Модернистские интенции в творчестве Кадзуо Исигуро

УДК 821.111 — 3.09(045)

Лобанов И.Г.

Творчество современного британского писателя японского происхожде­ния Кадзуо Исигуро принято рассматривать в контексте литературы английско­го постмодернизма (металитературы), тем не менее его эллиптичная манера по­вествования, сдержанность стиля и сосредоточенность на внутренних сферах сознания человека позволяют сравнивать его романы с работами наиболее за­метных модернистов, таких как Г. Джеймс, Э. М. Форстер и В. Вулф. Умерен­ное использование типичных «игровых» приемов, сознательный отказ от экспе­риментов с языком указывают на двойственное отношение автора к концепци­ям постмодернизма и косвенно — на его приверженность к конвенциям высоко­го модернизма. В данной статье рассматриваются те элементы творческой стра­тегии Исигуро, которые роднят его романы с прозой высокого модернизма.

Ключевые слова: Кадзуо Исигуро, современная литература, постмодер­низм, высокий модернизм.

MODERNIST INTENSIONS IN KAZUO ISHIGURO'S FICTION

Lobanov I.G.

The works by Japanese-born contemporary British writer Kazuo Ishiguro are usually considered in the context of English postmodern fiction (metafiction), though his elliptical mode of narrative, the reticence of style and his concern for the explora­tion of interior consciousness allow us to compare his novels with works by the most notable modernists such as H. James, E. M. Forster and V. Woolf. His moderate use of typical ‘ludic' modes, a deliberate refusal of language experimenting point at the author's ambivalence towards the concepts of postmodernism and allude to his pre­occupation with conventions of high modernism. The paper deals with the aspects of Ishiguro's artistic strategy that links his novels with the fiction of high modernism.

Keywords: Kazuo Ishiguro, contemporary literature, postmodernism, high modernism.

Британский писатель японского происхождения, лауреат Букеровской премии Кадзуо Исигуро стоит в одном ряду с наиболее талантливыми предста­вителями современной английской литературы постмодернизма, и в первую очередь его творчество следует рассматривать в этом контексте.

Многие характерные приемы и стратегии английского постмодернизма, нередко называемого металитературой (англ. metafiction), проявляются в рома­нах писателя. В его творчестве нашло отражение и игровое начало, преобла­дающее в эстетической программе постмодерна, и реставрация истории, одна из ключевых стратегий английской прозы последней четверти XX века, и жан­ровый эклектизм, подразумевающий использование приемов преимущественно популярных жанров. Однако называть Исигуро английским постмодернистом можно лишь с некоторыми оговорками.

Условно творчество писателя можно разделить на два периода: ранний «реалистический» (или, по выражению критика Брайана Шеффера [11], «псевдореалистический») и поздний «деконструктивный». Для первого характерно то, что внутрироманное бытие определяют исторические и географические факторы: послевоенная Япония и современная Англия — «Смутный пейзаж холмов» (A Pale View of Hills, 1982); довоенная милитаристская Япония и со­временная Япония, пересмотревшая ценности прошлого, — «Художник зыбкого мира» (An Artist of the Floating World, 1986); довоенная Англия времен Суэцко­го кризиса и современная Англия, ценности которой подверглись переоценке,— «Остаток дня» (The Remains of the Day, 1989). Во втором периоде доминирует игровое начало. Привязка к конкретному историческому и географическому фону уже не является определяющей, а душевное смятение рассказчика переда­ется посредством деконструкции привычных жанровых структур. К этому пе­риоду относятся романы, в которых творчески переосмыслены следующие жанры: сюрреалистическая фантасмагория — «Безутешные» (The Unconsoled, 1995), детектив — «Когда мы были сиротами» (When We Were Orphans, 2000), антиутопия — «Не отпускай меня» (Never Let Me Go, 2005). Таким образом, в ранних «реалистических» романах автор, помещая героев в определенные про­странственно-временные условия, играет с содержанием, а в поздних «деконструктивных» играет уже с формой.

