Рецензия на книгу Мариам Петросян «Дом, в котором…»
Светлана Лубенец
Если обернуться назад на несколько прошедших лет, то одно из самых сильных впечатлений оставил трехтомник Мариам Петросян «Дом, в котором…». В то же время я понимаю, что эта книга (есть изданное одним толстым томом) не для всех. Не потому, что кто-то умнее, кто-то глупее, интеллектуальнее или проще… Она необычная. Она особенная. Не всем написанное в ней интересно, что никого не должно задевать. Есть многое, что неинтересно мне, а другим доставляет удовольствие и читательское удовлетворение.
Прочесть эту книгу хотела давно, поскольку много о ней слышала и читала. Настораживало, что книгу хвалил Дмитрий Быков, к которому я отношусь тоже весьма настороженно. «Дом, в котором…» - замечательное произведение и, очень может быть, что это дверь в ту новую литературу, которую все ждали», - считает он. Честно говоря, не знаю, нужна ли собственно новая литература… Что новое ни прочту, с души воротит… От «Дома…» не воротило… Один журналист утверждал, что книга Петросян станет культовой. Утверждения не разделяю, поскольку, как мне кажется, она очень на любителя… Жанр определить не могу. Я, вроде, и была подготовлена, но оказалась совершенно сбитой с толку. Книга – вообще не то, что я себе воображала, читая отзывы и рецензии. Это и не фантастика, и не фэнтэзи, не фантасмагория, и не реалистичное произведение, и даже не смесь всего перечисленного. Может быть, это и есть то новое, на что намекал Быков.
Как ни странно, когда повествование велось от лица персонажа, текст иногда напоминал мне монологи студента из «Норвежского леса» Мураками. То есть, происходит как бы выплескивание внутреннего космоса наружу. В этом сходство – оно внешнее, оно не во внутренней философии, не в языке, не в сюжете. И вообще все, что происходит в Доме, более всего мне напоминало продукцию очень неординарного мозга, проекцию нестандартного внутреннего мира. Не обязательно персонажа. Не обязательно автора. Да.. вот так странно… Запомнилась мысль из какого-то романа Достоевского (скорее всего, из «Подростка») о том, что мы тут все бегаем-суетимся, а, возможно, нас и нет вовсе. Мы просто кому-то грезимся. А когда спящий проснется – все исчезнет. Дом – он, как грезы спящего, куда есть вход, но нет выхода. Все «наружное» вообще не существует. Если выйти за ворота, то попадешь в никуда. Даже летнее перемещение – все равно как бы внутри затягивающего влияния Дома. А автобусы - так… Условия игры, не более… «Наружное» не нужно, когда есть Дом - то, чего не может быть, но существует, потому что об этом можно подумать. Такова (для меня) аура книги, которая всасывала в себя, заставляя и мой мозг фонтанировать образами, которых и нет в самом Доме.
Не могла даже подумать, что можно изобразить брошенных детей-инвалидов как абсолютно самодостаточных личностей. Они будто не инвалиды, а просто иные… инопланетяне… Такие, какие есть… Они абсолютно комфортно существуют внутри своей уродливой эстетики, на своей планете, каждый со своей вселенной в голове и вокруг себя. И все бы было здорово и красиво, если бы ни нож в горле… То ли от скуки, то ли от безысходности, от запертости внутри Дома. То есть, все же, ВСЕ ЖЕ – скука, безысходность, мертвящие, озлобляющие. Узок мир Дома при всей свой безграничности. Такой поворот мне кажется находкой. Правда, каждый читатель после ножа, заканчивающего первый том, может сделать другой вывод.
