«Незабытые песни забытых поэтов...»
И. А. Василевская
Песни, созданные Иваном Захаровичем Суриковым, принадлежат к числу тех, что живут и тогда, когда авторство их стирается в памяти народной. Вспомним, например, «Однозвучно гремит колокольчик» И. Макарова, «Среди долины ровныя» А. Мерзлякова, «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» Н. Цыганова, «То не ветер ветку клонит» С. Стромилова, «Свадьба» («Нас венчали не в церкви...») А. Тимофеева, «Не брани меня, родная» А. Разоренова, «Утес Стеньки Разина» А. Навроцкого и многие другие. В 1944 г., когда шла Великая Отечественная война, множество их было напечатано в сборнике «Русские песни XIX века», составителем которого был профессор Иван Никанорович Розанов, известный литературовед и собиратель русской поэзии. На экземпляре сборника, принадлежащего нашей семье, есть автограф И. Н. Розанова:
Всепрославлен Казбек: на большой он дороге.
До вершины добраться не всякий бы мог.
А вот горы другие неведомы многим.
Лишь туристам известен гигант Адий-хох.
Незабытые песни забытых поэтов.
Самоцветные камни различных пород.
Песни сотен и тысяч Кольцовых и Фетов...
Величайший поэт и редактор — народ.
(И. Р.)
Эти стихи можно адресовать и И. З. Сурикову, поскольку в сборнике есть и его песни.
Песни Сурикова — лучшее из его поэтического наследия (а он писал и лирические стихотворения, и былины, и сказания, и поэмы). Народ по-своему отшлифовал их, и сегодня мало кто знает, что в основе всем известных «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина», «Степь да степь кругом», «Я ли в поле да не травушка была», «В зеленом саду соловушка» лежат стихи Сурикова и что именно ему принадлежит:
Ох, бедна я, бедна.
Плохо я одета,—
Никто замуж меня
И не взял за это!
(«Сиротой я росла»), исполняемое ныне в несколько иной редакции.
Поэзию Сурикова (за исключением песен) знают сейчас только специалисты. Так, далеко не все читатели смогут назвать автора следующего, например, стихотворения:
Встало утро, сыплет на цветы росою,
Тростником озерным тихо колыхая;
Слышит ухо, будто кто-то над водою
В тростнике озерном ходит, распевая.
Никого не видно, над водой лишь гнутся
Водяной кувшинки маковки, белея;
А вверху над ними, поднимаясь, вьются
Мотыльки, на солнце ярко голубея.
Приглядишься зорко — и за тростниками,
На воде, под легким утренним туманом,
Кто-то будто смотрит светлыми очами,
Колыхаясь тихо тонким, гибким станом.
(«Встало утро, сыплет на цветы росою»).
Слишком далеки это стихотворение и песни поэта друг от друга по стилю, по поэтической традиции, в первом случае — чисто литературной, во втором — народной.
И. З. Суриков начал печататься в журналах с середины 60-х годов XIX в., а в 1871 г. издал первый сборник стихотворений. Он выступил и как переводчик (прежде всего, произведений Т. Г. Шевченко), был членом «Общества любителей российской словесности», организатором поэтических сил своего времени. При его участии был издан сборник стихов начинающих крестьянских поэтов («Рассвет») Суриков намеревался издать собственный журнал «Заря»... Удивительно в его писательской биографии то, что высокая поэтическая культура была усвоена человеком, не получившим никакого систематического образования, сыном срочного ярославского крестьянина, едва обученным поначалу грамоте и церковному писанию, в детстве работавшим мальчиком в лавках, позже — торговавшим самостоятельно углем, тряпьем и старым железом, человеком, знавшим тяжкий труд типографского наборщика и ужасную нищету, доведшую его до кабака, до чахотки, чуть не до самоубийства.
Суриков положил много сил на организацию сборника стихов крестьянских поэтов, но из-за болезни был отстранен от работы наборщика и стал работать бесплатно типографским учеником, недолго проработал переписчиком деловых бумаг; но сборник «Рассвет» не был раскуплен публикой и принес убытки, а издание журнала запретил полицмейстер. Первый литературный гонорар, достаточный для того, чтобы поехать лечиться, и помощь литературного фонда пришли уже слишком поздно: запущенная болезнь сделала свое дело — в 1880 г., в возрасте 39 лет, И. З. Суриков скончался от чахотки.
