Юля Старр «Тюлени»

Юля Старр

Роншех сидела, сложив руки на коленях, укрытых пледом из поразительно мягкой шерсти (новейший гибрид дикой викуньи и лучшей породы альпака ­­– золотое руно нового века от GenCorp!) и беззвучно плакала. Её когда-то красивое лицо, не один раз подкорректированное дорогими специалистами (GenCorp – никаких следов даже после десятка операций!), теперь было опухшим, с разъеденной слезами кожей и глубокими синяками под глазами, так что даже глубоко безразличному к ней мужу было печально её видеть.

– Сколько она так уже сидит у этого треклятого окна? – раздражённо спросил он у служанки, хамелеонистая кожа которой тут же пошла чёрными пятнами от испуга.

– Когда я пришла в семь утра, она уже была здесь, – ответила она, не поднимая головы. Глава семьи с мрачным удовольствием посмотрел, как по её голой чешуйчатой спине разошлась тёмная краска, а затем двинулся дальше по дому, не сказав ничего ни служанке, ни жене.

– Может, что-нибудь скушаете? – осторожно спросила служанка, когда он ушёл, и промокнула сырость на лице Роншех тончайшими салфетками из модифицированной целлюлозы (GenCorp – с нашими модифицированными растениями времени на обработку сырья требуется меньше, а салфетки получаются мягче!). Роншех не ответила, только отвернулась, уставившись всё тем же пустым взглядом в стену. За окном из стеклянных губок был виден горящий живыми огнями город, над которым с утра висели тусклые облака. Роншех умирала.

Когда-то она была красивой – даже без всех операций, на которых настаивал муж, сильной, гордой и счастливой женщиной, возглавлявшей довольно большой отдел в GenCorp. Она и её муж занимали схожие должности, не уступали друг другу и должны были стать сильнейшим союзом. Но не стали.

Как только Роншех стала его женой, стала его, оказалось, что она недостаточно хороша. Ему нужно поддерживать имидж, он должен выглядеть хорошо в чужих глазах, у него есть потребность двигаться по карьерной лестнице (ведь в GenCorp работают только лучшие из лучших – всё ради наших клиентов!). Она должна быть красивой, поддерживать его, окружать заботой, следить за тем, чтобы он выглядел солидно. А жить своей жизнью она не должна.

Роншех не была слабой. Роншех не была безвольной. Роншех была просто влюблена – и это её отравило. Она бросила блестящую карьеру, чтобы её муж смог занять и её место тоже. Она раз за разом шла к хирургам, чтобы красиво оттенять его (все сотрудники GenCorp идут в ногу со временем и готовы помочь в этом вам!). И, когда он сказал, что ему для придания солидности нужен наследник, она – умирающая, обессмысленная, раздавленная – не стала возражать.

Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы сотрудники GenCorp завели ребёнка старомодным, неполноценным путём – его даже уже называли «дегенеративным». Никаких случайных комбинаций генетического материала, никакой беременности. Вместе с GenCorp – только вперёд, в будущее!

К счастью, в GenCorp всегда готовы прийти на помощь. Наследник был сконструирован согласно всем пожеланиям отца – мать была безразлична к своему будущему ребёнку. Сильный, смелый, волевой, красивый – улучшенная копия своего отца, таким должен был стать Ронху. От матери в нём не должно было быть ничего.

GenCorp – стремимся улучшать каждый миг вашей жизни! Не беспокойтесь о беременности и сопряжённых с ней неудобствах – ребёнок родится в наших лабораториях и будет вынесен вам, как великий дар! Не нужно утруждать себя кормлением – наше модифицированное молоко гораздо питательнее и полезнее обычного, но всё ещё остаётся естественным продуктом!

И Ронху был рождён неизвестным способом в недрах гигантского здания GenCorp. Единственный раз, когда Роншех взяла его на руки, был при торжественном вручении новорожденного – а затем его навсегда передали верной служанке с декоративными имплантами кожи хамелеона (в следующем сезоне вас ждут перья колибри – переливайтесь, как экзотическая птичка, вместе с GenCorp!).

Нельзя было толком назвать состояние Роншех «постнатальной депрессией», ведь родила ребёнка не она, он даже толком не был её ребёнком – так мало родства было между ними, но с момента его появления жизнь Роншех закончилась навсегда.

