Сатирические произведения в «Русских сказках» В. А. Лёвшина
В. В. Пухов
Среди русских писателей XVIII века В. А. Лёвшин занимает почетное место.
Он прожил долгую жизнь — 80 лет (1746-1826). Хорошо зная иностранные языки, Лёвшин много переводил с французского и немецкого (часто по заданию Н. И. Новикова). Так им была переведена и издана «Библиотека немецких романов». Готовился он перевести и «Французскую библиотеку романов». Всего В. А. Лёвшин сочинил и перевел около 90 произведений.
Однако творчество В. А. Лёвшина не стало еще объектом пристального внимания литературоведов, о нем до сих пор нет ни одной сколько-нибудь исчерпывающей работы. В вышедшей в 1933 году интересной книге Виктора Шкловского «Чулков и Лёвшин» приводится много биографических сведений о писателе, но не дается анализа его произведений, к тому же работа В. Шкловского сильно устарела.
Центральным произведением В. А. Лёвшина заслуженно называют пятитомное (десять частей) собрание «Русские сказки», изданное в 1780-1783 гг. в Москве.
В данной работе мы делаем попытку рассмотреть сатирические произведения в «Русских сказках», которые составляют важнейшую часть этого собрания и представляют крупное достижение русской литературы последней трети XVIII столетия.
«Сборник Лёвшина пользовался огромной популярностью. Он затмил все прежние опыты в этом направлении, вроде чулковского «Пересмешника» и послужил образцом для дальнейших подражаний», — писал М. К. Азадовский.
Говоря о том, что Лёвшиным использованы материалы устного народного творчества, М. К. Азадовский отметил: «Материал Лёвшинских сборников показывает, что автор их очень хорошо был знаком с устной народной поэзией, он несомненно знал подлинные народные былины, знал и сказки, но пользовался он этим совершенно своеобразно. Конечно, нет и речи о точной передаче народных памятников. Лёвшин свободно обращается с ними, соединяет разные сюжеты, соединяет сказку с былиной, подчиняя все в целом стилю западного рыцарского романа. В его сказках встречаются и Василий Богуслаевич, и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и Чурила, и другие богатыри, однако, кроме имен, в них нет ничего от русского эпоса». В десяти частях «Русских сказок», — указывал М. К. Азадовский, — помещены только «три подлинно народные сказки: «Сказка о племяннике Фомке», «Сказка о воре Тимошке», «Сказка о цыгане».
Две из них имеют некоторую сатирическую направленность. Так, в сказе о ловком, изобретательном воре Тимошке имеется антиклерикальный эпизод, рассказывающий о том, как укравший из кладовой монастыря архимандритову шубу и рассорившийся со своими друзьями вор обращается к самому пострадавшему, еще не пришедшему в себя со сна: «Я видел сон дурной, будто бы воры залезли к вам в кладовую и побрали деньги. А между тем взяли и шубу вашу. Тот, который лазил красть, взял оную из сундука для себя. Деньги он отдал все товарищам, а сам желает одной только шубы, но и той ему не дают. Кому бы вы приказали оную отдать?» - «Тому, кто красть лазил», — отвечает сонный архимандрит, полагая, что с ним говорит его келейник.
В сказке о племяннике Фомке (вернее, о воре Фомке) имеется эпизод, направленный против чиновничье-судейского аппарата, причем этот эпизод почти целиком копирует сцену суда над крестьянином-бедняком из «Повести о Шемякиной суде», — именно ту, в которой крестьянин по пути на суд поднял камень и завернул в платок, а затем во время суда показывал его судье.
