Жанровое своеобразие и поэтика лирических стихотворений И. З. Сурикова
Н. И. Неженец
В критике и литературоведении вопрос о жанрово-содержательной структуре произведений И. З. Сурикова рассматривался в связи с другими проблемами — обычно в статьях и рецензиях на очередные сборники поэта. Ясно, что суждения о жанре в подобных случаях не могли раскрыть всех аспектов темы и носили преимущественно характер частных, отрывочных, а нередко и неточных замечаний, лишь пунктиром обозначающих отдельные жанровые приметы.
В первом критическом разборе, с которым выступила «Иллюстрированная газета» (1871), стихотворения Сурикова именовались суммарно-традиционным термином «пьесы». Однако уже в следующей статье, опубликованной в журнале «Беседа», была намечена их некоторая жанровая дифференциация. Анонимный рецензент, анализируя сборник писателей-самоучек «Рассвет» (1872), указывал на близость представленных в нем поэтических сочинений к устной лирической песне. «В них, — писал он, — повторяются те черты народных воззрений, которые отразились в народной песне и отзывались потом во всем, что шло из-под пера писателей из народа, вскормленных этой песнью».
Эта мысль, характерная для критических работ о крестьянских литераторах, интересна, но не вскрывает важных индивидуальных жанровых свойств поэзии Сурикова. Автор статьи, правда, особо выделил стихотворение поэта «И вот опять пришла весна...», которое он назвал «элегией» (что еще не доказуемо), «идущей от сердца», способной, «несмотря на некоторые шероховатости стиха», но «благодаря удачно проведенному контрасту расцвета всей природы с безысходностью и безнадежностью человеческого горя», «произвести живое впечатление».
Второе положение этой статьи, только отчасти характеризующее жанровую специфику суриковского стиха, заключалось в попытке объяснить своеобразие художественного изображения действительности. Отличительное свойство поэтической манеры Сурикова, равно как и других авторов «Рассвета», рецензент журнала увидел в «страсти к описаниям... картинным, живым», что, по его мнению, прежде всего сказалось на произведениях пейзажного цикла.
Уже здесь просматривается разделение поэзии Сурикова по наиболее общим жанровым признакам: тематическим (стихотворения бытовые и пейзажные), фольклорно-стилевым (стихотворения и песни), по характеру отображаемых чувств (элегия и стихотворение «бодрого тона»), по способу изображения действительности («картинная» описательность). Однако бессистемность и поверхностный характер жанровых определений мешали окончательному прояснению этого вопроса, хотя и стимулировали его дальнейшему изучению.
Перед самым выступлением журнала «Беседа» критический разбор сборника «Рассвет» состоялся на страницах «Московских ведомостей». В целом реакционно настроенная по отношению к крестьянским писателям, эта газета все же вынуждена была признать их «особенную мысль к чисто народному творчеству» и в доказательство своей мысли приводила примеры художественного «пересказа» устных эпических сочинений, созданных Суриковым (две песни о Садко и «Правеж»). Поэт, отмечала она, «охотно» переделывает «былины, близко держась подлинника и изменяя только размер его».
Определенные сведения о поэтических жанрах Сурикова содержатся в очерке Вас. Маркова «Новейшая поэзия» (1878), где предпринимается попытка объяснить основную эстетическую «тональность» суриковской поэзии. Марков находит в творчестве крестьянского автора «освежающую» струю, привнесенную туда «влиянием Кольцова». Суммарно именуя стихотворения поэта «песнями», он выделяет среди них «песни на мотивы из простонародной жизни», созданные под воздействием кольцовской поэзии. Однако, нельзя согласиться с критиком, что в творчестве Сурикова преобладает «угрюмое настроение»6, что «муза его сильно страдает однообразием... всегда печальна, уныла, погружена в тоску...» и что в ней «почти... нет сатирической струи, пронизывающей поэзию т. Некрасова».
Более точно характеризовал Марков историко-эпические жанры Сурикова. Критик вслед за газетой «Московские ведомости» определял стихи о Садко, «Немочь», поэму «Богатырская жена» как «почти дословную передачу былин с прибавкою разных поэтических украшений в новейшем духе». Иными словами, это — «переложения», или, как выразился Марков в другом месте, «переводы» былин «на новый язык» (оба термина принадлежат ему), выполненные «хорошим и твердым стихом». Марков выступал против подобных литературных опытов, считая, что поэт в лучшем случае может брать из фольклора «только... темы, канву, на которой совершенно свободно и независимо должна творить его собственная фантазия».
Во многом спорны наблюдения над жанровым аспектом поэзии Сурикова в статье Н. Котляревского, опубликованной уже в начале нынешнего века. Котляревский понимает литературный жанр, главным образом, как категорию формы, с чем нельзя согласиться. Все произведения Сурикова он обозначает термином «песни», вследствие их «чрезвычайной» «формальной» близости к устному народному творчеству, и среди них различает, во-первых, сочинения, написанные «в эпическом былинном стиле» (сюда относятся художественно обработанные «легенды и исторические предания»), во-вторых,— «в стиле народной лирической песни» и, в-третьих, — «рассказы в стихах» в форме «простой бытовой жанровой картинки».