Она не ненавидела этот странный свёрток, который ел, спал, плакал и изредка смеялся – он был ей глубоко безразличен. А вместе с тем безразлично стало и всё остальное. Муж перестал появляться с ней на людях, уверенно рассказывая, что она всецело посвятила себя ребёнку, в то время как дома переехал в отдельную спальню, чтобы не находиться рядом с бесстрастной некрасивой куклой, в которую для него превратилась Роншех.

Единственное, что возвращало её к жизни хотя бы ненадолго – это вода. Дожди, потоки, льющиеся из душевой лейки, море, реки – всё это завораживало Роншех, и её глаза оживали. Этим пользовался её сын, Ронху, уже давно выросший и учившийся теперь в военном училище, спонсируемом GenCorp (мы воспитываем детей будущего и обеспечиваем их достойной работой – только вперёд вместе с GenCorp!).

Когда Ронху приезжал домой раз в год, он брал мать и вывозил её на пару дней далеко-далеко, к фьордам, где они молча созерцали с высокой скалы, как внизу бушует серое море и бьётся о неприступную каменную громаду. Было в нём что-то более живое, чем во всех этих творениях монстра GenCorp – что-то тревожное и всё же успокаивающее, могучее и древнее. Они никогда не говорили об этом с матерью, но оба смутно догадывались, что разделяют это чувство.

Отец, конечно, ничего не знал – для него это было всего лишь ещё одним поводом поведать миру, какая у них замечательная и любящая семья, в которой все рады провести друг с другом время, в которой мать долгое время заботилась о сыне, а теперь он заботился о ней. Но Роншех всё ещё умирала.

А Ронху – Ронху был отцовской гордостью. Статный, красивый юноша, отлично учившийся, имевший множество друзей – Ронху должен был унаследовать всё, что было у его отца, вплоть до его места в империи GenCorp (GenCorp – мы помогаем нашим сотрудникам и вам воспитать достойнейших преемников!). И Ронху ненавидел это.

В душе образцового мальчика бушевал запертый океан – и это был океан ненависти. Ронху ненавидел мать, не любившую его, ненавидел отца, ставшего причиной этого, ненавидел себя – неполноценного человека, неродного собственной семье. Он был генетически идеален, он был таким, каким хотели его видеть – и это был не он. Он видел у других недостатки – внешности, физического развития, ума – и только он и его окружение в военном училище были неестественно идеальными, как отштампованные на заводе машины.

Часами стоял Ронху перед зеркалом (зеркала из модифицированных бычьих пузырей – тонкие, лёгкие, отражают без искажений!) и разглядывал себя, стремясь найти хоть какое-то свидетельство своей человечности, своей «настоящести» – и не мог. Его пожирала изнутри беспомощная ярость, ненависть к своей природе, жажда освободиться от судьбы, собранной по чужому заказу куклы.

А потом пришла буря. С холодного севера, оттуда, где серый океан бился среди фьордов, налетел страшный ветер с ледяным дождём и чудовищной грозой. Молнии били в громоздкие громоотводы на колоссальном здании GenCorp, улицы затопило дождевой грозой, город обесточило. Словно само небо обрушилось на них, чтобы покарать за то, что они творили в своих лабораториях.

Роншех почуяла бурю загодя. Её пустые глаза принялись блуждать по небу, видному за окном, высматривая тяжёлые тучи с опухшими от воды брюхами, бледные руки вцепились в мягкий плед на коленях, затрепетали ноздри, когда она принялась вынюхивать приближающийся шторм.

Служанка заметила это и тихо подошла.

– Вам что-нибудь нужно? – участливо спросила она – бедная, генетически несовершенная женщина, уже больше десяти лет пресмыкавшаяся перед богатыми правителями мира. Словно в насмешку муж Роншех даже оплатил ей чешуйчатые импланты – иметь немодифицированную прислугу считалось дурным тоном.

– Ты чувствуешь? – хрипло спросила вдруг Роншех – сколько дней уже она не издавала ни звука? Её безумные глаза метнулись к скорбному лицу служанки, но тут же вернулись к окну. Роншех машинально протянула руку к обритой голове, но служанка поймала её и положила обратно на плед – когда Ронху только появился в семье, Роншех взяла себе привычку вырывать свои волосы, а когда её принялись брить машинкой, стала расчёсывать кожу головы до крови.

