Кристоф Рансмайр. Последний мир
С. Шлапоберская
Публий Овидий Назон стоит на поле огромного, только что выстроенного стадиона, перед пучком микрофонов и рассказывает собравшимся — а их сотни тысяч — философскую притчу о гибели и новом рождении народа Эгины, острова в Сароническом заливе. «В этом огромном каменном котле, где двести тысяч человек в ночь открытия по команде кучки церемониймейстеров соединили в пылающий орнамент факелы, посыпанные разноцветным порошком, под громыханье мощных армейских оркестров, выстроенных для парада на гаревых дорожках, посреди всего этого ужасающего великолепия, когда римский народ на глазах императора превращался в единый горящий беснующийся узор, начался путь Назона в крайнее одиночество, путь к Черному морю».
Овидий — и микрофоны? Но в приведенном отрывке это не единственный анахронизм. А факельное действо, когда «народ... превращался в единый горящий беснующийся узор» — разве это реалия Древнего Рима? Не напоминает ли она нечто более близкое к нам по времени?
Роман австрийского писателя Кристофа Рансмайра (род. в 1954 году) «Последний мир» событийно посвящен судьбе Овидия в изгнании, поискам давно не подающего о себе вестей поэта и его последней, исчезнувшей книги «Метаморфозы».
Вместе с другом и поклонником Овидия римлянином Коттой читатель прибывает на корабле «на край света» — в город Томы (нынешняя Констанца) и попадает в какой-то особый и странный мир. С трудом найдя себе жалкое пристанище в доме канатчика Ликаона, Котта начинает присматриваться к своему новому окружению. На страницах книги возникают знакомые имена — кроме Ликаона, Терей, Кипарис, Прокна, Фама, Арахна, Эхо и другие. Все это персонажи Овидиевых «Метаморфоз». И хотя в романе Рансмайра им приходится претерпеть бытовое снижение: Терей — мясник, Фама — лавочница, вдова торговца колониальными товарами, Эхо — проститутка; хотя автор поначалу наделяет их иной, чем у Овидия, судьбой, все они постепенно обнаруживают свою генетическую связь с «Метаморфозами». В виде приложения к книге Рансмайр дает «Овидиев репертуар» — параллельное изложение истории Овидиевых персонажей и одноименных своих, предоставляя читателю самому судить об их различии и сходстве.
Однако главное здесь не большая или меньшая верность Овидию, пусть бы некоторые действующие лица, как, например, Терей, Филомела и Прокна, в итоге переживали точно такое же превращение, что и в «Метаморфозах». Кажется, ни один из немецких и австрийских критиков, единодушно объявивших роман Рансмайра выдающимся произведением современной литературы, не обошел своим вниманием эту фразу. Попытаемся же и мы передать ее в переводе: «Ураган — это была стая птиц высоко в ночи, белая стая, с шумом подлетавшая все ближе, и вдруг она стала гребнем огромной волны, которая обрушилась на корабль». Это первое превращение — стаи белых птиц в белый гребень волны — начинает целую серию последующих, и недаром слова «превращаться» и «превращение» то и дело мелькают в тексте романа.
Томы, «железный город» (там добывают и плавят руду; двери, ставни, ограды, тротуары — все здесь из железа), охвачены процессом постепенного и неуклонного разрушения. Ржавеет железо (город «цвета ржавчины»), выветриваются и крошатся камни, сырость и плесень разъедают древесину; ветер срывает крыши с домов, вышибает оконные стекла — никто ничего не чинит и словно не замечает ущерба. Изнурителен труд рудокопов и плавильщиков, пахарей и рыбаков, бедность и холод царят в их домах, где преждевременно старятся женщины. И все-таки Котта еще застает здесь какую-то жизнь: люди собираются в погребке у Финея, в лавке у Фамы, а изредка даже смотрят кино, когда в Томы приезжает прокатчик фильмов лилипут Кипарис и на белой стене скотобойни разыгрывается, скажем, горестная история Кейка и Алкионы — опять же эпизод из «Метаморфоз», книга одиннадцатая.
Но ни зрители, ни римлянин Котта ничего про это не знают. Выяснив, что Овидий давно покинул Томы и ушел в горы, спасаясь от враждебности «железного города», Котта отправляется по следам поэта на заброшенный горный хутор. Подходя к дому, где жил Овидий, он замечает у дороги десятки конусообразных камней, к острию которых прикреплены, словно флажки, разноцветные лоскутки материи, и обнаруживает, что все они исписаны какими-то текстами. Сорвав один из них, Котта с трудом разбирает слова: «Не сохраняет ничто неизменным свой вид». Так Котта, сам того не ведая, входит в мир книги, которую ищет: ведь прочитанная им фраза — это центральная мысль «Метаморфоз», Пифагоров принцип всеобщности и неизбежности превращения.
Пифагор как персонаж тоже присутствует в книге Рансмайра. Здесь это старый грек, слуга Овидия; Котта сталкивается с ним в неуютном жилище поэта. Старик не дает пришельцу внятного ответа на вопрос о судьбе Овидия, но показывает ему еще множество лоскутков и камней; согнав с последних полчища улиток, обнажает выбитые на некоторых слова, и Котта постепенно складывает из них не что иное, как заключительные строки книги Овидия:
Вот завершился мой труд, и его ни Юпитера злоба не уничтожит, ни меч, ни огонь, ни алчная старость.
Пусть же тот день прилетит, что над плотью одной возымеет Власть, для меня завершить неверной течение жизни.
Лучшею частью своей, вековечен, к светилам высоким Я вознесусь, и мое нерушимо останется имя.
Котта не находит ни самого Овидия, ни его книги как таковой. В долгих блужданиях по горным тропам, по берегу моря, по улицам и трущобам «железного города» он превращается из холеного римского патриция в ободранного скитальца, но постепенно открывает для себя истину: книга Овидия не погибла, она живет — и в памяти жителей Том, которым запомнились какие-то рассказы автора, и в коврах-картинах глухонемой ткачихи Арахны, и в превращениях людей и вещей, описанных на лоскутках, и в переменах, происходящих в природе. Томы, два года подряд страдавшие от суровой зимы, радостно встречают приход тепла, но тепло оборачивается зноем, и зной уже не отступает — начинается буйный рост субтропической флоры, поглощающей людей. В горах грохочут обвалы, несутся селевые потоки, меняется пейзаж — родилась новая гора Олимп. Да и сам Овидий, возможно, пережил превращение «и катится теперь камешком по склонам, или реет бакланом над пеной прибоя, или торжествующе лепится пурпурным мхом к последним, исчезающим руинам какого-то города».
«Книги покрывались плесенью, горели, распадались в прах и пыль; каменные памятники падали, скатывались по склонам бесформенными обломками, даже высеченные в базальте знаки исчезали под неотступностью улиток. Изобретение действительности записей больше не требовало».
Котта продолжает свой путь в горы: ему осталось найти только еще один лоскуток, совсем маленький, ибо на нем должно значиться очень короткое имя — всего два слова. Он выкрикивает на ходу это имя, и эхо ему отвечает: «Кот-та». Итак, пустившись на поиски Овидия, Котта, в сущности, находит себя.
Этим заканчивается роман Рансмайра. Читатель, испытав поначалу некоторый шок при встрече с такими современными аксессуарами, как микрофоны, фотоаппараты, электроприборы, уже почти не удивляется, когда, например, владыка подземного царства Дит под пером Рансмайра превращается в Дита Немца, врачевателя и могильщика, которого по ночам преследуют видения газовых камер.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1990. – № 3. – С. 5-6.
Произведения
Критика
