Герои ведущие и ведомые
Р. Мессер
О писателе часто говорят: он любит своих героев. Сказать так о Юрии Германе было бы мало. Он вводит их в свои книги, как щедрый хозяин вводит в свой дом дорогих гостей. Он наделяет их умом, добротой, смелостью, благородством, счастьем. Не расточительство ли это? Нисколько. Герой Германа долго и трудно завоевывает право на счастье.
У Германа немало героев, у которых дорога ясна с отрочества, подвиг для них — естественное состояние (семеро смелых из фильма, доктор Калюжный, Владимир Устименко). Но наряду с такими произведениями у него есть повести и романы, где заглавные герои — люди иного склада. За них идет борьба, их отвоевывает у старого мира отечественный образ жизни. Крайне характерно, что судьбы столь контрастных героев часто тесно сплетены в его книгах. Без Лапшина нет и не может быть Жмакина («Один год»). Без супругов Сидоровых не могло бы быть перелома в судьбе Антонины («Наши знакомые»). Сценарий фильма о великом хирурге Пирогове, роман о русском мореходе XVII века Иване Рябове, повести, рассказы, пьеса «За тюремной стеной», посвященные Феликсу Дзержинскому, — какая, казалось бы, рассредоточенность исторических интересов. Но присмотритесь к обстоятельствам, к окружению этих людей. Что отбирает писатель в их биографиях, что для него самое важное в их жизненном подвиге?
У основания творческой задачи лежат дела любимых Германом героев: наука, воинская доблесть, революционная героика. Подвиги в прошлом, как и в современности, неизменно совершаются в его книгах во имя блага людей. Пирогов глубоко верит: его хирургические чудеса станут достоянием каждого врача, его вера в добрую природу человека восторжествует. Простой архангельский кормщик Рябов опирается на массовый патриотизм, казалось бы, беспросветно забитых людей.
Таким образом, проза и драматургия Германа на темы истории объединены единой, сокровенной для писателя мыслью о доверии к человеку.
Но, конечно же, пафос творческой жизни этого писателя — в современности. Здесь наиболее многосторонне выразилась заветная художественная мысль Германа о прекрасном человеке, которого создает современное общество. Современность для Германа — сфера, в которой его добрый талант приобретает целеустремленность.
Юрию Герману было семнадцать лет, когда он написал свою первую повесть «Рафаэль из парикмахерской» (1927). Любопытно, что юный прозаик сразу же приобрел репутацию «бытовика», долгие годы потом преследовавшую его в критических оценках. Это было несправедливо и тогда, в 20-е годы, и тем более впоследствии. Первая книга Германа была, конечно, незрелой. Но на нее падали отблески общих литературных исканий той поры.
Существуют ныне забытые книги 20-х годов, вокруг которых тогда гремели жаркие диспуты. Какой должна быть молодежь нового общества? Как быть передовым детям с мещанскими родителями? Как любить — с «черемухой» или без нее? В таких книгах шли споры о выработке морального кодекса молодого поколения. И хотя речь в них велась о сугубо прозаическом житье-бытье, но они не были бытописательскими. В них звучала романтика непримиримости, вырабатывался вкус к нравственной чистоте и благородству.
Мудрено ли, что самый младший из начинающих литераторов середины 20-х годов написал свою первую книгу о современниках, об их наступательном пыле в сражении с духовным захолустьем?
[…]
Но в первой книжке Германа распознается не только один из ручейков литературного потока того времени. В ней ощутима была уже и авторская индивидуальность, лежал отпечаток личных пристрастий, которым было суждено сыграть огромную роль на писательском пути Германа! В этой повести, с юношеской самонадеянностью названной романом, вместе с романтикой борьбы звучала и особая нота. В «Рафаэле» возникает германовский мотив: сильный должен вытянуть слабого. […]
Автор еще неопытен и жизненно и литературно, поэтому перерождение его героя совершается слишком скоропалительно, без убедительного психологического обоснования. Но важнее другое — возникновение с первых творческих шагов темы доверия: «Крепко держаться друг за друга. Когда поднимаются на гору, то связываются веревкой».