Значительно углубили понятия о жанровой системе творчества Сурикова советские исследователи поэта. Наиболее существенные соображения на эту тему были высказаны литературоведом А. Л. Дымшицем. Во вступительной статье, предпосланной сборнику автора (1951), он писал: «Лирические стихотворения составляют большую часть его (Сурикова — H. Н.) литературного наследия». Дымшиц дифференцировал суриковскую поэзию по тематическим циклам, указав при этом на ее жанровую характерность: песни; стихотворения, представляющие собою «поэтическую запись интимнейших переживаний автора»; «жанровые зарисовки» из жизни городской и сельской бедноты и мира природы; историко-эпические поэмы.
Проблемам поэзии Сурикова и отчасти характеру жанров посвящен специальный раздел монографии Н. Скатова «Некрасов. Современники и продолжатели». Прослеживая пункты соприкосновения Сурикова с Некрасовым, исследователь видит в песне Сурикова «коллективное начало» народной поэзии и утверждает, что жанровому разнообразию суриковской лирики во многом способствовало творчество Некрасова.
Не лишены интереса замечания о поэтических жанрах Сурикова в статьях Н. В. Осьмакова. Осьмаков справедливо увидел в стихах поэта «особую лиричность, напевность, песенность интонации, ритма, соответствующие строю народных песен». В произведениях Сурикова, отмечает исследователь в одной из своих работ, «отразились характерные для народа думы и чаяния, и выразились они в формах, близких фольклору»; «не случайно некоторые (его — H. Н.) стихотворения стали народными песнями».
Не ставя перед собой задачи всестороннего определения жанра как устойчивого родового признака произведения, автор настоящей статьи опирается в этом вопросе на наиболее стабильные и авторитетные суждения теоретиков литературы Л. И. Тимофеева, М. Б. Храпченко, Г. Л. Абрамовича применительно к Сурикову.
Было бы недостаточно рассматривать жанр только как отвлеченную категорию формы; типологическая структура произведения обусловливается прежде всего его содержанием. Жанр — это тот общий, устойчивый «облик», который мы представляем себе, отвлекаясь от целого ряда отдельных произведений определенного рода. Понятие жанра составляет конкретное единство особенных свойств формы в ее основных моментах — своеобразной композиции, образности, речи, ритма, обусловленных определенным содержанием. Только поэтому мы и можем называть, скажем, одним и тем же словом «песня» множество совершенно различных по содержанию произведений какой-либо эпохи или даже разных эпох.
Исследование жанровой системы творчества поэта теснейшим образом «связано с задачей определения важнейших признаков стиля его произведений. Стиль — это идейно-художественный комплекс, система выразительных и изобразительных средств автора, характеризующая его поэтическое миросозерцание, индивидуальность. Установление жанровой природы художественного произведения немыслимо без анализа его языка и стиля.
Понимание жанра как формально-содержательной категории дает возможность анализировать поэзию Сурикова под углом зрения этой совокупности элементов формы и содержания.
Демократическое содержание поэзии Сурикова обусловило и незамысловато-народную форму его стихов, предельную приближенность жанровых примет к фольклорной традиции; обыденность самой темы (беспросветная жизнь крестьянской и городской бедноты) определила изобразительно-художественную специфику выражения. В несложных жанровых картинках, очень точно воспроизводящих жизнь, и зарисовках-миниатюрах с отчетливыми битовыми реалиями из крестьянского обихода преобладают традиционные фольклорные образы и мотивы («людное село», «светлая роса»), интонации народных причитаний, жалоб, сказов.
Жанровая градация между «песнями» и «лирическими стихотворениями» у Сурикова условна. В этих двух группах нет самостоятельных жанровых свойств. И тематически, и художественно они не разнолики: в первой заметна глубокая лирическая стихия, в жанре лирических стихотворений — звучная песенная струя. Объединяют их одинаковый лирический настрой, сближенный родственным пейзажем, и сходная бытовая обстановка, и общие портретные детали в облике бедняков.
Выделяются своими языковыми и стилевыми качествами произведения третьего разряда — сказания и поэмы.
Широкое признание получили его песни «Рябина», «Казнь Стеньки Разина» («Точно море в час прибоя...»), «У могилы матери» и ряд других. Они помещались во всех дореволюционных песенниках, распространялись устно наряду с фольклорными произведениями и прочно вошли в народный песенный репертуар. В том же, например, стихотворении «У могилы матери» Суриков показывает не только ужасающую нищету городского ремесленничества, которая обрекала бедноту на страшные душевные страдания, но воспроизводит также лексику и фразеологию этой социальной группы («В старом, рваном сюртучишке...», «Будет вьюга надо мною (Плакать голосить...» и т. д.), что способствует наиболее правдивой обрисовке героев в их речах, репликах, душевных движениях, поступках.