Так или иначе, и в «реалистических», и в «деконструктивных» романах писателя ощущается его явное тяготение к проблематике и эстетике модерниз­ма, отсылающее к прозе Генри Джеймса, Форда Мэдокса Форда, Эдварда Мор­гана Форстера, Джеймса Джойса и Вирджинии Вулф. Важно отметить, что бри­танская литература, в отличие от литератур континентальной Европы, не ставит постмодернизм в резкую оппозицию модернизму. Можно сказать, что совре­менные британские писатели разделяют воззрения одного из главных теорети­ков постмодернизма Жана-Франсуа Лиотара, утверждавшего, что постмодерн располагается не «после» и не «против» модерна, а внутри него.

Чтобы точнее определить, какое место занимает творчество Исигуро в английской металитературе, имеет смысл рассмотреть градацию современных писателей Британии по степени их приверженности к постмодернистским ху­дожественным установкам. Сразу отметим, что такое разделение весьма услов­но и отражает лишь наиболее очевидные тенденции в творчестве того или ино­го автора. Среди английских писателей к самым радикальным сторонникам ли­тературного эксперимента, в основе которого лежат теории постструктурализма и деконструктивизма, можно отнести Кристину Брук-Роуз. Лично знакомая с членами группы «Тель Кель», Брук-Роуз стала одним из немногих авторов, по­ставивших перед собой задачу перенести теории французского постструктура­лизма и «нового романа» на английскую почву, что выразилось в разнообраз­ных языковых и нарративных играх, нетрадиционной метафоричности и методе свободных ассоциаций. Многие критики отмечают, что «в целом постструкту­ралистское и деконструктивистское направление мысли осталось чуждым большинству английских писателей» [6, с. 336], следовательно, работы Брук- Роуз составляют, пожалуй, единственное исключение. Далее по степени убыва­ния экспериментальной интенции в творчестве следует самое многочисленное, на наш взгляд, крыло авторов. Это последовательные приверженцы поэтики постмодернизма, чьи произведения, однако, ближе к национальной традиции и не столь изощрены в языковом плане, как авангардные работы Брук-Роуз. Ха­рактерные представители этого крыла — Питер Акройд, Джулиан Барнс и Мар­тин Эмис, в творчестве которых отражены основные мировоззренческие и эсте­тические категории постмодернистского сознания. Все перечисленные авторы так или иначе реализуют разные игровые модели — от иронической стилизации и пастиша до манипуляций с классическими текстами и литературной мисти­фикации, однако связь с традицией в их произведениях очевидна, хотя послед­няя и обыгрывается в постмодернистском ключе.

На следующей ступени находится группа авторов, чье творчество можно воспринимать как «умеренный» постмодернизм. К ним можно отнести Иэна Макьюэна, Грэма Свифта и Кадзуо Исигуро. Эти авторы, разрабатывая в своих романах новаторские подходы и приемы, тем не менее сосредоточены не на ав­торефлексивности, эксперименте с языком и повествованием, а на изображении глубинных пластов человеческой психики. Для их творчества характерно более привычное для массового читателя восприятие чтения как погружения во внут­ренний мир героя.

И наконец, последними следует назвать писателей, отчасти тяготевших к эстетике постмодернизма, но отрицавших свою принадлежность к нему, — это представители так называемой университетской прозы (campus fiction) Дэвид Лодж и литературный учитель Исигуро Малькольм Брэдбери. Последний от­крыто выражал неприятие концепций, основанных на структурализме и пред­ставляющих «реальность как феномен языка». Как пишет Алексей Зверев, «Брэдбери, не страшась упреков в консервативности, твердо заявил, что для не­го неприемлема литература, превращенная в “лингвистический или структур­ный шифр”,一 пусть ее представляет хоть сам Борхес» [4, с.156]. Неудивитель­но, что в романе «Профессор Криминале» персонажи Брэдбери фамильярно именуют постмодернизм «По-Мо». В свою очередь Дэвид Лодж, несмотря на наличие известных теоретических работ, посвященных постмодернистской ли­тературе, как критик «восхищался великими английскими модернистами, как романист чувствовал себя внутри традиции реалистического романа» [6, с. 8].

