребывания на чужбине ступил на немецкую землю, вновь встретился с городом детства, с Берлином. И здесь уже невозможна бесстрастная регистрация увиденного, как того требуют законы и традиционная этика репортажа. Богатейшая гамма эмоций выплескивается на страницах репортажей Вайса, одна мысль спешит опровергнуть другую, довод наталкивается на контрдовод. Ненависть и любовь, глубочайший пессимизм и растерянность перед гигантскими масштабами духовной и материальной катастрофы, постигшей его злосчастную родину, определяют настроение этих необычных репортажей, что, вероятно, и оттолкнуло от них шведского читателя, ожидавшего прочесть подробный и деловой отчет о ситуации в послевоенной Западной Германии. Вайс постоянно нарушает закон жанра, балансируя на грани репортажа и интимного дневника, причем личная заинтересованность в постижении увиденного настолько велика, что порой создается впечатление, будто его беллетризованные репортажи написаны им лишь для самого себя. В известной степени так оно и было, ибо репортажи Вайса оказались безадресными: немецкий читатель не мог с ними ознакомиться, а консервативной шведской публике агрессивно вопрошающий (в духе В. Борхерта) тон репортажей Вайса представлялся чуждым и неприемлемым. Не случайно известный издатель Петер Зуркамп отказался в 1948 г. напечатать рассказ Вайса «Свободный, как птица», утверждая, что это произведение представляет собой «запись мыслей человека, привыкшего вести разговор с самим собой... Видения остаются фантомом внутреннего мира, их реальность не является реальностью других людей».
Тем не менее каждый из шести репортажей Вайса имеет более чем реальную основу, будь то анализ статистических данных о прожиточном минимуме западных немцев или отчет о посещении психиатрических клиник для детей, оставшихся без родителей. Вслед за сухими фактологическими выкладками на читателя обрушивается поток мыслей, выходящих далеко за пределы обыкновенного газетного репортажа. Страдания простых людей, голод, холод, разруха в послевоенной Западной Германии вызывают у Вайса смешанное чувство сострадания и озабоченности. Писатель улавливает в трагической ситуации тех лет опасные симптомы возрождения преступного прошлого: «...разочаровавшийся народ, находясь на пределе своих сил, снова проявляет склонность к наркотику национализма». Демократического обновления в стране не произошло, «денацификация превратилась в фарс, так как наиболее влиятельные лица выкрутились, а в тюрьму попали мелкие почтовые служащие и трамвайные кондукторы».
Особое беспокойство писателя вызывают судьбы молодежи. Школы и университеты находятся в руках прежних преподавателей, верно служивших нацистам и продолжающих воспитывать молодежь в духе «тупого верноподданничества» и «покорности» — залог того, что «в один прекрасный день эта молодежь взбунтуется и компенсирует свою разбитую жизнь тем, что сама начнет разрушать все вокруг». Берлинским детям, потерявшим в войну родителей, пациентам психиатрической клиники, Вайс посвящает один из репортажей. Взволнованность и пафос в этом репортаже уступают место обычной сдержанности. Творческое кредо Э. Хемингуэя «стать холодным, как змея», определившее тон многих произведений молодой немецкой литературы тех лет, нашло свое реальное воплощение в этих бесстрастных, но взрывоопасных строках. Холодный гнев — вот, пожалуй, истинное название чувствам, обуревающим Вайса, когда он описывает недетские игры малышей: похороны убитых, откапывание погибших под развалинами.
Два репортажа посвящены делам литературным. Заметив, что «еще ни один писатель не нашел необходимой дистанции, чтобы воссоздать это время в выкристаллизованной форме», Вайс все же отмечает попытки И. Бехера, Г. Вайзенборна, Ф. Вольфа «основательно разобраться с прошлым». Вайс обращает также внимание шведских читателей на «безымянных» авторов, в характеристике которых угадываются будущие члены «группы 47»: «Их устремления направлены на создание емкого, компактного стиля, такого стиля, который избегал бы чувствительности и искусственности. Они учились этому у журналистов, у американских писателей, они пришли к этому через собственные страдания».
В этой связи Вайс с особой симпатией пишет о попытке создания «анонимной коллективной поэмы» — о радиопьесе «29 января 1947 года», написанной Эрнстом Шнабелем, будущим членом «группы 47». Являясь главным редактором «Норддойчер рундфунк», одной из крупнейших радиостанций в стране, Шнабель предложил радиослушателям прислать сообщения об одном дне из их жизни, о 29 января 1947 г. На основании 35000 писем Шнабель, известный также как талантливый писатель, создал драматический вариант беллетризованного репортажа. Э. Шнабель вообще, надо заметить, внес заметный вклад в становление молодой западногерманской литературы, поддерживая начинающих авторов (например, В. Борхерта, организовав постановку на радио его пьесы «На улице, перед дверью» и оказав содействие для выезда писателя на лечение в Швейцарию). Тот факт, что Вайс выделил Шнабеля из общей массы деятелей культуры того времени, говорит об известной близости творческих позиций обоих писателей, тем более что позднее, работая над романом-эссе «Эстетика Сопротивления», Вайс вновь обратился к Шнабелю, к его радиопьесе «Плот ..Медузы“»,
Несмотря на отдельные позитивные моменты, общее впечатление Вайса от поездки на родину окрашено глубоким пессимизмом, неверием в возможность демократического обновления западногерманского общества, чье будущее представляется ему как «медленное преобразование во мраке», когда «идущий, идя по дороге безысходности, вынужден продвигаться вперед ощупью».