Некоторые читатели моих рецензий упрекают: «Вот все тебе не нравится!» Это не так! Я пишу только о том, что понравилось или очень задело, несмотря на некоторые претензии к тексту с моей стороны. Я точно так же обсуждала бы жизнь за дружественным столом: с кем-то спорила бы, с кем-то соглашалась, чье-то мнение подвергала бы критике. Это нормально! И к произведению Петросян у меня есть некоторые претензии. Например…
Вторая часть показалась мне менее значимой, чем первая, хотя, казалось, должно бы быть наоборот: по мере увеличения количества страниц, должно нарастать эмоциональное напряжение, закручиваться сюжет. Ни того, ни другого не случилось. Возможно, автор этого и хотела. Возможно, не знала, куда вырулить, а дом затянул уже по самую макушку. Меня он тоже втянул в себя. Несмотря на то, что многие страницы показались лишними, ничего не добавляющими ни к сюжету, ни к характеристики персонажей и даже, наоборот, сделали их менее выпуклыми из-за многословия, я продолжала читать с неослабевающим интересом. Может быть, из-за необычности этого повествования и возрастания по мере чтения убежденности, что в нем все так и должно быть. Может быть, потому что много работала с детьми, и они мне по сей день остаются интересными. Дети дома не такие, как все, не только из-за своей инвалидной ущербности, но и потому, что представлены автором существами с весьма высоким IQ, каковое нечасто проявляют и интеллектуалы из обычных школ. Но это, как мне кажется, не от незнания автором подростковой психологии и прочего, это условие сего сказания. Надо принимать оное, как данность, как и существование Кофейника, Перекрестка, Болезни Потерявшихся и прочего. Это такой особый МИР, несколько алогичный и абсурдный. «Дом, в котором…» - это художественное произведение, а не документальное, и его особенность, как уже писала, именно в том, что инвалиды не представлены убогими и вызывающими жалость. Да и разве было бы лучше, если бы обитатели дома посылали друг друга в разные сомнительные места и писали бы на стенах непристойности вместо глубокомысленных и неоднозначных изречений? Это была бы совсем другая литература. А то, что жизнь инвалидов даже в таком фантастическом и комфортном для них месте вовсе не мед, показано очень жестко. Так в чем же, собственно, претензия? Ну… как пишущий человек знаю по себе, что можно бесконечно долго ткать безразмерное и бессюжетное полотно. И я могу, хотя, безусловно, не так великолепно, как автор этой книги. Одна моя знакомая относится ко мне очень настороженно. В поле ее существования больше нет пишущих людей, и она, глядя на меня с большим сочувствием, как-то пробормотала: «Бедная ты бедная! Что делается в твоей голове! Боже упаси!» Сочувствие ее правильное – в моей голове примерно то же, что в книге Мариам Петросян. Это я не пытаюсь примазаться к ее безусловному интеллекту, таланту и фантазии, но не зря ведь написала выше об ощущении, будто нахожусь внутри чьего-то мозга. Родное почувствовала… Моя самая первая книга-сказка родилась, когда сделалось необходимым спрятаться в иной мир от того, что происходило в этом. В сочиненном мире, как сначала показалось, я была сама себе хозяйкой, но скоро поняла, что придуманные герои отнюдь не всегда подчиняются воле автора. Потом поняла, что редко. Мариам придумала свой мир, в котором жила больше десяти лет (в сети указано разное время, потраченное ею на создание рукописи), и я вообще удивляюсь, как она решилась вырваться из него. Захотелось кого-то пригласить в свои заповедные кущи, и один из приглашенных вдруг взял да и помог с печатью. А мир-то еще разомкнут… Пришлось срочно закрывать окна, двери, ворота, калитки, щели… Быстрота, с которой надо было это сделать, на пользу не пошла: нити оборваны, связи запутаны, дом не прибран, дети шугануты вон с несобранными рюкзаками… Видимо, потому эпилог все испортил… Ну… мне так показалось…Лучше было бы ту разомкнутость и оставить…
Из того, что написала, вывод один: я НЕ ЗНАЮ, каково будет другим читателям в «Доме, в котором…» … Мне не хотелось отрываться от чтения и вбрасывать себя в «Наружность», как самой Мариам. Герои же находились на распутье и не знали, какой путь выбрать. Ни автор, ни я не могли им ничем помочь. Философия книги мне близка, я восхищалась стилистическими и метафорическими находками, а когда путалась в многочисленных персонажах и их стаях – не раздражалась, воспринимала, как должное. Герои для меня, бывшей учительницы, были, будто дети одной из огромных школ, в которых доводилось работать. То есть, я точно знала, что все они – наши, но могла перепутать класс, где каждый учится. А чужой в наш мир никогда не смог бы пройти, я всегда заслонила бы своих собой. Класс – стая… Почти равные величины.
Я, как Слепой из книги, часто приношу с собой в разные места свою большую рыбу, поселяю ее в ветках дуба, и она, как чешуйчатая птица плещется и плавает среди листьев. Это не дословная цитата, потому не закавычила, но – образ из книги. Я почему-то очень часто рисую птице-рыб или рыбо-птиц… Да, сначала они будто рыбы, а потом отращивают крылья и улетают... Почти птицы...
Читать ли эту книгу? Так и не смогу посоветовать. Вы и сами с усами, особенно те, у кого книга на полке. Начните! Не пойдет, поставите обратно. Может быть, когда-нибудь она сама позовет вас. Так бывает