Вне этой классификации стоят представители английского магического реализма Анджела Картер, Салман Рушди, Эмма Теннант и Дженетт Уинтерсон. Несмотря на то, что магический, или фантастический, реализм, сущест­вующий в рамках синтеза реального и таинственного, неотделим от эстетики постмодернизма, это течение принято рассматривать как отдельное, развиваю­щееся по несколько иным канонам литературное явление.

Итак, с определенной уверенностью можно говорить о том, что Кадзуо Исигуро как представитель современной британской прозы стоит на позициях постмодернизма умеренного толка. Иными словами, различные игровые мани­пуляции в творчестве для него не являются самоцелью и возникают в его про­изведениях как необходимые композиционно и структурно мотивированные элементы, которые служат скорее изобразительными средствами для выраже­ния проблематики того или иного романа.

Сам Исигуро подчеркивает, что для него чтение книги, написанной лишь для того, чтобы представить различные игровые концепции и нарративные трюки, очень утомительно: «Литературный эксперимент интересует меня лишь в той степени, в какой он может помочь в изучении определенных тем эмоцио­нальной сферы. Я всегда пытаюсь замаскировать в моих произведениях те эле­менты, которые кажутся мне в какой-то мере экспериментальными» [8, c. 13].

Это высказывание перекликается со взглядами Грэма Свифта, представи­теля того же «умеренного» течения английского постмодернизма: «...эмоциональная сторона литературы для меня гораздо важнее. Я хочу, чтобы мои читатели приобрели опыт, чтобы текст их затронул. И если литература не ведет к истине, она должна вести к сочувствию и состраданию» [2].

Ольга Джумайло в своей статье «За границами игры: английский постмо­дернистский роман. 1980—2000» утверждает, что современная британская лите­ратура, приближаясь к новому тысячелетию, все чаще выказывает «усталость от игровых концепций» как необходимых составляющих литературного произ­ведения и постепенно сосредотачивается на реальных переживаниях человече­ского опыта. По её мнению, в первое десятилетие XXI века «совершается зна­чимый а-постмодернистский поворот к жизненному опыту», начинает осуще­ствляться «движение в сторону постигаемых смыслов» [2]. Однако возмож­ность постижения новых смыслов, связанная с образным восприятием мира, которое дает художественная литература как вид искусства, тем не менее под­чинена текущему умонастроению эпохи. А исходя из базовой постмодернист­ской установки на определение мира как набора дискурсов, единственное, что может предложить художник слова, — это игру с различными стилями. В связи с этим многие исследователи единодушны в определении характерных черт по­стмодернистской литературы. Согласно И.П. Ильину [5], в первом приближе­нии постмодернистский роман можно свести к следующей формуле: это терри­тория, на которой иронически сталкиваются три различных стиля, или дискур­са. Речь идет о стилях реалистической прозы, высокого модернизма и массовой развлекательной литературы. Что касается Исигуро, то в его творчестве доми­нирующее положение занимает именно модернистская составляющая этой формулы. И это связано не только с отказом выводить игровые концепции на первый план. Уместно вспомнить, что многие рецензенты видят в романах Исигуро изощренную интеллектуальную головоломку, которой чужды и реалисти­ческое описание внешней действительности, и эксплуатация привычных сю­жетных схем массовой литературы. Так или иначе, классический реализм и со­временная массовая литература работают по общим канонам, которые модер­нистская критика в начале XX века стремилась преодолеть. К этим канонам следует отнести концепции целостного характера, объективного автора и сю­жетности как таковой

Очевидна не только последовательность, с которой Исигуро реализует в своей прозе открытия модернизма, актуальные для многих современных писа­телей, но и то, насколько творческая манера и стратегия автора соответствуют философской и эстетической позиции «блумсберийцев» — сообщества интел­лектуалов, сыгравшего важную роль в истории английской модернистской ли­тературы. В этом ключе важно вспомнить эстетические воззрения главного ли­тературного критика группы «Блумсбери» Вирджинии Вулф. Её взгляды на прозу во многом составили теоретическую базу ранних романов Исигуро.