Основным мотивом песенного творчества Сурикова является жалоба труженика-бедняка на свою горькую участь. Песня поэта — это почти всегда жалоба. Лирический герой в ней постоянно жалуется на свою тяжелую долю («Головушка», «Нужда», «Доля бедняка»), на свое сиротство («Сиротой я росла...»), смерть близкого человека («Тихо тощая лошадка...»), материальные и душевные страдания («Что не жгучая крапивушка...», «Малороссийская песня», «Рябина»). В песне-жалобе Суриков раскрывает различные стороны быта народа и его психологии, всю тяжесть его существования в условиях пореформенной действительности («Нужда», «Головушка», «Разгул», «Доля бедняка», «Сиротой я росла...») и выражает активный призыв к новой жизни, борьбе («Дубинушка», «Казнь Стеньки Разина»).
Говоря о композиционно-сюжетной структуре суриковской песни (равно как и лирического стихотворения), нельзя согласиться с утверждением В. И. Ереминой, считающей сюжетом «ряд действий в определенной последовательности с зафиксированными внешними и внутренними связями». Сюжет — это единое действие, а не ряд обособленных движений; наличие побочных, проходных, параллельных сцен возможно лишь при условии их органического единства с основной авторской мыслью. В сюжете не существует ряда действий, тем более в лирическом сюжете, в лирической песне, где отчетливо воспринимается одно, центральное направление авторской мысли. Лирическое стихотворение по своим жанрово-композиционным функциям отличается особой компактностью и завершенностью и никак не допускает отклонения в сторону. Целесообразнее было бы говорить не о наличии различных действий в сюжете, а о единстве и взаимообусловленности внешнего, видимого, и внутреннего, подтекстового, действий. Сюжет лирического стихотворения — это целенаправленное движение авторской мысли, развернутой содержанием от исходной позиции к завершающей цели.
Анализ произведений Сурикова подтверждает мысли о сюжетостроении лирической песни. У Сурикова всегда отчетливо обозначена мысль, которой поэт верен на протяжении всего стихотворения. Причем характерно и другое: одна и та же мысль цементируется в целом ряде стихотворений, превращаясь в своеобразную поэтическую летопись, успешно соединяющую в себе глубокую жизненную объективность с субъективно-лирическим авторским настроением. Представляя в каждом отдельном стихотворении какой-то конкретный отрезок действительности, не зашифрованный сложной поэтической образностью, объединенные позитивной идеей вместе, эти стихотворения создают глубокую философскую картину, характеризующую творческие принципы автора.
Лиризм не допускает никакой языковой тяжеловесности. Чем проще, непосредственнее и мягче поэтический настрой, тем более впечатляюще звучит стихотворение. Всякая искусственная усложненность стиля, нарочитая красивость противоречат самому лирическому жанру. Удивительно, как удается Сурикову соединить, казалось бы, несоединимое— суровую тематику с очень легкой, «воздушной» поэтической формой.
Зачастую одна поэтическая мысль у Сурикова переходит из одного стихотворения в другое, дополняя и углубляя художественную картину. Так, стихотворение-очерк «Покойница» тематически вписывается в предыдущую картину «Из бедной жизни». По существу, здесь описывается история той же женщины (теперь уже буквально воспроизведенная автором). Если в предыдущем рассказе история героини воспринимается как возможный вариант ее жизни, прозвучавший в ее размышлениях о дочери, то в следующем рассказе уже непосредственно от автора дана аналогичная история. Поэтому творчество Сурикова нельзя рассматривать, изолированно воспринимая его произведения. Прочтение Сурикова в его же стихотворном контексте дает более глубокое и верное представление о его поэзии. Отдельные стихотворения вносят свою посильную долю в художественное освоение писателем жизни. Но, объединенные вместе, они создают более полное, более обобщенное понятие о социальных контрастах жизни и вообще о социальной озвученности его стихов, их идейной значимости.
Особый «удельный вес» в поэтической системе Сурикова имеют стихотворные очерки, где поэт изображает жизнь социальных «низов». К таким очеркам Суриков обращается охотно на протяжении всего своего творческого пути. В некоторых случаях он подчеркивает связь своих стихотворений с этим жанром в самом подзаголовке; например: «Ласточка (Степная картинка)».
Нередко стихотворения Сурикова имеют форму сценок с натуры, и тем самым они заключают в себе одну из характерных черт, свойственных физиологическому очерку. При этом Суриков отбирает из жизни с глубоко демократических позиций самое типичное и творчески усиливает эту типичность путем широты обобщения. В этих стихах нет острых сюжетных коллизий. Это обычная повествовательная новелла описательного характера, очерк в стихах на современную автору тему («У пруда», «Зимой», «В поле» и другие). Стихотворная новелла является одним из ведущих малых лиро-эпических жанров суриковской поэзии. Она носит в основном социально-психологический характер.