А сил на то, чтобы пробиться к настоящей культуре человеку из народных низов, было нужно очень много. То, что многим русским поэтам было дано дворянским воспитанием, Сурикову приходилось добывать самому, «воспитывая» себя на чтении произведений других поэтов, самому разгадывая их тайну, подражая им, подчас перепевая их. Поэтому некоторые лирические стихотворения Сурикова отличаются холодной риторикой, «общими местами», заимствованием отдельных строк, иногда — резонерством, неудачными сравнениями.
[…]
Суриковское «Мороз» — вариация решения темы «Мороз-воевода» Н. А. Некрасова. Стихотворение «Тихо тощая лошадка» также написано в духе крестьянской темы и напоминает «Морозно. Равнины белеют под снегом» из поэмы Некрасова «Мороз — Красный нос».
И. Суриков, как и И. Никитин, и А. Кольцов, и Н. Некрасов, обращается в своей поэзии не только к доле бедняка-крестьянина, но и к жизни городских бедняков, к которым принадлежал и он со своей женой-белошвейкой. (Ср.: «Горе», «На мосту», «За городом», «Швейка».) Есть у Сурикова и стихи о назначении поэта («Поэту»), и стихи — гимны человеческому труду («Покой и труд»), и стихи о литературной борьбе («Честь ли вам, поэты-братья»). Но тема торжества труда над всеми невзгодами жизни часто сменяется в поэзии Сурикова мотивами безысходности, безотрадности:
Не проси от меня
Светлых песен любви:
Грустны песни мои.
Как осенние дни!
Звуки их — шум дождя.
За окном ветра вой;
То рыданья души,
Стоны груди больной...
(«Не проси от меня»).
Демократическая элегия некрасовского толка составляет один из основных жанров в лирике Сурикова (ср.: «У могилы друга», «У могилы матери» и мн. др.). В крестьянской же лирике поэта, в ее образах и ритмах заметно влияние любимых им И. Никитина и А. Кольцова. Ср.:
Засветилась вдали, загорелась заря,
Ярко пышет она, разливается,
В поле грустная песня звенит косаря;
Над заливом тростник колыхается.
От дерев и кустов полем тени ползут,
Полем тени ползут и сливаются;
В темном небе, вверху, поглядишь — там и тут
Звезды яркие в мгле загораются.
(«Засветилась вдали, загорелась заря»).
В этом и подобных стихотворениях чувство тоски, уныния (как в песнях об узниках, о ямщиках, ср.: «Часовой», «В степи», «Горе» и др.) соседствует с описанием природы, целящей душевные раны и физические недуги, радости сельского труда, богатств народной души («Утро в деревне», «Занялася заря», «Детство», «Ярко светит солнце», «В поле», «Летом»).
Очень выразительны у Сурикова простодушные картины сельской жизни:
У пруда, где верба
Стройная растет,
Девочка-малютка
Уток стережет...
(«У пруда»)
И особенно — стихи о степи, чувство которой у Сурикова было очень острым:
Едешь, едешь — степь да небо,
Точно нет им края;
И стоит вверху, над степью,
Тишина немая.
(«Степь»)
Недаром на основе суриковской былины «Садко» создано либретто одноименной оперы Н. А. Римского-Корсакова.
Но более всего развито у Сурикова песенное чутье, музыкальное чувство. С детства слух его был полон родными русскими песнями. И свои песни Сурикову не надо было создавать «в народном духе», стилизовать их под фольклор. Они были его стихией, его средой, из которой он пришел в литературу. Заметим, кстати, что обработка Суриковым народных песен (ср. его «Дубинушку») менее удачна, нежели его собственные творения. Песни Сурикова народ поет как традиционно-фольклорные: девичьи, ямщицкие, замужние.
Песни Сурикова — это песни-жалобы, с возгласами-обращениями: к нужде (Ах, нужда ли ты, нужда ), к доле (Эх ты, доля, эх ты, доля), к бедности (Бедность, ты, бедность), к своей «головушке» (Голова ли ты, головушка!), это горькие песни-повествования («Сиротой я росла», «Что не жгучая крапивушка», «Что не реченька»). Они отмечены всеми фольклорными чертами. Это и постоянные эпитеты: воля девичья, земля сырая, песня звонкая, лицо белое, кручина горькая..., это и обилие уменьшительно-ласкательных наименований: головушка, травушка, крапивушка, матушка, солнышко..., это и образный параллелизм природы и человека:
В зеленом саду соловушка
Звонкой песней заливается;
У меня, у молодешеньки,
Сердце грустью надрывается...