Судьба заглавного героя, провинциального парикмахера Гирша, в более сложных и художественно убедительных формах доносит тему сострадания и защиты слабого. Обездоленный и одинокий, жалкий и смешной неудачник поддержан в его страсти к живописи. Простоватые на вид парни распознали муки художника, нашли путь раскрепощения запуганного шантажом маленького человека. Приглашение рисовать декорации в клубе — первый шаг к духовному пробуждению «Рафаэля». За провинциального «Рафаэля» воюют не только из жалости. В нем видят будущего человека и его осмысленное дело.
Так, еще пунктиром, но уже ясно, проступает в судьбе незадачливого «Рафаэля» тема борьбы за выпрямление личности силами нового общества. Мечты «Рафаэля» не сбылись, он заплатил жизнью за свой рывок из старого мира — был убит за разоблачение шайки спекулянтов: но он мог стать настоящим художником, быть счастливым. За него боролись.
Последующие годы принесли Юрию Герману славу. Ныне, в 60-х годах, он сам не без юмора вспоминает о том, как его роман «Вступление» позже превратился волею удивительного мастера режиссуры в отличный спектакль. Хорошо знавший Западную Европу В. Э. Мейерхольд увидел в романе Германа знакомую ему зарубежную жизнь. Для Мейерхольда «Вступление» было материалом, через который он мог выразить мучительную тревогу за будущее немецкого народа, ненависть к обывательской тупости, к надвигавшемуся фашизму. История нравственного крушения и возрождения немецкого инженера Кальберга, его хождения по мукам на строительстве фабрики в тогда еще колониальном Китае, разрыв со своей средой на родине и работа в Советском Союзе «все это было для Мейерхольда страницами реального бытия». Герман вспоминает о том, как Горький, написавший о «Вступлении» «добрые, но осторожные слова», при личной встрече отругал язык книга за обтекаемые фразы, признался, что перехвалил роман, увлекшись запальчивостью и убежденностью автора. А когда «Вступление» после этой беседы было переписано автором заново, сказал: «Почти хорошо. Но, понимаете ли, почти. Надо знать, о чем пишешь. Это — закон непреложный... Приблизительность, пунктир, порхание. И похожее и не то». Герман вспоминает и о том, как по поводу повести «Бедный Генрих» Горький прислал ему ругательное письмо, при свидании сказал: «Черта вам заграничная жизнь далась, что вы в ней понимаете?» Все это — и история превращения «Вступления» из романа в пьесу, и слова Горького о «Бедном Генрихе» оказалось добрым напутствием молодому писателю для вторжения в самую гущу жизни, которую знаешь, дорогой к «Нашим знакомым».
И все же обращение молодого прозаика к зарубежному материалу было для тех лет не случайно. Начало 30-х годов — пора целого потока книг, написанных крупными отечественными писателями о капиталистическом мире, об угрозе фашизма. Книги эти были вызваны к жизни назревавшей военной опасностью, обострением контраста двух миров, естественным стремлением отечественных писателей узнать и понять противоречия жизни «по ту сторону». Нет ничего удивительного в том, что и Герман оказался захваченным этим интересом. Но он нигде за рубежом не был, во «Вступлении» и «Бедном Генрихе» он исходил из книжных представлений. Фигура инженера Кацьберга все же имела прототип в лице немецкого инженера Нордберга, скитавшегося по белу свету и приехавшего на работу в СССР. Из бесед с ним родился очерк Германа в журнале «Юный пролетарий». «Бедный Генрих» был уже поэтическим вымыслом. Это — история хилого, страдающего комплексом неполноценности сына берлинского миллионера. Он покидает отцовский дом, чтобы найти свое место я жизни, «сделать самого себя». Подвергает себя испытанию безработицей, голодом, полицейскими побоями, одиночной камерой. Но все это не отвратило его от буржуазного строя. Он возвращается в отчий дом наследником большого состояния. Он знает теперь, как сладить с бастующими рабочими, как организовать предательство, посеять и использовать страх.
Уже самый замысел такой книги был искусственным. Написана же она была в духе переводных немецких экспрессионистских романов, модных в те годы. И хотя в «Бедном Генрихе» есть и интересная выдумка, и видимость правдоподобия деталей, книга была нежизненной, придуманной. Герман отдал ею дань неорганичным для него литературным интересам. Для него вскоре стало ясно, что его дорога — иная. Приходит пора обращения писателя к близкому ему жизненному материалу, к людям, которых он знал и любил.