– Что чувствую? – спросила служанка, поглаживая сухие руки Роншех. – Принести что-нибудь?

– Что-то идёт, – прошептала Роншех и вдруг снова потухла, обмякнув и уронив расслабившиеся руки, как тряпичная кукла. – Уйди.

Служанка склонила голову и вышла, закрыв за собой дверь. Роншех пару минут не двигалась, а потом вдруг вскочила, бесшумно метнувшись от окна и уронив плед из «золотого руна» на пол. Хищной бледной тенью скользила она по комнате, забираясь в потайные ящики, и наконец нашла нужный. Осклабившись, она выгребла из него заначку и спрятала в кулёк из невзрачной домашней одежды, в которую её стали одевать, как только она перестала быть красивым приложением к мужу.

Ящик стукнул, закрывшись, и Роншех замерла в ужасе – что, если сейчас её раскроют? Если поймут, что она задумала? Если она не успеет к буре, которая грядёт?

Но никто не зашёл в комнату, даже не прошёл по коридору. Роншех забралась в шкаф, выудила оттуда красивое пальто с водоотталкивающим покрытием (жир модифицированных животных – эффект дольше, надёжнее, современнее!) и укуталась в него, спрятав в потайной карман свёрток с деньгами. Она обернулась к окну и вгляделась в темнеющее небо, а с первой каплей, глухо стукнувшей в безжизненное губочное окно, выскользнула из комнаты.

Их квартира напоминала скорее лабиринт, но, даже не выходя из одной комнаты долгие месяцы, Роншех могла найти дорогу с закрытыми глазами. Сейчас время замедлилось для неё, сердце и дождевые капли бились в едином ритме, слышно было каждый звук в квартире – возню служанки в её комнатушке, шелест бумаг в кабинете мужа, стук коготков диковинной птички, созданной в лабораториях GenCorp из нескольких видов обычных птиц. Роншех бесшумно прокралась ко входной двери и замерла у неё, сжав ручку так, что побелели пальцы.

На секунду всё затихло. А затем огромные тучи прорвало, и небо полилось на землю, стремясь утопить её, сровнять города с океанами. С первым ударом грома Роншех выскользнула за дверь и стремительно кинулась к лифту. Кнопка пустила биохимический дурман на стаю модифицированных жуков-носорогов, и коробка из облегчённой древесины, запрограммированной на рост по особой форме, поползла вниз, уносимая сильными насекомыми.

Когда служанка зашла в комнату проведать Роншех и уложить её в постель при необходимости, та уже шла, утопая по щиколотку в потоках дождевой воды и упорно удаляясь как можно дальше от центра города.

– Можно? – безучастно спросила служанка, входя в кабинет главы семьи.

– Что ты себе позволяешь? – грубо бросил он, отрываясь от работы. – Стучать разучилась? Что такое срочное, что не может подождать? Эта плакса ещё что-нибудь выкинула?

– Нет, – усталая женщина впервые посмотрела в глаза своему хозяину, и он вздрогнул, столкнувшись с чем-то страшным в глубине её тяжёлого взгляда. В руках служанки он увидел плед, который всегда был при его жене, и, не понимая, в чём дело, снова перевёл глаза на грубое лицо служанки.

– Я просто сообщаю об уходе, – она поклонилась ему и вышла из комнаты, бережно сложив плед и спрятав его под своей дешёвенькой курткой, чтобы уберечь от страшного шторма. Глава разрушенной семьи остался сидеть за своим дорогим столом, пытаясь осознать случившееся.

Роншех стояла возле трассы, ведущей прочь из города, и тряслась под бурей, который было плевать на усовершенствованную водоотталкивающую пропитку её одежды. Проезжающий мимо разваливающийся автомобиль, воняющий дешёвым биотопливом, затормозил, окатив её высокой волной – разницы уже не было.

– Чё стоишь? – поинтересовался сиплый голос из приоткрытого окна машины.

– Подвезёте? – стуча зубами от холода спросила Роншех, наклоняясь и пытаясь разглядеть того, кто прятался в темноте. – Мне подальше отсюда просто, но если вы на север, то ещё лучше.