В сказке рассказывается, как хитрый и удачливый вор Фомка со своим дядей, тоже вором, пошел промышлять в город. При входе в город Фомка затеял драку с горожанами, чтобы, когда соберется толпа, его дядя смог «очистить карманы» собравшихся. За драку Фомку взяли «под караул» и повели на суд к воеводе. По дороге он «поднял не малый камень и положил оный за пазуху». Вора привели к воеводе. «Начался донос. Во время слушания оного Фомка показывал почасту воеводе сквозь кафтан камень. Воевода счел оный за мешок денег и думал, что тем его подарить хочет виноватый, если его оправить. Завидливые судейские глаза разгорелись: страсть к взяткам принудила его делать все в пользу Фомкину. Тотчас изгнаны донощики, яко пришедшие из пустяков утруждать воеводу» После этого судья-воевода стал требовать от Фомки «обещанную взятку». Тот отвечает, что и не думал ее давать. Воевода в ответ на это спрашивает вора, а что он ему показывал из-под кафтана. «Камень, коим я грозил тебе проломить голову, хотя б ты мало потянул не на мою сторону», — отвечает Фомка. Как и в «Повести о Шемякином суде», корыстолюбивый судья остается ни с чем и вынужден отпустить Фомку.
Следует отметить, что эти немногочисленные сказки бытового характера вызвали резкую критику в печати. Критик «Санкт-Петербургского вестника» в апрельском номере журнала за 1781 год писал о первых четырех частях «Русских сказок»: «Что касается до издания старинных богатырских сказок, мы согласны с г. издателем, но, правду сказать, хотели бы, чтоб он в самом исполнении своего намерения больше придержася старинного сказкосказателей слога... изъяснял темныя места... Из прибавленных издателем новых сказок некоторые, как-то: «О воре Тимохе», «Цыгане» и проч., с большею для сея книги выгодою могли бы быть оставлены для самых простых харчевень и питейных домов, ибо всякий замысловатый мужик без труда подобных десяток выдумать может, которые ежели все печати предавать, жаль будет бумаги, перьев, чернил и типографских литер, не упоминая о труде господ писателей».
После выхода в свет первых четырех частей в издании «Русских сказок» наступает почти трехгодичный (и, думается, вынужденный) перерыв. Только в конце 1783 года вышли остальные части издания Лёвшина; сообщение о выходе в свет и о поступлении в продажу V-X частей «Русских сказок» опубликовано в газете «Московские ведомости», № 83 18 октября 1783 года.
Не можем не привести помещенного там же положительного отзыва на выход «Русских сказок» издателя «Московских ведомостей» Н. И. Новикова: «Мы почитаем за излишнее рекомендовать сию книгу почтенной публике, ибо любители сочинений сего рода, а особливо благоволившие читать первый 4 части сказок, найдут и в сих последних томах все то, что можно ожидать от подобных сим творений, то есть любопытства достойное повествование, приятным и занимающим внимание читающего образом предложенное, увеселяющее его и приносящее по содержащемуся в нем нравоучению ощутительную пользу».
А в правительственных кругах «Русские сказки» встретили весьма неблагосклонное отношение.
В конце 1785 года Екатерина II предписала московскому архиепископу Платону с помощью полиции провести обыск в книжных магазинах Н. И. Новикова и проверить на благонадежность все имеющиеся там книги. В январе 1786 года такая проверка была произведена и в марте того же года архиепископ прислал императрице список двадцати двух книг, которые были признаны «сумнительными и могущими служить к разным вольным мудрованиям, а потому к заблуждениям и разгорячению умов». Под № 18 в этом списке значились «Русские сказки» В. А. Лёвшина.
Рассмотрев присланные Платоном материалы по обыску и ревизии книг в магазинах Н. И. Новикова, Екатерина II 27 марта того же года дала указ главнокомандующему Москвы графу Я. А. Брюсу, в котором писала, чтобы Н. И. Новиков и другие члены «Типографической компании» «остерегалися издавать книги, исполненные подобными странными мудрованиями или лучше сказать сущими заблуждениями под опасением не только конфискования тех книг, но и лишения права содержать типографию и книжную лавку, а при том и законного взыскания».
Из двадцати двух книг, признанных «могущими служить к... разгорячению умов», шесть были сожжены, а шестнадцать (среди них и «Русские сказку») «были опечатаны в коробах, оставленных в кладовой Новикова, с выдачей им расписки, обязывающей его не перепечатывать и не продавать эти издания», т. е. эти книги были запрещены, а затем уничтожены.
