Ана Мария Матуте. Деревья
С самого детства я любила деревья. Я знала, как они называются, но очень долго давала им свои имена, попятные мне одной, я и сейчас помню какие. Деревья в лесу так же отличаются друг от друга, как люди, это сразу понимаешь, побыв с ними. В деревьях есть что-то такое, чего нет больше ни в чем. Нет ничего равного их тени, тишине, их потаенной жизни. Буки, дубы, тополя. И ни один не похож на своих братьев. Помню, как солнце освещало их стволы — днем, утром, на закате. Кругом все было поглощено их жизнью — безмолвной и напряженной, устремленной к небу. Среди деревьев никогда не бываешь одиноким. Ветер, колыхание веток, следы дождя, сверкание листьев, трещины, рассекающие кору, завораживали меня. Помню, прислонившись лицом к стволу, я терялась в крохотных ходах этих лабиринтов, как в долгом сне, смысла которого я не знаю доныне. В лесу особенный дождь, не похожий на все другие. Там другое солнце, другие шорохи, у всего другой цвет.
И кажется, даже время теряется перед деревьями — коснется их и уходит, как ветер. Они растут на наших глазах, а мы и не замечаем. Они протягивают к небу ветви и не старятся. Но вот кто-нибудь говорит: «Это мертвое дерево». И мы вдруг понимаем, что дерево больше не живет, что перед нами гордо стоит мертвец. Он позволяет обвязать себя веревками, обрубить ветки. И падает, не чувствуя боли, поднимая лишь легкое облачко теплой пыли, и исчезает — все так же гордо. Ничто не способно унизить дерево. Никто не видел его предсмертных мук.
Я всегда любила деревья и тоскую по ним. Помню высокое дерево, оно одиноко росло у дороги, которая от поля сворачивала к саду за домом. Это был черный тополь (так называемая «Каролина») с толстым узловатым стволом и большими листьями. Его посадил мой дядя, когда был маленьким. Мне оно казалось мачтой сказочного корабля. Детьми мы часто играли под этим деревом в корабли, а возвращаясь с речки или еще откуда-нибудь, перед тем как идти домой, ложились под ним отдохнуть — чтобы прошла усталость и нельзя было догадаться о наших походах. Это дерево было для меня чем-то простым и величественным, вольным и мудрым. Как солнце, оно не менялось, и я не знала, когда оно родилось, и не могла даже подумать о том, что когда-нибудь оно умрет. Но вот как-то утром дедушка сказал, указывая на него палкой: «Это дерево уже мертвое».
Для меня его слова прозвучали как откровение. Я вдруг поняла, что я выросла, что я уже не девочка. Я поняла, что уже нет со мной ни прежних людей, ни даже снов. Я поняла, что уже давно никто не ложится под тополем посмотреть на облака, плывущие сквозь листву к неведомой стране. И мне стало так больно, как никогда. Это была резкая и сильная, но, думаю, благотворная боль.
Мой дед велел срубить дерево. Я влезла на каменную ограду у тополиной рощи и оттуда смотрела. Ствол подрубили топорами и обвязали канатом. Что-то великое и скорбное, почти мученическое было в нем. И в этой прекрасной смерти дерево ни на минуту не утратило ни своей осанки, ни своего величия. Стук топора гулко отдавался в утреннем воздухе, и с каждым ударом становилось все больней и легче. «Пусть, — сказала я себе, — так будет со всеми и со мной». Тогда я хотела одного — чтобы все беды, боль, горе и смерть пришли ко мне так же внезапно — в открытую, без долгих предисловий и лживых утешений. Если бы смерть или беда приходили к нам так, как они приходят к деревьям, мы бы никогда не старились.
Критика