– Куда тебе? – снова просипел водитель, и Роншех даже за шумом ливня расслышала его свистящее дыхание.

– На море, к скандинавскому мысу, – ответила она и вцепилась в ручку дверцы автомобиля, как будто пыталась удержать его на месте.

– Садись, – в машине кто-то заворочался, послышалось несколько сильных ударов в дверцу, и она наконец распахнулась. – Быстрей давай, пока не залило.

Роншех забралась в автомобиль и с трудом закрыла заклинившую дверцу. Автомобиль натужно задрожал и всё-таки тронулся, раздвигая своим тупым носом небеса, залившие трассу.

– Хорошее пальто, – просипел водитель, искоса поглядывая на Роншех. – Дорогое.

– Могу отдать, когда высадите, – пожала плечами Роншех. – Мне оно не будет нужно.

– Не откажусь, красавица, – водитель усмехнулся. – Нам всё добро пригождается.

– Вы в такую погоду ехать не боитесь? – безучастно спросила Роншех. Выбравшись из бушующей стихии хоть в какое-то подобие безопасности, она стала успокаиваться, и звериное возбуждение, нёсшее её сквозь шторм, стало сменяться привычным безразличием и просто усталостью.

– Чтобы чего-то бояться, нужно, чтобы было, что терять, – просипел водитель. На какое-то время в машине воцарилось молчание, и только свистящее и булькающее дыхание человека за рулём да шум грозы снаружи нарушали тишину.

Навстречу по трассе проехал грузовик GenCorp, вёзший какую-то срочную поставку, и его биолюминесцентные фары на миг осветили тёмное нутро машины. Роншех успела заметить только руки водителя, на которых недоставало пальцев, и показавшееся отвратительно уродливым лицо, но понять, что делало его таким, не смогла.

– Глянь, сколько этих уродов, – просипел себе под нос водитель, и навстречу им действительно промчалось ещё несколько грузовиков, разгоняя такие сильные волны, что развалюху-автомобиль закачало.

– А они то же самое говорят про нас, – сказала вдруг Роншех, и они с водителем на миг посмотрели друг на друга, а потом рассмеялись – она легко и тонко, а он – с хрипами и бульканьем.

– Ты мне нравишься, красотка, – просипел водитель, покачивая головой. – От кого ты бежишь?

– От себя, – пожала плечами Роншех и почесала макушку. – Ну и от мужа. От его сына. Ото всех.

– Это муж с тобой сделал? – водитель снова поглядел на неё и отвернулся.

– Меня брили, чтобы волосы не выдирала, так врач посоветовал, – она снова почесалась.

– Я не про волосы, – отозвался водитель, и с громким свистом вздохнул, сворачивая на трассу, ведущую севернее первой. – Ты не от себя бежишь, от той, кем тебя пытались сделать. Это муж?

Роншех, поднеся руку к затылку, замерла и усмехнулась.

– Ты мне тоже нравишься, хрипун, – сказала она и откинулась на жалобно скрипнувшее сиденье. – Да, это был он.

– Ты была прекрасна и снова такой будешь, красотка, – она всё ещё не видела его лица, но знала, что он улыбается. – Тебя кто-то ждёт на севере?

– Только я сама, – в тон ему отозвалась Роншех и поскребла ногтями щетину надо лбом. – Откуда ты знаешь, какой я была?

– Вижу это, – сипло ответил водитель, и они снова замолчали. Через какое-то время они покинули зону шторма, и яркие фонари, установленные GenCorp, осветили ночную трассу. Роншех смогла рассмотреть лицо водителя. Оно было тёмное, с искривлённым носом, перекошенным ртом и разными глазами – один был родной, а второй – донорский, некрасиво вшитый так, что вокруг него осталась целая сеть выпуклых шрамов. И всё же теперь водитель казался Роншех красивым – гораздо красивее и её мужа, и идеального сына, и всех тех, кто окружал её в прошлой жизни.

– Спи, красотка, – просипел он, искоса глянув на неё. – Первая остановка ещё нескоро.

И она заснула, не думая ни о чём, кроме серого, как старое тряпьё, океана, который звал её где-то далеко на севере, откуда пришла буря.