Социально-психологическая новелла с сюжетом из народной жизни в большинстве своем остро драматична. Этот драматизм заключается в изображении тяжелых, конкретных социальных обстоятельств жизни народа. Среди них есть стихотворения с трагической развязкой, выраженной в гибели действующих лиц («Смерть», «Из бедной жизни», «Горе»). Большой психологической силой отличаются также те стихотворения, где изображается повседневная жизнь народных масс при эксплуататорском строе («В поле», «За окошком вьюга...» и ряд других). Суриков рисует здесь образы униженных и оскорбленных людей, жертв «нужд и горя». Поэт в основном излагает события, его интересуют сами факты повествования.
Для произведений данного жанра характерна многосюжетность внутри одного стихотворения, объединенная каким- то общим лицом. Иногда внутри одного и того же стихотворного рассказа намечаются совершенно завершенные, внешне самостоятельно существующие сюжеты. Например, в стихотворении «В поле» отдельно сложился сюжет, основу которого составляет диалог девушки-батрачки с поэтом, затем самостоятельно оформлен сон девушки. Однако эта сюжетная изолированность только видимая, всегда пронизанная единой авторской мыслью.
Здесь уместно, отвлекшись от рассуждений о природе жанра, обратиться к анализу стилевых качеств суриковской поэзии — неотъемлемой части жанровой принадлежности. Лирические, эпические и драматические элементы, которые в разных стихах образуют различные качества, обусловлены, в первую очередь, содержанием этих стихов. Лиризмом пропитаны почти все стихи Сурикова, но особенно он присущ стихам-размышлениям, как правило, связанным с личными переживаниями автора. Стихотворная основа, по существу, служит у Сурикова канвой, на которой он выписывает свои собственные взгляды, свои настроения. Причем здесь выделяются такие своеобразные группы, которые мы условно называем монолог-характеристика («Умирающая швейка»), монолог-исповедь («Я, весь измученный тяжелою работой...»), стихотворение-портрет («Беззаботный»).
Названные жанровые оттенки, зависящие от степени акцентирования внимания либо на характеристике героя, либо на мыслях автора, или на моментах внешнего портрета, не исключают общего в их природе. В основе всех этих стихов всегда лежат драматические обстоятельства (один или несколько эпизодов из жизни героя или биография автора), обусловившие непосредственно тему произведения.
Зачастую текст лирического стихотворения тяготеет к форме эпического повествования. И это не случайно. В эпическом стиле всегда присутствует момент описательности, который связан с последовательностью изложения. Поэтическая мысль развертывается в стихах Сурикова последовательно и имеет, по преимуществу, конкретно-предметный характер. Можно говорить об использовании эпического сюжета в лирическом стихотворении. Обычно конкретный материал уже сам несет в себе момент авторской, субъективной оценки событий (в самом отборе материала, в сюжетном решении). Но Суриков вводит еще свои собственные, лирические отступления, которые не всегда можно вычленить из общего содержания стихотворения. Свои мысли, то есть то, что поэт думает, чувствует, предвидит, он выражает с помощью лиризма особого склада. Этот лиризм идет не от авторского душевного произвола, от настроения минуты, а всегда обусловлен мыслью поэта о судьбах народных.
В лирических стихах Сурикова выступает элемент драматизации. Причем некоторые стихи построены как диалог, но конструкция диалога Сурикова специфична. Сам диалог включает в себя элемент авторского обобщения и никогда не покоится только на бытовой основе. Он всегда «социально озвучен». Приведем пример:
Я ей отвечаю:
«Бросила б работу, —
Под такой жарою
Дело не в охоту!»
— Бросила б работу!
Да ведь как же бросить?
А придет хозяин
Да работу спросит?
Я не дочь родная —
Девка нанятая;
Нанялась — так делай,
Устали не зная.
Делай, хоть убейся,
Не дадут потачки...
Тяжела ты, доля,
Долюшка батрачки!»
(«В поле»)
Создавая драматизированные сюжеты, поэт не всегда стремится к четкой речевой индивидуализации, к выделению своеобразия психологического склада персонажа. Лирическая струя у Сурикова всегда мощнее и осязаемее, чем драматическое начало, хотя в основе всех его стихотворений лежат острый драматический сюжет и стремительное его разрешение, что дает право почувствовать их приближенность к драматическому способу воплощения жизненного материала.
Особую группу в поэтической системе Сурикова составляют переводы и переложения произведений других поэтов России, в частности стихотворений Т. Г. Шевченко.
Примерно с 1866 по 1871 год Суриков сознательно обращается к переводам произведений Шевченко в силу большой идейно-эмоциональной близости его ко всему направлению творчества великого украинского поэта. Отчетливо представляя разницу в мировоззрении художников и своеобразие творческих почерков, вместе с тем констатируем не только общие темы и мотивы в их поэзии, но и сходные приемы, близкие образы, родственные ассоциации, возникшие, разумеется, независимо в творчестве различных художников, но под влиянием сходной творческой ориентации.