Роман «Наши знакомые» (1936) Герман писал пять лет. Он работал над ним в непривычных для себя ритмах. Прошла пора творческих авралов, скоропалительных и случайных увлечений. Самое название романа примечательно. Молодой прозаик отходит от событий и героев, известных ему приблизительно, понаслышке. Он вплотную подошел к людям, действительно знакомым и ему, и читателю той эпохи.
Роман имел большой успех. Но признание его было каким-то двусмысленным. В критических статьях его хвалили, но снисходительно: дескать, наблюдательно, талантливо, но почему этакая «второсортная» героиня? В чем может быть поучительной судьба незадачливой маникюрши? Книга зачитывалась до дыр в трамвае, в обеденный перерыв, в ночные часы. В то же самое время она приобретала литературную репутацию занимательного, но легкого чтения. Все это вовсе не случайно. 30-е годы — эпоха расцвета героических образов советской литературы. На авансцену литературы выходят герои — созидатели социалистического общества, герои-строители. Этот процесс был и навсегда остался главным в искусстве социалистического реализма. Но в критике он нередко осознавался далеко не во всем объеме. В сознание читателя часто внедрялась мысль, что лишь люди ведущих профессий имеют право быть героями книг о действительности. Вслед за подлинными шедеврами нашей литературы, воспевшими людей преобразователей жизни, возник и некий штамп признанный в критическом обиходе литературных героев. Право на такую роль приобретали летчик, геолог, строитель нового города, изобретатель, новатор. Создавалось представление: если герой — не ведущий, а ведомый, то вряд да его судьба может оказаться в центре художественного произведения на современные темы. Недаром такая великолепная книга, как «Люди из захолустья» А. Малышкина, стоит как бы особняком в литературе той эпохи. Понадобились долгие годы, чтобы в полной мере была оценена не только ее талантливость, но и ее глубочайшее значение для проблемы, героя литературы.
Легко было прослыть мастером «легкого пера», сочинителем второстепенных историй. Так произошло и с автором «Наших знакомых» и утвердилось надолго.
Ныне, вглядываясь на пережитый народом исторический опыт, видишь, что книга эта не только правдива по отношению к 30-м годам, но не утратила своего значения в сугубо современном смысле. Вспомним, К примеру, вышедший в 1962 году фильм Н. Фигуровсного и Д. Кулиджанова «Когда деревья были большими», Герой его, опустившийся безалаберный человек средних лет» так объясняет майору милиции свои неурядицы: «Понимаешь, полоса такая вышла». Однажды, споткнувшись, он покорно катился под откос, нелепо оправдываясь — «полоса такая». Вся прелесть этой киноповести состоит в мысли о том, что система человеческих взаимоотношений в нашем обществе возвращает такого «пропащего» человека к деятельной жизни, заставляет его вспомнить свои рабочие руки, пробуждает забытое было самоуважение.
«Полоса такая», — безнадежно говорит герой фильма Лукич. Но ведь это почти дословное выражение героини «Наших знакомых», прозвучавшее четверть века назад. «У меня все равно ничего не выйдет, так уж жизнь сложилась», — раздраженно говорит Антонина Старосельская после очередной неудачи, когда ей «сделалось невыносимо скучно, захотелось все бросить, раздеться и долго-долго лежать в постели, укрывшись с головой одеялом». Разумеется, беспомощная девчонка из романа Германа и завравшийся бывший слесарь из современного фильма совершенно не похожи. Все другое — время, судьбы, окружение. Но есть одна важная общность. Общество едино, но не однообразно. Есть в нем и, наверно, долго еще будут люди, которые мечтают о значительной жизни, но скованы робостью характера, неудачами, оттеснены на задворки людьми злыми, завистливыми, ловкачами. Но самое важное — есть зато у нас и люди, для которых помощь слабым — внутренняя потребность. В этом — пафос «Наших знакомых». В этом — его не утраченное современное звучание и право на живой интерес читателя наших дней. Подробности бед и злоключений Антонины Старосельской будят мысль читателя, воспитывают чувство заступничества за человека одинокого, сломленного обидами. Проходит немалое время, прежде чем героиня находит свое место в жизни, узнает удивительных людей, видит чистые и сильные души, зажигается их прекрасным и трудным делом. Ее душевное сиротство кончилось. Мы видим в романе это трудное переходное время, начало 30-х годов, запоминаем много человеческих портретов. Удивляемся обретенному столь молодым писателем мастерству психологической лепки. Отлично выписан контраст судеб старого повара-энтузиаста Вишнякова и бывшего столичного лакея Пал Палыча Швырятых. Сложно переплетены внешняя грубость и скрытая сердечность в Сидорове. Много авторских находок обнаруживаем в характеристике поведения разнообразных профессиональных слоев. Здесь и дворничиха, и частник-парикмахер, и уголовник-контрабандист, и семья прогоревшего нэпмана.