По этой причине Лёвшинский сборник и не переиздавался в царствования Екатерины II и Павла I. Зато впоследствии трижды: в 1807, 1820, 1829 годах — он выходил вновь, и на сюжеты многих Лёвшинских сказок в начале XIX века были изданы лубочные картинки. Все это говорит о популярности «Русских сказок» в низовых кругах в течение длительного периода времени.
Кроме трех народных сказок, в собрании Лёвшина помещены две сатирико-бытовые повести, отображающие русскую жизнь того времени.
В первую очередь назовем «Повесть о новомодном дворянине» (правда, в тексте автор часто называет ее все-таки сказкой). Повесть эта помещена на 83-125 страницах четвертой части «Русских сказок» В. А. Лёвшина и до сих пор не привлекала внимания исследователей, если не считать упоминания о ней в «Истории русской литературы XVIII в». Г. А. Гуковского. Кроме того, в работе В. В. Сиповского «Очерки из истории русского романа» (т. 1, вып. 2-й, СПб., 1910, стр. 709) подробно изложено содержание этого произведения, но автором его Сиповский считает Чулкова.
Тема повести — проблема неправильного воспитания детей дворян и вытекающие отсюда тяжелые последствия. Тема эта берет свое начало от Сумарокова, Фонвизина и Новикова. В частности, мы видим прямую перекличку с «Бригадиром» Д. И. Фонвизина, что лишний раз свидетельствует о большом влиянии этого замечательного писателя на русскую прозу последней трети XVIII века.
Свою повесть Лёвшин начинает с резкого выпада против молодого дворянина Несмысла и его предков: они «с великим усердием набивали карманы свои трудами тех нещастных, коих хлопоты принуждали подавать прошения в то место, где они отправляли должности повытчиков и секретарей». Отец Несмысла Скрягин своими действиями очень напоминает Советника из «Бригадира». Скрягин, как и фонвизинский Советник, до указа о лихоимстве служил в приказной службе, но как только вышел этот указ, он пошел в отставку и поселился в заблаговременно приобретенной деревеньке, «чтоб пользоваться безопасно награбленным».
А сам Несмысл очень напоминает фонвизинского Иванушку. Правда, если Бригадир для воспитания своего сына нанимал «учителя», француза-кучера, то Несмыслу отец и такого учителя из скупости не нанимал, а решил отправить его в сопровождении дядьки учиться в Москву на казенный счет, дав 40 алтын меди на дорогу и «чистое родительское благословение... вместо всех нужных вещей. Проговорено поучение: не знаться с мотами и картошною игрою».
Но Несмысл учиться не стал, по его научению дядька съездил в отцовскую деревню, обокрал отца Несмысла, и в Москве «новомодный дворянин», имея 1500 рублей, начал усиленно развлекаться. «Несмысл считает себя не меньшим, как взросшим во Франции, смеется всем, кои не попрыгивают на одной ножке и не вмешивая иностранных слов, не произносят оных навыворот. Словом заразившись французскими обычаями, он жалел, что и дыхал воздухом своей природной страны».
Как фонвизинский Иванушка, Несмысл к месту и не к месту вставляет в русскую речь французские слова, так что она уже не понятна ни русскому, ни французу: «Аманте моя сделала мне энфедилитацию... Сия табакерка пур ла мерит...»
Одинаковы у них и отношения к любви. «Осторожность, постоянство, терпеливость похвальны были тогда, когда люди не знали, как должно жить в свете», — безапелляционно заявляет Иванушка. Став модником, Несмысл также мечтает «влюбиться на час только, чтоб, пользуясь слабостию некоторых, наконец обмануть, пустить о них в свет историю и сделать предметом народного смеха». Он, как и Иванушка, считает постоянство в любви признаком плохого тона, крупным недостатком и поэтому беспрерывно меняет любовниц: конечно, до тех пор, пока у него есть деньги.
Такое воспитание и образ жизни ведут к тому, что Несмысл готов из-за денег на любое преступление (даже убить отца), как помещик он самый «жестокосердный тиран». После смерти своего отца, частичным виновником которой он был, Несмысл первым делом приказал управителю с крестьян «взять оброк за три года вперед».