И того и другого художника волновала всегда судьба простого народа, его горестная доля, и один и другой мучительно искали выхода из существующего положения, и тот и другой художник демократичны не только по содержанию своих произведений, но и по форме. Поэтика стихов и у Сурикова, и у Шевченко отличается откровенной ориентацией на разговорно-народную манеру речи. В пейзажной лирике двух поэтов тоже много общего, и прежде всего в стремлении одухотворить явления природы, очеловечить, что вызывает многочисленные олицетворения у того и другого автора. Обращение Сурикова к переводам Шевченко кажется нам вполне естественным, вызванным прежде всего внутренней близостью самой художественной природы стиха и явлений, их породивших.
Существуют различные мнения по вопросу о переводах Суриковым произведений Шевченко. Сам поэт обычно помечает такие стихи-переводы: «На мотив Шевченко» или «Из Шевченко». Это авторское напоминание не случайно. Поэт дает себе возможность свободного, вольного подхода к Шевченко, к использованию мотивов и образов без подстрочного перевода.
Строго говоря, те стихотворения Сурикова, которые традиционно считаются переводами Шевченко, — это даже не всегда вольный перевод, а зачастую просто использование мотивов и образов Шевченко, обретающих у Сурикова совершенно новое художественное бытие.
Для примера можно привести стихотворение «Верба». Конкретный анализ этого произведения и сопоставление с подлинником подсказывают, что его нельзя считать вообще даже вольным переводом. Оно производит впечатление вполне самостоятельного, лишь варьирующего некоторые шевченковские мотивы и образы стихотворения. Во всем тексте можно найти только несколько строк, вольно интерпретирующих мысль Шевченко, которые с натяжкой можно принять за перевод. Это — начало стихотворения: «Ходит ветер, ходит буйный, По полю гуляет», сравните у Шевченко: «По діброві вітер виє, Гуляє по полю...»; это — сравнение во второй строфе, точно повторяющее шевченковское: «Всюду поле — точно море...» (У Шевченко: «Кругом поле, як те море...»). Во всем остальном поэт чувствует себя очень самостоятельно и уже в первой строфе, после отмеченных строк, вместо шевченковского образа «тополя» использует другой художественный образ — «вербу»:
На краю дороги вербу
Тонкую сгибает.
У Шевченко:
Край дороги гне тополю
До самого долу.
У Шевченко стихотворение имеет более конкретный смысл: это рассказ в стихах о судьбе девушки, погибшей от несчастной любви. У Шевченко природа более очеловечена, стихотворение его пронизано мотивами человеческой скорби, а у Сурикова, если и есть этот мотив, то только в подтексте, только в символике. Стихотворение Сурикова воспринимается как обобщенный образ «вербы-сиротинки», то есть автор как бы отталкивается от шевченковского текста как от конкретного материала и на этой основе создает обобщенную символическую картину.
Так и ты, моя сиротка,
Как та верба в поле,
Вырастаешь без привета
В горемычной доле.
В данном случае мы имеем дело не с подлинником и переводом, а с интерпретацией художественного материала.
Стихотворение «Верба» в некотором роде глубже, обобщеннее, символичнее, чем шевченковское «Тополя», построенное на более конкретном, осязаемом и менее обобщенном материале. Но в целом это сравнение дается нами не для демонстрации преимущества одного поэта перед другим, тем более, что Шевченко как поэт отчетливого революционно-демократического направления находится в более выгодном положении, а для того, чтобы показать, что и в переводах Сурикова оригинален. И мы здесь далеки от мысли утверждать преимущества поэзии Сурикова в целом (как раз в сравнении с Шевченко обнаруживается известная социальная ограниченность Сурикова). Речь идет лишь о конкретном стихотворении.
В доказательство самостоятельности Сурикова можно привести еще один аргумент. У Шевченко любая тема обязательно вписывается в природу и быт Украины; а Суриков вообще отказывается от украинского колорита в стихотворении «Верба».
В произведение «И снится мне, что под горю...» поэт вносит типично суриковские детали, сохраняя общий смысл стиха и его интонацию (образ «Смеется внучек и таскает Седому бороду шутя»).
В стихах «Нет мне радости, веселья...», «Сиротинка» (это название у Шевченко отсутствует), «Жди, вернусь я из похода...» Суриков верен содержанию, мысли Шевченко. Однако в целом произведения его недостаточно воспроизводят особенности художественной манеры украинского поэта, не передают тонких, специфических оттенков, свойственных Шевченко.
Таким образом, Суриков начал с вольного переложения стихотворений Шевченко, затем подошел к точным переводам его поэзии. Влияние Шевченко на творчество Сурикова бесспорно. Можно смело утверждать, что Суриков пришел к украинскому фольклору, хорошо изучив поэзию Шевченко. В его стихах украинского цикла нередко встречаются образы и мотивы, написанные по-шевченковски. По мере движения к более глубокому постижению смысла украинской поэзии у Сурикова заметнее проявляется и мастерство художественного воплощения этой своеобразной темы. Постепенно поэт проникается самим духом украинской поэзии.