Быть может, автор «Наших знакомых», страстно желая своей героине добра, слишком' уж наградил ее всеми видами счастья и успехов в финале романа, как бы возмещая все потери и беды ее ранней юности. Это вносит в последние главы налет сентиментальности. Но путь Антонины к этим сбывшимся мечтаниям написан правдиво, точно. Его, каждый раз по-своему, проходило множество людей. И все это были наши знакомые.
Чрезвычайно интересно, что начиная с этого романа в творчестве Германа вырисовываются две устойчивые тематические линии, сопутствующие многим его последующим книгам, пьесам и сценариям. Едва ли не во всех своих произведениях о современности Герман выводит героя-врача. Врач — любимый герой писателя. Он в высшей степени органичен для его писательской позиции. Врач — самая человеколюбивая профессия. В силу самой природы своей деятельности он может и должен быть гуманистом, носителем идеи побеждающей жизни. Поэтому он так внутренне близок пафосу творчества Германа.
Наряду с этими героями мы встречаемся в книгах Германа с людьми, охраняющими общественную безопасность, с работниками милиции, уголовного розыска. […]
Герману дороги целитель болезней и человек, пресекающий преступления, — врач и следователь. Ему нередко бывает трудно расстаться с такими героями, и жизнь их продолжается в его новых произведениях. То просто вновь звучат их имена, то новые действующие лица хранят память об их славных делах.
[…]
В книгах Германа на современные темы искусством физического и морального врачевания владеют люди цельные, знающие, зачем они живут. Им чуждо отвлеченное «прекраснодушие». Это люди конкретного подвига. Они лишены душеспасительной доброты в обывательском смысле слова. Суров и грубоват Сидоров в «Наших знакомых». Угловат и резок доктор Калюжный. Криклив и неуживчив «скандалист» доктор Левин. Хмур, молчалив и неловок следователь Лапшин, и уж вовсе «тяжелый характер» — Владимир Устименко. Но такие герои Германа — истинные гуманисты. Именно они совершают подвиги любви к людям. Героика поступков для них — естественное состояние, жизнь их подчинена высокому чувству. Но попробуйте им сказать об этом — они сердито отмахнутся. Громкие слова они воспринимают как фальшь, стыдятся и ненавидят их. Лапшин испытывает стыд, попав в актерскую компанию, разглагольствующую о душевной тонкости, он страдает от этой бестактности. А для Устименко краснобай, толкующий о красоте подвига, — его личный враг. Не сразу и не легко дался Герману такой характер. На первых порах решение этой художественной задачи бывало у него несколько поверхностным. Порок слишком быстро бывал наказан, добродетель слишком стремительно торжествовала. В «Сыне народа», например, отъезд молодого доктора Калюжного на периферию носил плакатно-демонстративный характер. Все Калюжному мгновенно удавалось: чудодейственное превращение захолустной больнички в образцовое медицинское учреждение, гениальное открытие в области глазной хирургии, потрясающе эффектная операция — прозрение слепой сестры его жены. Все это, разумеется, было слишком чувствительно. И все же здесь уже прорезался характер, получивший впоследствии серьезное и полноценное выражение в личности Владимира Устименко.