По мнению Малькольма Брэдбери, направленное против псевдореализма эссе Вулф «Мистер Беннет и миссис Браун» (Mr. Bennett and Mrs. Brown, 1924) «провело существующий водораздел между массовой литературой и “литера­турой для эстетов”» [1, с. 258]. В своих критических работах Вулф упрекала ве­дущих английских реалистов Арнольда Беннета, Джона Голсуорси и Герберта Уэллса в том, что они не говорят с территории реальности. Свойственная им репрезентация деталей внешнего мира не передает целостной картины бытия. Их описание наружных подробностей не раскрывает глубинной сущности. Писатели-«материалисты», как она их называла, передают лишь поверхностное ощущение реальности, говорят с позиции безликого разума, который, набрасы­вая на бытие свою матрицу, производит отбор жизненного материала по иерар­хическому принципу, отделяя главное от второстепенного. Отсюда вывод о не­состоятельности условных конвенций реализма: автора-наблюдателя, отчуж­денного от внутрироманного бытия; сюжетной схематизации, которая пред­ставляет собой плод искажающей селекции действительности; и линейного предопределенного характера, который отражает лишь внешнего социального человека, а не уникальную, непредсказуемую, пребывающую в перманентном становлении человеческую сущность. Из уст Вирджинии Вулф звучал «призыв писать прозу, сосредоточенную на внутреннем мире человека, призыв к осво­бождению романа от старых условностей, хронологической последовательно­сти, чтобы тот вобрал в себя новую эстетическую свободу» [1, с. 260]. Для Вулф проявлением реальности в литературе было «соединение опыта тех, кто “населяет” роман — его персонажей, и опыта тех, кто создает его как эстетиче­ское переживание, опыта самих писателей» [1, с. 261]. Творческая практика Исигуро, включающая эти принципы, тем самым сопоставима с практикой ав­тора модернистского романа, который, в отличие от писателя-реалиста, не пы­тается отражать действительность по принципу мимесиса. Используя фигуру эксплицитного повествователя, несобственно-прямую речь, прием остранения или технику потока сознания, модернист заставляет читателя смотреть на мир через призму восприятия персонажа и тем самым показывает, как именно про­исходит отражение действительности и каким образом действительность может быть отражена.

Приверженность к конвенциям модернизма у Исигуро выражается также в пренебрежении сюжетом и последовательной хронологией развития событий, фрагментарности изложения, намеренном обмане читательских ожиданий, а самое главное — в методе повествования, при котором мир произведения пред­ставлен как проекция сознания героя и описываемые вещи несут больше ин­формации не о самих себе, а о том, кто на них смотрит.

Снижение роли сюжета объясняется тем, что модернисты не придавали происходящим в произведении событиям того значения, которое они имели в реализме. С точки зрения модернистов, по-настоящему ключевую роль в жизни человека играют те открытия, которые он делает внутри себя, и часто совер­шенно независимо от внешней реальности. Во всех шести романах Исигуро, написанных на сегодняшний день, главный герой-повествователь «копается» в себе и приходит к открытиям, которых никогда бы не совершил, если бы не на­чал переосмысливать поступки былых дней.