Например, целиком выдержано в национальных мотивах стихотворение «Малороссийская песня», представляющее собой авторскую обработку украинской народной песни «Да чи я в лузі не калина...». Здесь сам стих, вся его ритмика звучит национально, колоритно:
Я ли в поле не калинушка была,
Я ли в поле да не красная росла;
Взяли калинушку поломали
И в жгутики меня посвязали.
Ох ты, горе мое, горюшко!
Знать, такая моя долюшка!
Суриков в данном случае ближе даже к Шевченко, чем в непосредственных переводах его стихов. Внешне парадоксальная, эта мысль тем не менее убеждает в том, что Суриков постепенно входил в поэтическую атмосферу украинского фольклора.
Доказательством прочного влечения Сурикова к украинской поэзии является то обстоятельство, что русский автор переводил народные украинские стихи вплоть до 1879 года, то есть, по существу, на протяжении всего творчества наблюдается его устойчивый интерес к фольклору братского народа.
Переводы произведений других авторов, выполненные Суриковым, не представляют такого интереса, как переводы стихотворений Шевченко и переложения украинских народных песен, но и они говорят о постоянном влечении поэта к народной тематике. Об этом свидетельствует сам подбор переводимых авторов: Г.-Х. Андерсен, Л. Одынец.
Наиболее удачным, на наш взгляд, здесь является поэтический пересказ Андерсена «Фирдуси», в котором Сурикову удалось воспроизвести восточную орнаментальность стиля:
Среди высоких пальм верблюда издалека
Дорогой тянутся; они нагружены
Дарами щедрого властителя страны,
Несут богатый груз сокровищей Востока.
В данном случае не только типичен словарь (пальмы, верблюды, сокровища), но и сам слог отличается особой, характерной для восточной поэзии протяженностью, удлиненностью стихотворной строки.
Искусство перевода, как известно, соизмеряется точностью подстрочника, тем, как воспроизводится поэтическая структура стиха и натура поэта. Суриков же принадлежит к числу тех переводчиков, которые, следуя идее произведения и стремясь максимально воспроизвести его тему, мало заботятся о поэтическом своеобразии переводимого автора. Но в этом, как и в рассмотренных выше разнообразных жанровых поисках, и заключается стремление поэта к формированию собственной жизненной и художественной системы.
С идейно-тематическим строем лирических произведений Сурикова в полной мере сообразуется ритмическая организация его стихов. Сам суриковский стих, предельно конкретный, наглядный до впечатления вещественности, требует и соответствующего четкого ритмического оформления. Традиционность его содержания во многом обусловила и традиционность ритмической схемы.
Суриков не стремится к искусственному ритмико-интонационному разнообразию; ему удается в традиционных рамках выразить емкое, многообразное содержание. Поэта менее всего волнует формальный аспект стиха, он всегда отталкивается от смысла. Ритмические размеры, предпочитаемые Суриковым, не воспринимаются как формальный элемент, как элемент только структуры. Вся его чрезвычайно простая, классическая система стиха, удивительно гармонируя с содержанием, образует единую содержательную форму. Это опровергает утверждения современных сторонников чистой формы структуралистов, которые видят в ритмико-интонационной системе одни лишь формальные вехи. У Сурикова без содержания стихов невозможно представить всю их ритмическую организацию, и в то же время в другую ритмическую форму вряд ли можно было бы столь естественно вместить содержание суриковской поэзии.
Ритмическую основу стихотворений Сурикова составляют, главным образом, двух- и трехстопный хорей и трех- и четырехстопный ямб. Наиболее охотно поэт пользуется хореем. Этим размером им написаны преимущественно стихи песенного, а также наглядного, жанрово-бытового плана («Рябина», «Детство», «Сиротой я росла...», «Покойница», «Часовой» и другие), в чем выразилось стремление автора приблизить ритмико-интонационный строй своих произведений к народнопоэтическому складу. В ряде стихотворений этого рода Суриков смог воспроизвести даже форму фольклорного хорея с обязательными ударениями на 3-ем, 7-ом (11-ом) слогах («В зеленом саду соловушка...», «Что не жгучая крапивушка...», «Головушка»), К ямбу поэт обращается, большей частью, в тех стихотворениях, где он начинает размышлять и где в повествование вклиниваются элегические и философские мотивы («Труженик», «Умирающая девушка», «Черствеет сердце, меркнет ум...», «Я, весь измученный тяжелою работой...» и другие).