Эта пессимистическая тональность свойственна и «Побежденным» — книге, которую можно назвать патетическим комментарием к взволнованным репортажам Вайса и которая представляет собой диалог двух абстрактных фигур — Победителя и Побежденного. Открытость этого экспериментального произведения Вайса говорит о несомненном родстве его с «Эстетикой Сопротивления», своего рода квинтэссенцией всего творчества Вайса. Именно с «Побежденных» начинает он мучительные «поиски самого себя» (авторская дефиниция «Эстетики Сопротивления»), пройдя долгий путь от страдающего в своей безысходности бунтаря-одиночки до сознательного борца за социальную справедливость.
В начале своего творческого пути Вайс расценивает политические и социальные катаклизмы послевоенного времени, равно как и всей истории земной цивилизации, как порождение извечного зла, берущего свое начало в праосновах человеческого существования.
Однако жизненный опыт Вайса, как и новые впечатления от поездки на родину, все же рождают у него сомнения в объяснительной силе этого тезиса. Поэтому «Побежденные» — это своеобразный дискуссионный клуб, призванный в столкновении мнений дать ответ на многочисленные вопросы, одолевающие Вайса; и лирические герои книги, Победитель и Побежденный, есть не что иное, как ипостаси одного и того же лица — автора книги, пытающегося таким образом определить свое отношение к миру, постичь его движущие силы. Апатия и опустошенность Побежденного, животная борьба за существование, жестокая проза послевоенной жизни — все эти тягостные картины вызывают сострадание, оттесняя на какое-то время неумолимый вопрос: кто виноват? Но тут же вступает в спор Победитель, который доказывает, что «с побежденными обращаются намного мягче, чем они в свое время обращались с пленными», что «побежденные пользуются большей свободой, чем это дозволялось ими в других странах во времена их победных маршей». Вайс искренне негодует по поводу того, что побежденные подчеркивают свои страдания и ничего не хотят знать о причинах этих страданий, являющихся порождением нацистской диктатуры: «На протяжении многих лет страну опустошала страшная чума... Но странное дело — имя ее даже не упоминается, хотя все здесь отмечено ее лихорадкой». Поэтому писатель постоянно возвращается к одной и той же мысли — страшно «не столько разрушение городов, сколько разрушение духа», ибо города можно восстановить, но восстановится ли тем самым здоровье нации?
«Моя крыша снесена снарядами, — пишет Вайс, — мой фундамент разнесен миной. Мои внутренности прокурены дымом зажигательных бомб. Окна моих глаз выдавлены взрывной волной. Обнаженные, словно веревки, трепещут мои нервы, издерганные до боли суровыми ветрами. Мой крик напоминает разбитую, искореженную металлическую балку... Мои мысли поднимаются вверх по лестнице, ведущей в никуда. Моя надежда — это дверь, открытая в болото, полное воды, отдающей трупным запахом. По моим пустым комнатам шныряют крысы голода. Могильщик, рой мне могилу!»
Известному стихотворению Г. Айха «Инвентарная опись», гимну вечной реальности, неистребимой жажды жизни, Вайс противопоставляет свою пессимистическую «инвентарную опись» душевного состояния человека послевоенного времени.
И тем не менее Вайс верит в возможную победу человека, хотя вера эта еще очень слаба, и чувство глубокого сомнения в способности человека изменить природу общества будет еще долго определять творчество писателя: «Только тот, кто ищет среди развалин поверженные в прах человеческие ценности, надеется на победу. Лишь для того, кто осознал свое поражение, есть надежда на победу. Лишь у того, кто осмеливается вопрошать, кто он такой, есть надежда на победу...»
Хотя первые впечатления Вайса написаны по-шведски, их значение для истории литературы ФРГ трудно переоценить, ибо даже в иноязычном исполнении они оставались по своему духу немецкими и стояли в одном ряду с произведениями молодых западногерманских писателей тех лет. При всех попытках Вайса ассимилироваться в Швеции (отсюда и стремление писать по-шведски, ибо немецкий язык был для него «синонимом отрицательного»), он все же оставался немецким автором, болезненно сопереживавшим прошлое и настоящее своей бывшей родины. Экстатически-визионерский стиль прозы Вайса в значительной мере отвечал художественным исканиям «литературы развалин» и поэтому не находил в Швеции надлежащего отклика из-за отсутствия соответствующих социально-политических предпосылок, что опять же свидетельствует о принадлежности произведений Вайса «шведского периода» истории литературы ФРГ. Оставаясь гражданином Швеции, Вайс всю свою жизнь чувствовал себя здесь изгоем, чужеродным элементом, не вписавшимся в стереотипы шведского мировосприятия.
Первые публикации Вайса важны тем, что они помогают восстановить отсутствующие звенья в цепи его творческой эволюции, объяснить причины внезапного взлета уже немолодого писателя, являясь той самой посылкой, которая получила свое публицистическое развитие в его драматургии и прозе. Именно в его ранних работах заложены основы будущих успехов, в них воспитывалось чувство ненависти Вайса к фашизму и милитаризму.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1987. – № 5. – С. 93-96.
Произведения
- Дознание
- Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное артистической труппой психиатрической лечебницы в Шарантоне под руководством господина де Сада
Критика
Поділитися