– Проснись, красотка, – растолкал её сиплый водитель, и она с трудом разлепила глаза – впервые за много лет она спала так спокойно и крепко. – Снимай одежду и украшения.

– Я должна была это предвидеть, – усмехнулась Роншех и вылезла из уже открытой для неё дверцы. – Где мы? Хотя бы буду знать, где погибну.

– Не драматизируй, я же сказал, что довезу до твоего мыса, – покачал головой водитель. – Ты же не думаешь, что тебя не будут искать? Мы оставим им подарок. Снимай всё, что могут опознать.

Роншех посмотрела на водителя – его освещало мутное утреннее небо, резко выделяя все его уродства и травмы. Он всё ещё казался красивым. Она пожала плечами, сняла дорогое пальто, когда-то модные ботинки, без сожаления вынула из ушей все серьги, кроме одной – это был её талисман, который она купила себе сама.

– Эту тоже надо, иначе заподозрят неладное, – сиплый бросал всё на землю и протянул руку за серьгой. – Давай.

Роншех помедлила, но затем рассмеялась – ей не нужен был талисман из прошлой жизни, больше не существовало той, что он призван был защищать – и она сняла и его. Водитель отложил пальто в сторону, собрал одежду, а затем велел Рошех ждать его в машине и одеться во что-нибудь, что она найдёт. Дрожа от холода, и обнимая себя руками, она полезла на заднее сиденье и нашла там груду старой – двадцатилетней давности, наверное, одежды. Она продела своё замёрзшее тело в слишком большие для неё вещи и снова уселась на своё сиденье, задумчиво почёсывая голову.

Водитель вернулся почти через час без вещей, только потом в машине достал из кармана деньги и пересчитал их.

– Я толкнул это всё местным за гроши, теперь, если сюда и сунутся, то будут думать, что тебя обокрали, а твоё тело уже давно скормлено жутким псам, что здесь ошиваются, – просипел он и снова убрал деньги в карман. – Потомки сбежавших из GenCorp собак, злые, как тысяча адских демонов. На, кстати.

Он снял со своего купированного уха дешёвую костяную серьгу и протянул ей.

– Взамен той, которую жалко было, – пояснил он, и Роншех надела её, почесав за ухом. – Есть хочешь?

– Не знаю, – она пожала плечами и поёжилась. – Холодно.

– Ну а здесь жарко и не бывает почти, – гоготнул водитель и, помедлив, притянул её к себе, принявшись растирать её руки и плечи. – Нормально? Поехали тогда. Ещё день пути, и мы на севере.

Она вытащила руки из рукавов и обняла ими тело под мешковатой футболкой из давно не выпускаемого растительного волокна. Автомобиль привычно завонял мерзким биотопливом, задрожал и снова тронулся.

– Еда у меня в правом кармане, захочешь – возьмёшь, а я занят, веду, – объяснил водитель и снова вырулил на трассу.

– Какая тебе польза от меня? Ради грошей, что я заплачу, так стараться нет смысла, – Роншех не смотрела на него, только на дорогу.

– Да я много кому так помогаю, – он с присвистом вздохнул. – В этом мире уроды выживают только в двух случаях: когда они злее всех или добрее всех. Для злобы у меня осталось маловато частей тела, а доброта обычно таких потерь с собой не несёт.

– Может, я отгрызу тебе ещё один палец, – хмыкнула Роншех, и они оба замолчали, не глядя друг на друга и зная, что каждый из них улыбался.

Он разбудил её на следующем рассвете, и, проснувшись, она тут же услышала зов океана, всё так же упорно вбивавшего свои волны в серые скалы мыса.

– И что теперь? – сипло спросил он у неё, когда они разделили на двоих банку дешёвых консервов от GenCorp, в которых обещали все необходимые вещества, хоть в них и было больше жира, чем мяса.

– Не знаю, – Роншех почесала в затылке и устремила взгляд к краю мыса. – Раньше думала одно, а теперь вот подумываю, может, ты мне ещё поможешь?

– Может, помогу, – забулькал своим уродливым смехом водитель и бросил пустую и выскобленную дочиста банку на заднее сиденье. Через несколько часов они уже были у нелегального хирурга в ближайшей рыбацкой деревеньке.