Литературное значение этого самого художественно зрелого из героев Германа состоит прежде всего в его полемичности. Когда публиковались первые главы романа «Дело, которому ты служишь», иногда звучали критические упреки в нетипичности такого характера для отечественной молодежи тридцатых годов (времени юности Устименко). В самом деле, этот студент-первокурсник иногда входит в конфликт с коллективом, не отличается «стопроцентной академической успеваемостью», угловат, грубоват. О спортивной ловкости нет и речи. Как далек его внешний облик и поведение от стандартной фигуры белозубого парня в белых штанах и с теннисной ракеткой в руке — фигуры, заполнившей экраны и страницы немалого числа книг. Устименко противостоял такому, «положительному» герою — порождению теории и практики бесконфликтности. Он — один из новых литературных героев, пришедших в наше искусство. Он опровергал застывшее, ханжеское понимание современного характера, природы его подлинного, а не наигранного оптимизма. Другое, еще более существенное значение этого характера состоит в его цельности. Сейчас, когда мы уже знаем долгую жизнь Устименко на протяжении двадцати лет, образ его — это живое и страстное отрицание немалого числа претенциозных юношей, назойливо преподносимых в иных книгах и фильмах в роли передовых современников. Такие юноши и девушки существуют вокруг нас. Они появились в переходные годы на почве нелегкого выкорчевывания культа личности.
[…]
Всей жизни Устименко сопутствуют сражения с обывательским идеалом благополучия. С первых страниц и до конца тянется борьба героя с Евгением Степановым, братом его любимой Вари. Сколько современных ассоциаций тянется от этой фигуры внешне безобидного, но подлого и цепкого воинствующего, мещанина. Сколько сынков, паразитирующих на заслугах родителей, вспоминается нам. Евгений Степанов — приспособленец и карьерист. Он еще в школе упрекает Володю в «отрыве от коллектива». Он общественник, редактор школьной стенгазеты. В институте он умеет понравиться декановой дочке, играть «рубаху-парня». Никакая гражданская доблесть не имеет для него моральной цены. Даже отцовские подвиги в Испании он воспринимает как возможность спекулировать на ореоле отца-героя. Из таких, как он, в годы культа личности вырастали оборотистые проработчики. Он быстро «ориентируется» на обсуждении не читанной им книги и выступает против ее автора, как «клеветника на советское студенчество». Собираясь стать врачом-администратором, он ссылается на Пирогова и на нехватку кадров. И все это ему удается. Такие люди, как Володя Устименко, презирают его, но бессильны в прямой борьбе с ним. Пошлость, эгоизм, жизненные понятия Евгения кажутся ему непобедимыми. «Это ничего, — думает Володя, — что Женька скотина, наплевать на него. Народ состоит не из них. Народ — другой. Люди — прекраснейший народ».
Эта позиция пренебрежения — уязвимое место Устименко. Он сам становится ее жертвой. Во второй книге романа, посвященной военной эпохе, Устименко так до конца и не разобрался в авантюризме, браваде и наигранном героизме доктора Цветкова, возглавившего партизанский отряд в окружении. А много позднее, в конце войны, преуспевающий в Москве Цветков снисходительно подыскивает Устименко «видную должность». Лишь случайно узнает Владимир, что жена его — любовница Цветкова. Пассивная брезгливость к пошлости приводит героя к крупной жизненной ошибке — к женитьбе на преследующей, его своей «любовью» Вере Николаевне. Его подводит привычка рубить с плеча, не оглядываться. Теоретически он знает, что «в жизни все низменное начинается с маленьких компромиссов». Но реально он не всегда умеет с ними сражаться. Правда этого характера, созданного Германом, состоит и в том, что он не однолинеен. Устименко не безукоризненный «идеальный герой». Ему свойственны не пустяковые ошибки. Так, он не увидел в «геройстве» Цветкова мимикрию того же мещанства. Но он умеет жестоко судить себя. Главное в жизненной школе Устименко — «светя другим, сгораю сам» — никогда не подводит его. Думать и задумываться. Не попадаться в собственную схему. Не подпускать мерзавцев на пушечный выстрел к врачебному делу. Создавать своим трудом не только здорового, но и духовно прекрасного человека. Все это проистекает из убежденности, что нет ничего выше служения своим делом людям. […]
К наиболее достоверным, впечатляющим своей силой звеньям романа принадлежат главы, где происходит закалка его характера: это — история первой студенческой практики в деревенской Черноярской больнице и в особенности работа в Монголии на эпидемии чумы. Своей увлекательностью главы эти обязаны не экзотике, хотя ее здесь предостаточно. Суть дела — в завоевании человеческих душ. В глазах местного населения Устименко не только творит чудеса исцеления. Этот «кудесник» несет своей деятельностью живой пример современного образа жизни, социалистической идеи о ценности каждого человека. Иногда эта мысль приобретает неожиданно юмористические сюжетные повороты. Достаточно вспомнить историю соревнования с местным шаманром, сложившим свое нехитрое оружие и ставшим служителем в больнице Устименко. Евгений Степанов полагал, что выбор места работы после окончания института в деревне Затирухи — дальновидный карьеристский шаг Устименко, а вызов в Монголию — перспектива беззаботной «заграничной жизни». На деле ему достается тяжкий труд, долгое одиночество в отдаленной Кхаре, куда весной и осенью невозможен проезд, где никогда не было врача. Даже в роли «великого доктора» ему здесь долго было очень плохо. И его победа — прежде всего духовная.