Для модернизма важны те пространство и время, которые существуют в душе героя, поскольку сознание человека живет не в текущем моменте внешне­го бытия, а постоянно переносится воспоминаниями к прошлому, смешивая былое и актуальное. Это в полной мере проявляется в художественной практи­ке Исигуро, герои которого поглощены прошлым и постоянно возвращаются к нему, даже думая о настоящем. Исигуро не стремится смотреть на человека со стороны, для него важно глубинное начало, бессознательное ядро. Поэтому Исигуро так же, как модернисты первой половины XX века, пренебрегает сю­жетностью и хронологичностью. В прозе Исигуро, сосредоточенного на внут­реннем мире героя, сюжетная структура играет более чем опосредованную роль, поскольку имеет отношение лишь к человеку внешнему и показывает последовательность событий, связанных только с линией его физических действий.

Прошлое и настоящее в сознании протагонистов Исигуро смешиваются, и хотя они психически здоровы, их нелинейное восприятие времени напоминает восприятие героя повести Саши Соколова «Школа для дураков» (1976), в кото­рой рассказ ведется от лица слабоумного мальчика, не отделяющего события далекого прошлого от недавних. Стиль повести представляет собой бессистем­ный поток сознания человека, страдающего раздвоением личности. Мотив раз­двоения, или мотив Доктора Джекилла и Мистера Хайда, возникает у Исигуро в рассказе «В ожидании Джея» (Waiting for J, 1981), но в целом его стиль далеко не так радикален, как у Саши Соколова. Важно другое: у обоих авторов рас­сказчики строят свое повествование по методу свободных ассоциаций, связывая одни эпизоды с другими и проводя аналогии с былыми событиями. В подобном переносе актуальных явлений на сходные образы прошлого заключается суть работы человеческой памяти. Именно в литературной практике модернизма с помощью приемов несобственно-прямой речи и потока сознания было вырабо­тано повествование, которое разворачивается посредством цепочки ассоциаций, возникающих в голове персонажа. Однако у героя «Школы для дураков» поток ассоциаций не ограничен ничем, кроме воли автора, а герои Исигуро имеют не­кий план того, о чем хотят сказать, и так или иначе к нему возвращаются. Срав­нение протагонистов Исигуро с героем Саши Соколова неслучайно : его психи­чески здоровые повествователи имеют ту же «избирательную память», что и слабоумный рассказчик из «Школы для дураков». Это выражается и в нарра­тивной технике, которую чешская исследовательница Исигуро Зузанна Фонио- кова [7] определила как «избирательный рассказчик» (selective narrator). Эта техника представляется вариацией известного литературного приема «нена­дежный рассказчик» (unreliable narrator) и условно сводится к тому, что герой- повествователь говорит о чем угодно, только не о том, что его действительно волнует. Среди титулованных предшественников Исигуро, на наш взгляд, наи­более последовательно этот прием проработал в романе «Шум и ярость» Уиль­ям Фолкнер, объединивший в своем творчестве «традиции панорамного реа­лизма XIX века и модернистские художественные открытия» [3, с. 321]. Четыре части этого романа передают восприятие одной и той же ситуации с четырех разных позиций. Каждая из первых трех частей представлена от лица одного из трех братьев, а в последней части, где повествование ведется от третьего лица, сделана попытка дать объективный взгляд со стороны. В основе рассказа каж­дого из братьев лежит боль, связанная с моральным падением их сестры Кэдди, боль, о которой никогда не говорится открыто. Именно она становится для них импульсом к тому, чтобы начать рассказ. Нечто подобное движет и персонажа­ми Исигуро, однако мотивом, побуждающим их поведать читателю о давних событиях своей жизни, являются не чужие грехи, а необходимость осмыслить собственные «ошибки прошлого», излечить душевную рану, хотя сами повест­вователи Исигуро не всегда отдают себе в этом отчет.