– Деньги вперёд, – заявил маленький лопоухий человечек с бегающими глазами и быстро выхватил весь свёрток у Роншех. – Потом посчитаешь, если жива будешь

– Обнадёживает, дружище, – просипел водитель, стоявший в углу комнаты, облокотившись на стену и скрестив руки. – Нормально, красотка, ему можно верить.

– Да и выбора у тебя нет, – захихикал лопоухий хирург, натягивая перчатки. – Анестезия нынче дорогая, поэтому дам, что есть.

Он вколол ей что-то модным шприцом с иглой модифицированного дикобраза, и Роншех начала засыпать. Прежде, чем потерять сознание, она почувствовала прикосновение к шее и чудовищную, нестерпимую боль, но кричать Роншех уже не могла.

Она не знала, сколько дней прошло в лихорадке – она то просыпалась, то снова теряла сознание. Постоянно хотелось пить, дыхание было затруднено, всё горло и грудная клетка словно пылали адским огнём. Только знакомые присвисты и бульканье в чужой глотке успокаивали её, и она снова забывалась в беспалых руках, которые обливали её водой.

Наконец она очнулась. Она сразу поняла, что лихорадка отступила – больше не хотелось мучительно пить, утих огонь в груди и глотке, только слегка побаливали швы на шее. Дышать было легко, как прежде, а в голове оказалась небывалая ясность.

– Эй, хрипун, – позвала она и с удивлением услышала, каким низким стал её голос – низким, но певучим.

– Ты посмотри, она выжила, – раздался голосок лопоухого хирурга, и она увидела, как они с сиплым водителем спешно заходят в комнату. – Я определённо бесподобен.

– Ты бесподобен, но и она тоже, – покачал головой сиплый. – Ничего подобного в жизни не видел и вряд ли увижу.

– Они в порядке? – взволнованно спросила она, и оба закивали, поражённо улыбаясь. – Можно посмотреть?

– Э, да, сейчас, – засуетился хирург. – За голос извини, задел связки, но ты всё ещё можешь говорить и даже петь. Вот, держи.

Он протянул ей мутное зеркальце из какого-то старого скукожившегося бычьего пузыря, и она с трудом разглядела в нём своё горло. По нему тянулись заживающие шрамы, уходившие дальше на грудь. Дышать было легко.

– Проверим их в деле? – предложил водитель, и Роншех тут же закивала. Они перешли в соседнюю комнату, где хирург наполнил ванну до краёв, и Роншех села в неё прямо в одежде.

– Засекай, – сказала она, глубоко вдохнула, так что закружилась голова, и опустилась под воду. Хирург и водитель заворожённо следили за временем, которое, казалось, нарочно пошло в два раза медленнее. На десятой минуте хирург не выдержал и ушёл на другой конец комнаты, чтобы заняться уборкой, а Роншех всё не всплывала. Водитель не отходил от неё, переговариваясь с хирургом через комнату, и со смесью страха и восторга следил за временем.

Через двадцать одну минуту Роншех показалась на поверхности.

– Честно говоря, могла бы ещё столько же, но стало слишком скучно, – пояснила она, отфыркиваясь и почёсывая бережно обритую водителем голову.

– Неделю будешь нырять в ванне, будем тебе читать вслух, – это подошёл хирург. – Потом попробуем в море, но сейчас туда слишком опасно идти.

И они стали испытывать новые огромные лёгкие Роншех, которые с трудом умещались у неё в грудной клетке.

– Тебе точно не дискомфортно? Нет ощущения, что что-то сдавливается внутри при глубоком вдохе? – допытывал у неё хирург, но у Роншех всё было потрясающе. Каждый день она зависала под водой всё дольше и дольше, и наконец, проведя вновь почти целый час в ванне, она вылезла, вытерлась жёстким полотенцем, почесала голову и сказала:

– Завтра идём к морю.

На море они вышли рано утром, к приливу.

– Во время отлива тебя может утащить в открытые воды, нельзя тебе ещё туда, – хирург кутался в какую-то старую курточку, стоя на промозглом ветру. – Готова? Не насилуй себя сейчас, среда другая, вода холодная, тебя даже этот костюмчик не спасёт, хотя денег мы за него прилично отвалили. Тюлений жир тюленьим жиром, а всё-таки в борьбе GenCorp с океаном победит океан. И подавай знаки руками там, ногами, что ты не утонула. Мы будем здесь.