В своем романе Герман с вдохновением рассказывает множество историй врачебного героизма, описывает подвиги людей русской медицины. Рассказы эти помимо важного познавательного значения проникнуты ощущением глубокой связи между самоотверженностью столичных и уездных докторов.
[…]
Роман «Дорогой мой человек» полностью посвящен военной эпохе. Его центральная мысль: кто чем стал, как влились в великий ратный подвиг нашего народа дела людей, воспитанных современным строем? Как выявились ранее прикрытые благопристойной общественной позой пошлость и предательство? Ни один персонаж «Дела, которому ты служишь» не оказался забытым во втором романе Германа (из задуманной трилогии). Воюют Володя, Варя, все врачи-патриоты, знакомые нам по первой книге. Ушла в подполье на оккупированной врагом земле Аглая. Воюет на флоте Родион Степанов. Происходит много встреч. Вводятся и новые персонажи. Таковы отлично написанные две старухи, докторши Ашхен и Зиночка — первоклассные хирурги и одновременно старомодные, сентиментальные, беспомощные в быту. Происходит и переоценка мнимых ценностей, выявление истинной героики скромных и незаметных людей. Броски и сильны контрастные портретные зарисовки судеб разных людей на оккупированной родной земле. Героически гибнут в борьбе с гитлеровцами бывший студент Огурцов, доктор Постников, Алевтина Степанова... Зато за благопристойной профессорской Маской Жовтяка открывается звериное лицо человеконенавистника. Единственная его страсть — сохранение своих ценных коллекций фарфора. Жалок трагикомический конец этого горе-бургомистра, оголтелого мещанина, превратившегося в палача.
[…]
Личность его героя, пафос его служений людям — явление большого масштаба в нашей литературе. Хочется встретиться с Владимиром Устименко в сложных условиях послевоенной жизни. Увидеть его борцом против беззакония, а не его жертвой. На это в романе существуют некоторые намеки. Застать его не столько маститым ученым в ореоле славы, сколько чутким современником, человеком шестидесятых годов. Услышать его голос в кругу молодежи — не поучающий, а сливающийся с ее исканиями. Узнать в нем неугасимую молодость духа — одну из самых привлекательных черт человека нашего века. Ждешь и другого. Нового расцвета германовского дара великолепного рассказчика, мастера увлекательного чтения, окончательно освободившегося от некоторых беллетристических излишеств. Дела и думы его героя столь животрепещуще современны, что не нуждаются в эмоциональном кредите у читателя. Его уже давно любят за жар и чистоту души, за безмерное служение любимому делу, за непрестанные порывы в будущее. Он — дорогой наш человек.
Писательский облик Германа неполон без разговора о его темпераменте публициста, общественного деятеля. Всматриваясь в библиографию его книг, видишь множество его пылких выступлений. Здесь и вопросы литературной жизни, и широкие проблемы нашего гражданского бытия. То он негодует на несправедливую оценку трудов какого-либо литератора. То вмешается в судьбу обиженных детей. То поможет восстановлению доброго имени оклеветанного человека. То выступит в защиту нового прогрессивного начинания. На счету у Германа огромное число статей, жарко пропагандирующих имена и труды в области любимой им медицины. Старинное русское слово «лекарь» — любимое в лексиконе Германа. Человек горячий, увлекающийся, он может иногда и ошибаться. Но всегда безотказна его заинтересованность в людях, в их достоинстве, счастье. Его публицистика, как и проза, — вся от сердечной щедрости.
Л-ра: Звезда. – 1963. – № 4. – С. 201-209.
Критика