Следует обратить внимание на то, что понятие «избирательный рассказ­чик» как нельзя более точно характеризует повествовательную манеру Исигуро. В данной технике рассказчик в стремлении оправдать или по-своему предста­вить события прошлого производит осознанный и даже намеренный отбор тех моментов, которые он будет затрагивать в рассказе, отсекая те, о которых ему говорить не хочется. В то время как понятие «ненадежный рассказчик» включа­ет более широкий круг причин, по которым повествователь «фильтрует» ин­формацию о событиях и о себе самом. Зачастую ненадежность объясняется не­которой эксцентричностью рассказчика: он может быть душевнобольным, бе­зумцем, отстающим в развитии, патологическим лжецом, обладать подростко­вым восприятием или просто видеть мир в другом свете, тогда как герои Исигуро чаще всего — совершенно ординарные люди, чуждые всякой эксцентрики. Используя прием «избирательного рассказчика», Исигуро играет с читателем, сознательно вводит его в заблуждение: повествователь будто бы хочет рас­крыться, но на деле читателю приходится обращать внимание на оброненные вскользь замечания, намеки и прямую речь других персонажей и самому со­ставлять реальный портрет повествователя, постепенно раскрывая истинную подоплеку его прошлых поступков. Как отмечает немецкий литературовед Майк Петри, «перифразы и литоты — доминирующие фигуры речи в риторике этих ненадежных рассказчиков. А Исигуро, или подразумеваемый автор, зачас­тую разоблачает попытки своих повествователей скрыть главное, заставляя их путаться в собственных противоречиях и нестыковках» [9].

Основные факторы, заставляющие протагониста Исигуро представлять свою жизнь в ином свете и, как отмечает Шеффер, рассказывать «историю, ко­торая кардинально, и столь вызывающе, отличается от той, которую, как ему кажется, он рассказывает» [10, с. 15], — это чувство вины из-за проступков, со­вершенных в прошлом, сожаление об упущенных возможностях, полученная некогда психическая травма. Этими факторами обусловлены «навязчивые» мо­тивы, наиболее часто встречающиеся в его прозе. Во-первых, «пренебрежи­тельное отношение к детям», как со стороны родителей, так и со стороны ос­тального мира, — мотив звучит в романах «Смутный пейзаж холмов», «Когда мы были сиротами», «Безутешные», «Не отпускай меня», а также в раннем рас­сказе «Отравление» (Getting poisoned, 1981). Можно упомянуть героиню перво­го романа Эцуко, чья дочь Кэйко из-за пренебрежения матери и отчима покон­чила с собой. Во-вторых, «моральная слепота» или «ограниченность» (lack of insight), выраженная в неумении подойти критически к себе и окружающим. Часто «моральная слепота» связана с узким кругозором того или иного героя, который не видит или не хочет видеть происходящего вокруг, как в частном, так и в глобальном плане (романы «Смутный пейзаж холмов», «Художник зыб­кого мира» и «Остаток дня»). И бывший учитель Огата, и художник Оно, и дворецкий Стивенс будто бы не понимают, к каким глобальным последствиям может привести (и приводит) их на первый взгляд обычная деятельность. Луч­ше всего суть мотивов «пренебрежительного отношения» и «моральной слепо­ты» выражает английское слово neglecting, под которым подразумевается как намеренное пренебрежение и игнорирование, так и просто небрежность, не­умение принять в расчет нечто важное и даже забывчивость — свойства, прису­щие многим персонажам Исигуро. В-третьих, «паралич воли», — всякий раз в романах Исигуро мы встречаем героя, который не может пересилить себя и сделать важный шаг (мотив наиболее очевиден в романах «Остаток дня» и «Безутешные»). Например, Стивенс оторопело стоит у двери миссис Кентон, плачущей после известия о смерти тети, вместо того, чтобы войти и утешить её, а носильщик Густав в течение многих лет не находит в себе сил нарушить не­лепое негласное соглашение с дочерью Софи, суть которого не разговаривать друг с другом. В-четвертых, следует назвать характерный для более поздних романов писателя мотив «мнимой миссии», когда герою кажется, что на него возложена некая важная задача и весь мир следит за тем, как он её выполнит. Наиболее отчетливо этот мотив звучит в романах «Безутешные» и «Когда мы были сиротами»: и популярный пианист Райдер, и известный детектив Бэнкс считают себя людьми, которым поручено вернуть миру утраченную гармонию. В обоих случаях усилия героев не приносят желаемых плодов, а их поведение объясняется фактором психической травмы. Говоря о мотиве «мнимой мис­сии», уместно вспомнить, что героиня романа «Не отпускай меня» Кэти Ш. то­же верит в свою миссию, заключающуюся в том, чтобы поддерживать доноров перед «выемкой» органов, как будто, забывая, что каждая из «выемок» на шаг приближает их к смерти, а ей дает возможность за счет других отсрочить неми­нуемую процедуру. И наконец, последний, самый «навязчивый» мотив Исигуро —это мотив утраты, он звучит, без преувеличения, во всех произведениях авто­ра.