Интересно, что в конце концов этот промотавшийся и ни на что не способный в жизни дворянин по протекции своего дяди определился в приказную службу и сделал удачную карьеру: «Несмысл крючкотворство понял скорее, нежели сперва модныя поведения... Он достиг секретарского достоинства, накопил много денег, женился на дворянке и на счет всего мира изжил век свой в довольстве».
Написанная в традиции русской, сатиры 60-70-х годов, повесть Лёвшина отличается простотой языка и широким привлечением материалов устного народного творчества: обилием народных пословиц и поговорок. Например: не смеря броду, не суйся в воду; всякий Еремей про себя разумей; по бабе брага и по Сеньке колпак; чем более достатку, тем более прихотей; богатство ум рождает; с роком не подерешься; береги денежку про черный день; мимо яблоньки яблочко не падет и т. д.
В шестой части «Русских сказок» помещена сатирико-бытовая повесть «Досадное пробуждение», герой которой чиновник Брагин, по справедливому указанию исследователей, — прообраз гоголевского Акакия Акакиевича Дожив до сорока годов, Брагин еще не носил кафтана без заплат, «обувь его, которая могла спорить древностию с редчайшими остатками прошлых веков, покрыта была трехгодовалою грязью и из-под которой при каждом ступне выскакивали на воздух кривые пальцы».
Повесть эта построена на контрасте, и в ней, едва ли не впервые в русской литературе, дана попытка раскрыть душевные переживания героя, описать его мысли, показать, что за внешней неприглядностью таится доброе сердце, сочувствие окружающим.
Однажды начальник Брагина, секретарь, «определил ему отдохнуть в железах», что вызвало следующее протестующее размышление Брагина: «Я пью вино, — думал он, опершись на свою руку, — я пью его для того, что вкус оного мне нравится. Многие пьют кровь своих ближних, однако ж не всегда их за сие сажают в железы. Начальник мой, секретарь, разоряет в год до несколько десятков целых фамилий, он подлинно высасывает все их жизненные соки». Вдруг перед ним оказалась прекрасная дама, она просит Брагина написать ей необычную челобитную, содержащую вопросы к «особам, коим вверено попечение о правосудии»: «Отчего набогащаются те, коим государь ничего не жаловал, наследства не доставалось, приданого за женами не брали и промыслов не имели, а были только у порученных должностей? Через что получили некоторые недвижимые и движимые имения, когда предки их и сами они хаживали в лаптях? Бывшие у закупки съестных припасов, где нашли клад? Отчего у вас в приказе лет по 50 лежат дела нерешенные?»
Дама эта, оказавшаяся богиней счастия, дала Брагину «Очарованную шапку», при помощи которой могли исполняться все его желания. И действительно, теперь он бесплатно пил в кабаке и, не платив, угощал окружающих его людей, превратился в красавца и даже женился на красивейшей женщине (фортуне).
Резко контрастирует это содержание с финалом повести, заканчивающейся словами: «Что за чёрт валяется? — кричал один из дозорных к человеку, валявшемуся в грязи и схватившему за ногу свинью». Оказывается, возвращаясь домой, пьяный Брагин упал в грязь, и прекрасная дама, а также все последующее ему приснилось. «Счастие... многие видят только во сне», — печально заключает Лёвшин свою повесть, подчеркивая этим, что большинству населения России живется крайне плохо.
«Досадное пробуждение» интересно и в композиционном отношении: в повесть вставлен сон, а в него, в свою очередь, включена челобитная.
Повесть Лёвшина отличает и внимание к описанию мельчайших бытовых деталей. У Брагина — рваные, грязные башмаки, из-под которых выглядывают кривые пальцы, кафтан в заплатах, лицо его очень неприглядно.
Рассмотренные произведения В. А. Лёвшина из «Русских сказок» показывают, что в его лице русская литература XVIII века имела талантливого и прогрессивного писателя, сатирико-бытовые повести которого ведут к романам и повестям В. Т. Нарежного.
Л-ра: Историко-литературоведческие статьи. ЛГПИ им. А. И. Герцена. Учёные записки. – Ленинград, 1967. – № 321. – С. 264-271.
Критика