Трехсложные размеры у Сурикова встречаются реже, главным образом, в стихах с мотивами исповеди и размышления («За крепкой железной решеткой...», «Я рад бы веселые песни запеть...», «Загорелась над степью заря...», «Исстрадался душой и измучился я…» и ряд других). Примечательно, что поэт употребляет только амфибрахий и анапест и совершенно избегает дактиля. Незамысловато-спокойное изложение поэтической мысли не требовало у Сурикова чрезвычайно широких движений стиха, создаваемых особенно этим последним размером, и даже применяемые трехсложные ритмические формы автор нередко стремится ввести в строку из двух стоп (амфибрахий: «Сырая каморка, Бедно в ней, убого...»; анапест: «Ты, как утро весны, Хороша и светла...»).
В трех стихотворениях поэта («Что не реченька...», «В степи», «Ах ты, молодость...» из произведения «Песня-быль») появляется кольцовский пятисложник, «впитавший многие признаки устного народного стиха». Обращение Сурикова к этому размеру было продиктовано его стремлением усилить народную основу в самом ритмическом строе своих стихов.
Очень важно, что во всех отмеченных случаях у Сурикова четко прослеживается принцип внутренней связи ритма стиха с языком. Именно поэтому стихи одинакового размера (например, «Рябина» и «Покойница») оказываются иногда в звуковом отношении совершенно различные: одно стихотворение звучит песенно, мелодично («Что-о-о шу-уми-ишь, ка-ча-я-аясь...»), а другое—более отрывочно, резко («Грустная картина: В горенке тесовой...») Основную решающую роль здесь играет словарный состав языка. В стихотворении «Покойница» — лексика бытовая, заземленная, связанная с представлением об убогости и крайней нищете крестьянской обстановки. Стихотворение же «Рябина» — это символический пейзаж, и поэтический словарь в нем подобран соответственно теме. Тут в самих словах, в самой их этимологии заключена известная музыкальность, певучесть: «ка-ча-ясь», «на-кло-ня-я-ясь». Интересно, что слово «качаясь», «качаться» варьируется через каждую строфу (в 1-ой, 3-ей, 5-ой и 7-ой), что создает устойчивый музыкально-интонационный фон. Этому немало способствует еще и то, что данные слова («качаясь», «наклоняясь», «перебраться») стоят в конце строки и, рифмуясь, несут на себе основную выразительность содержания.
Говоря о суриковской рифме, следует отметить одно очень важное обстоятельство. Поэт стремится рифмовать ударные по смыслу и выражающие, по существу, идею его поэзии слова. В философских стихах рифмуются, например, «ум» — «дум», «лицом» — «бойцом»; если перед нами стихи жанрово-бытового плана, то здесь созвучными оказываются словарные элементы из основного запаса суриковских стихов: «работа» — «забота», «взоре» — «горе», «бедняка» — «горька» и т. д. Рифма у Сурикова, при всей ее кажущейся бедности, несет на себе основную социальную нагрузку и выполняет в произведении принципиальную организационно-ритмическую и смысловую роль.
Характеризуя поэзию Сурикова, нельзя не обратить внимания на ее художественно-речевые свойства. Примечательной особенностью изобразительной системы Сурикова является использование им фольклорных форм языка, в частности постоянных эпитетов. Не стремясь к экзотической изобразительности и добиваясь правды жизни с помощью ее же невымышленных, реалистических образов, Суриков берет общеупотребительные эпитеты, надежно выверенные народным творчеством, и добивается посредством их большой выразительной силы и доступности для широкого демократического читателя. Это такие извечные в фольклоре постоянные образы-эпитеты, как «людное село», «светлая роса», «девка-лиходейка»; постоянные определения, характеризующие внешность, детали портрета: «руки белые», «горячий жар-румянец», «девица... черноокая»; душевные переживания: «больное сердце», «горькая кручина», «горькая слеза»; пейзажные определения: «берега крутые», «дремучий лес»; определения, заключающие в себе характеристику тяжелой участи народа: «бесталанная, горькая доля», «судьба-злодейка», «злая нужда», «голь забитая» и т. д. Традиционные эпитеты, переходя из одного стихотворения в другое, создают единую идейно-стилевую картину, воссоздающую народную жизнь прошлой эпохи.
Устно-поэтическим традициям подчинена у Сурикова и система тропов, наряду с эпитетами обильно оснащающая художественную ткань произведения. Причем эти элементы его художественного стиля еще теснее сближаются по своей семантико-лексической структуре с народным языком. Их даже можно рассматривать как своего рода индивидуально-авторские переложения фольклорного материала на язык «культурной» словесности. Это в одинаковой степени проявилось как в стихах, связанных с бытовой тематикой, так и в жанрах интимно-субъективной и пейзажной лирики.
Возьмем для примера стихотворение на тему крестьянской жизни «Дед Клим». Использованная в этом тексте метафора часто представляет собой литературную вариацию того или иного народно-образного выражения; например: «Солнце ласково так смотрит, В поле тихо и тепло». В основу данного образа положены распространенные в живой, разговорной речи такие обороты, как «солнце ласково светит», «ласково глядит». Точно с такими же незначительными (преимущественно ритмическими) изменениями были перенесены поэтом из устной речи и другие метафоры этого рода: «Знают дети, что у деда Ласку встретят, мед найдут»; «Знать, чиста душа у деда» и т. д.