Стремление рассказчиков обойти «больные темы», которые они все-таки косвенно затрагивают, порождает некоторую фрагментарность изложения. Фрагментарное повествование мы находим и у Фолкнера, Вирджинии Вулф и многих других писателей-модернистов. В свою очередь, фрагментарность у Исигуро напоминает тот способ изображения, который Вулф называла «тунне­лем», «когда можно по мере необходимости вставлять целые куски, связанные с прошлым героев.» [1, с. 258]. В эссе «Современная проза» (Modern Fiction, 1919) Вулф дает следующую метафору жизни: «Жизнь не цепочка симметрично расставленных газовых фонарей, а световой нимб, полупрозрачный покров, ок­ружающий нас с первого момента возникновения сознания — до его смерти» [1, с. 260]. В контексте модернистского романа формации Вулф эта метафора не случайна. Как пишет Малькольм Брэдбери, рассматривая самый известный ро­ман писательницы «Миссис Дэллоуэй», “световой нимб” «позволяет удержать прошлое в настоящем», героиня в своем потоке сознания вновь и вновь воз­вращается к моментам прошлого, «когда ей пришлось выбирать между Пите­ром Уолшем и Ричардом Дэллоуэем, между любовью мужчин и любовью жен­щин» [1, с. 267]. Образы прошлого постоянно проявляются в настоящем, а со­бытия настоящего постоянно отсылают к прошлому. Именно такой модернист­ский способ изображения внутреннего мира героев свойствен Исигуро. Тем не менее он остается постмодернистским писателем, и внутренняя ретроспекция в его романах часто представляется мнимой. Для его героев, которые бегут от душевной боли, проистекающей из их прошлого, и стремятся переписать свою жизнь, не прошлое становится проекцией настоящего, а настоящее проецирует­ся на прошлое при попытке его исправить.

Список литературы

1. Брэдбери М. Вирджиния Вулф [Пер. с англ. А. Нестерова] // Иностран­ная литература. 2002, №12. С. 255-271.
2. Джумайло О. За границами игры: английский постмодернистский ро­ман 1980—2000 // Вопросы литературы. 2007, №5.
3. Зарубежная литература XX века: практические занятия / под ред. И.В. Кабановой. М.: Флинта, Наука, 2007. 472 с.
4. Зверев А. Homo historicus. Литературный гид «Профессор Брэдбери» // Иностранная литература. 2002, №12. С. 155-160.
5. Ильин И.П. Постмодернизм. Словарь терминов. М.: ИНИОН РАН (от­дел литературоведения) — INTRADA, 2001. 384 с.
6. Энциклопедический словарь английской литературы XX века / Отв. ред. А.П. Саруханян; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького РАН. М.: Наука, 2005. 541 с.
7. Foniokovd, Zuzana. “The Selective Narator: Construction of the Past in Kazuo Ishiguro's An Artist of the Floating World”. In Sbornik praci filozoficke fakulty Brnenske Univerzity, Brno Studies in English, vol.33, S 13,133-143. Masarykova univerzita v Brne, 2007.
8. Mason, Gregory. “An Interview with Kazuo Ishiguro (1986)”. In Conversa­tion with Kazuo Ishiguro, edited by Brian W. Shaffer and Cynthia Wong, 3-14. Mis­sissippi, Jackson: University press of Mississippi, 2008.
9. Petry, Mike. “Narratives of Personal Pasts: Kazuo Ishiguro in the Context of Postmodern British Fiction” [Электронный ресурс]. In Narratives of Memory and Identity: The Novels of Kazuo Ishiguro. Frankfurt am Main: Lang, 1999.
10. Shaffer, Brian. “Somewhere Just Beneath the Surface of Things: Kazuo Ishiguro's Short Fiction”. In Kazuo Ishiguro: Contemporary Critical Perspectives (Continuum Critical Perspectives), edited by Sean Matthews, Sebastian Groes, 9-19. London: Continuum Intl Pub Group, 2010.
11. Shaffer, Brian. Understanding Kazuo Ishiguro. Columbia, SC: University of South Carolina Press, 2008.