(«В зеленом саду соловушка»).
Это усилительные текстовые синонимы: растущее в поле скосили, срезали, поломали («Я ли в поле да не травушка была»); это одинаковые зачины: Если б... Если б... («Если б легкой птицы...»), Я ль не... Я ль не... («Я ли в поле да не травушка была»), это характерная частица да, держащая стихотворный народный ритм (... да не травушка...), обилие глагольных словоформ в первом и третьем лице ед. числа на -ся: занялася заря, собралися дети и др.
Но главное — поэтическое преображение мира, окружающего простого человека. Мир этот узок и одновременно бесконечен у Сурикова, ибо он поэт. В его песнях — строй чувств, и характер, и уклад этого человека, его органическая связь с природой, продолжением которой он себя ощущает. Отсюда — поэтика суриковского олицетворения природы. Рябина у него не только тонкая, шумит, качается, но и говорит, чувствует, желает, мечтает. Крона ее названа головою, а доля ее — сиротство. И, хотя все это человеческие черты, по-человечески рябина сознает свою обреченность, как дерево, прикованное (в отличие от человека) к одному месту на земле:
«Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?»
Лирический голос в песенной поэзии Сурикова полифоничен: он вмещает в себя и голос крестьянского дитяти, и голос девушки-крестьянки, и замужней бабы, и молодого мужика, и деревенского деда, и старухи-крестьянки, и голос измученного городским трудом бывшего крестьянина, и голос бедной городской белошвейки Песни Сурикова народны по языку, но не тождественны народным песням в их диалектных записях: в целом это голос народа в литературном, а не в просторечном звучании. Эти песни диалогичны и многоголосы.
В «Что шумишь, качаясь, Тонкая рябина» есть вопрос и ответ: это не риторическое восклицание. В песне «Я ли в поле да не травушка была» каждый голос (травушки, пшеничушки, калинушки) не перестает звучать по мере включения следующего вплоть до голоса батюшкиной доченьки, что достигается единством тональности уменьшительно-ласкательных суффиксов слов травушка, пшеничушка, калинушка, общим вздохом-повтором:
Ох ты, горе мое, горюшко!
Знать, такая моя долюшка!
и одинаковостью повторяющихся зачинов: Я ль не ... была.
В песне «Степь да степь кругом» в том виде, как «отредактировал» ее и поет сейчас народ, звучат два голоса: голос рассказчика и голос умирающего ямщика. В стихотворении Сурикова «В степи» голосов больше. Оно включает слова умирающего ямщика в несколько голосовых рам. Самая дальняя принадлежит рассказчику. Это лирический голос, возможно, путника. Ближняя рама — голос ямщика, который поет про моздокскую степь и замерзшего в ней товарища. Голос ноющего ямщика сливается у Сурикова с голосом вьюги:
Голосит она,
В степи сгон стоит.
Та же песня в ней
Ямщика звучит...
Эти голоса не даны в прямой речи. Как прямая речь оформлены только слова замерзшего ямщика. О голосе вьюги и голосе живого ямщика говорится в повествовании рассказчика.
Перспектива стихотворения Сурикова глубже перспективы ныне известной песни, в нем 15, а не 7, как в песне, строф. Народ сократил их количество (слишком большое для лирической ямщицкой песни) и сделал перспективу менее глубокой, чего требовал жанр песни.
Суриковские песни удивительно музыкальны. Оттого их поет народ, пишут к ним музыку лучшие композиторы.
Русская литература никогда не забывала своих корней. И большие поэты обнажали их в своем литературном творчестве, черпая из светлого источника народной поэзии. Была у русских литераторов и еще одна благородная миссия: поиск талантов в народной среде. Сурикову открыл путь в литературу поэт А. Н. Плещеев. Благодаря ему зазвучала в ней суриковская «песня, подобная стону», о которой сам автор писал:
Я в песне жил не головой,
А жил скорбящею душой...
Л-ра: РЯШ. – 1991. – № 2. – С. 58-62.
Критика