Народные метафорические сращения и обороты встречаются у Сурикова в пейзажных зарисовках; например: «Лес молчит...» («Два образа»); «Вот и лес оделся...» («Весна»).
Еще в большей степени поэтика традиционных метафор свойственна тем стихам Сурикова, в которых отразились его собственные переживания, вызванные тяжестью жизненных условий. Чувства автора здесь выражены в иносказательной образности, насквозь пронизанной народнопоэтическим духом и в точности воспроизводящей стилистику разговорно-бытовой речи. Таково стихотворение «Во тьме», где многие строки составлены из обиходных слов и выражений с метафорическим смыслом; например: «Охвачен я житейской тьмой...», «И нет пути из тьмы...» и т. д.
Просты, наглядны и поэтичны суриковские сравнения, широко вобравшие в себя элементы устно-народной лирики; например: «И мальчик в лодке задремал, Качаясь в ней, как в колыбели...»; или: «Темный лес, что шапкой Принакрылся чудной...».
Сравнения, метафоры, эпитеты нередко окрашивают произведения Сурикова в трагические тона: «И жизнь мне кажется тюрьмой» («На чужбине»), «Темна, темна моя дорога...» (из стихотворения с тем же названием). Унылые тона и краски, сквозной и очень устойчивый в ранней лирике образ осени, создающий фон дождливый, хмурый, сумрачный, обрастая мотивами холода, голода, нужды, образуют единую безрадостную картину тяжелой жизни народа.
Однако не следует считать, что мрачные ноты преобладают в поэзии Сурикова. Многие его стихотворения построены по принципу тематической, а соответственно, и стилевой контрастности. Так, трагическим картинам смерти: «С неба дождик льет осенний, Холодом знобит; У твоей сырой могилы Сын-бедняк стоит» — противопоставлены в стихотворении «У могилы матери» образы жизни: «Будет солнце надо мною Жаркое сиять; Будут звезды золотые Во всю ночь блистать...».
Вчитываясь в стихи Сурикова, убеждаешься еще в одном: чувствительная лексика в его словаре, все эти «могилка», «гроб», «зла тоска», «грудь сжигает», «сердце ноет» — не отголосок мещанско-слащавой слезливости, а сама жизнь, поэтом прочувствованная и выстраданная. Само содержание — суровая проза жизни — не допускало искусственной расцвеченности стиля, сложных художественных украшений, изысканности формы. Да и вряд ли бы это усилило убедительность образов, сотворенных пером предельно безыскусственным, конкретно-осязаемым.
Вот почему, при всей традиционности, Суриков всегда очень мало книжен и ярко самобытен. И если в начале своего творчества он еще недостаточно социально-обобщен, поэт — больше созерцатель, чем судья, то постепенно, сначала в виде светлой символики («По дороге прямой все вперед и вперед Мчат меня неустанные кони»), а затем и в видимом плане стихов у него начинает звучать оптимистическая идея всесильности человека и призыв «восстать ото сна» («...сила жизни новой С рассветом дня в мою вливалась грудь...»; «Сон и пробуждение»). Поэта волнует «страшное сознанье бессилья духа». Он ощущает себя на пороге величайших событий. Все это создает стилевую мажорность его стихов.
Эх, родимый мой брат!
Много силы в тебе!
Эту силу твою
Сокрушить ли судьбе!..
(«Осень... дождик ведром...»)
По-иному, в светлые тона, расцвечивается теперь пейзаж. В стихах Сурикова («Весна», «Весной», «По дороге») заметно преобладает образ мягкой, улыбчивой природы: «Над землею воздух дышит, День от дня теплее; Стали утром зорьки ярче, На небе светлее». Вместе с тем в них утверждаются естественная, «органическая» простота и художественная емкость слова, без той простоватости, которая была присуща его ранним стихам.
Истинным в поэзии является положение, когда количество слов соответствует количеству мыслей. Этого достигают те поэты, которые обычно говорят о простом и вечном, пытаясь больше проникнуть в смысл явления, чем в формальную структуру произведения. Читая стихотворения Сурикова, невольно думаешь, что это и есть пример подлинного вторжения творчества в жизнь, когда рушатся все поэтические условности и в стихе уже не видишь ни размера, ни рифм, а чувствуешь жизнь во всей ее сложности и простоте одновременно. Редко у кого из поэтов образы жизни и смерти (сами по себе общеупотребительные) обладают такой впечатляющей, наглядной силой, какой они достигли у Сурикова. Художественная выразительность суриковских образов, настойчивое варьирование постоянной тематики наводили демократического читателя на раздумье о судьбе русского народа и способствовали пробуждению общественного сознания.
Л-ра: Традиции и новаторство в русской литературе. – Москва, 1974. – Вып. 2. – С. 120-144.
Критика