References

1. Bradbury M. Inostrannaja literatura, no. 12 (2002): 255-271.
2. Dzhumajlo O. Za granicami igry: anglijskij postmodernistskij roman 1980— 2000 [Beyond the borders of game: The English Postmodern Novel 1980-2000]. Voprosy literatury, no. 5 (2007). http://magazines.russ.ru/voplit/2007/5/dzh2.html (accessed August 13, 2012).
3. Zarubezhnaja literatura XX veka: prakticheskie zanjatija [Foreign Literature in the 20th Century: Practice]. M.: Flinta, Nauka, 2007. 472 p.
4. Zverev A. Homo historicus. Literaturnyj gid “Professor Bradbury” [Homo historicus. Literary Guide “Professor Bradbury”]. Inostrannaja literature, no. 12 (2002): 155-160.
5. Ilyin I.P. Postmodernizm. Slovar terminov [Postmodernism. Glossary]. M.: INION RAN — INTRADA, 2001.384 p.
6. Jenciklopedicheskij slovar anglijskoj literatury XX veka [Encyclopedia of English Literature in the 20th Century]. M.: Nauka, 2005. 541 p.
7. Foniokovd, Zuzana. “The Selective Narator: Construction of the Past in Kazuo Ishiguro's An Artist of the Floating World” In Sbornik praci filozoficke fakulty Brnenske Univerzity, Brno Studies in English, vol.33, S 13,133-143. (2007).
8. Mason, Gregory. “An Interview with Kazuo Ishiguro (1986)”. In Conversa­tion with Kazuo Ishiguro, edited by Brian W. Shaffer and Cynthia Wong, 3-14. Mis­sissippi, Jackson: University press of Mississippi, 2008.
9. Petry, Mike. “Narratives of Personal Pasts: Kazuo Ishiguro in the Context of Postmodern British Fiction”. In Narratives of Memory and Identity: The Novels of Kazuo Ishiguro. Frankfurt am Main: Lang, 1999.
10. Shaffer, Brian. “Somewhere Just Beneath the Surface of Things: Kazuo Ishiguro's Short Fiction”. In Kazuo Ishiguro: Contemporary Critical Perspectives (Continuum Critical Perspectives), edited by Sean Matthews, Sebastian Groes, 9-19. London: Continuum Intl Pub Group, 2010.
11. Shaffer, Brian. Understanding Kazuo Ishiguro. Columbia, SC: University of South Carolina Press, 2008.

Данные об авторе

Лобанов Иван Геннадьевич, аспирант Центра японских исследований Институт Востоковедения Российской Академии Наук ул. Рождественка, 12, г. Москва, 107031, Россия

DATA ABOUT THE AUTHOR Lobanov Ivan Gennadevich, Postgraduate Center for Japanese Studies Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences 12, Rozhdestvenka str., Moscow, 107031, Russia