Роншех, облачённая в гидрокостюм с пресловутым жиром усовершенствованных тюленей, кивнула и, почесав голову, принялась заходить в воду. Погрузившись по самую грудь, она глубоко вдохнула, дрожа от холода, и ушла под воду.

– Сорок две минуты! Сорок две, красотка! – сиплый орал, захлёбываясь своими свистами и бульканьем. – Ты невероятна! Ты – ты сделала это!

– Х-холод-дно, м-мать т-тв-вою, – пробормотала Роншех, вытирая солёную воду с лица и улыбаясь. Её новые лёгкие сделали это. Она сделала это.

– Ещё недельку такого, и ты свободна, – хмыкнул хирург, и, хоть он никогда не признал бы это, в этот момент Роншех казалась ему прекраснейшим созданием на планете.

– А дальше что? – спросил её сиплый вечером дня накануне последнего заплыва. Она только увеличивала результат – пятьдесят три минуты с неторопливыми движениями в ледяной океанской воде.

– Останусь жить здесь, – она почесала голову и дёрнула себя за костяную серьгу. – Буду промышлять рыбной ловлей, как все. Мне много не надо ведь, сам знаешь. А ты?

– Поеду дальше, – он прикрыл свои разные глаза и усмехнулся, выпустив короткий присвист. – Помогу ещё каким-нибудь фрикам, кто знает, может, следующий обзаведётся крыльями и полетит?

– Ну, ты будешь знать, где меня найти, – она легла на жёсткий матрас и укуталась холодным одеялом. – Заезжай как-нибудь.

– Завтра у тебя выпускной экзамен, спи уже, – просипел водитель и ушёл в соседнюю комнату, где спал на подстилке на полу.

Роншех заснула быстро и во сне видела океан. Если бы океан хоть когда-нибудь засыпал, ему во снах являлась бы она – женщина-тюлениха с обритой и расчёсанной головой и костяной серьгой в левом ухе.

– Я буду скучать по этим дурацким посиделкам на берегу в ожидании нашей красотки, – признался лопоухий хирург, когда водитель и Роншех собрали свои нехитрые пожитки и покидали его дом.

– Ничего, может, потом я ещё приду к тебе за жабрами, – фыркнула Роншех и почесала затылок. – Я всё равно где-то в окрестностях обоснуюсь, так что буду навещать, если хочешь.

– Да и я, может, заеду через пару лет, – просипел водитель, и все трое крепко пожали друг другу руки.

– Попутного ветра вам обоим, – хмыкнул хирург, приваливаясь к косяку.

– Семь футов тебе под килем, – отозвались водитель и Роншех и ушли, не оборачиваясь. Доведя водителя до его разваливающегося автомобиля, Роншех остановилась, хмуря брови и прикрывая глаза от ветра.

– Ну что, красотка, пусть рыба не переводится, – просипел водитель и затолкал куль с вещами на заднее сиденье. – Поехал я.

– Езжай, хрипун, – она притянула его к себе за ворот и поцеловала. – И пусть тебе встречаются только такие же уроды, как ты.

Он булькнул с присвистом в ответ, сел в развалюху и, с трудом заведясь, уехал, а Роншех закинула за плечи сумку с вещами и пошла в противоположную сторону.

Ронху не поверил, когда ищейки его отца подтвердили, что Роншех была убита при ограблении в каком-то мелком городке. Он не любил эту женщину – наверное, он даже её ненавидел, хоть со временем это чувство и потеряло свою остроту, но он знал её, и знал лучше всех остальных – может, только служанка-хамелеон ещё о чём-то догадывалась, но она пропала, как пропадает любая прислуга после того, как уволится.

Разумеется, Ронху не искал ту, что даже не пыталась стать ему матерью – на скандинавский мыс он приехал сам по себе, приехал с кровоточащей раной на затылке. Когда в ходе военной подготовки он упал и рисковал повредить себе спину, его положили на обследование в госпиталь при училище, где он случайно обнаружил, что позади в его шее есть небольшой имплант – свидетельство о том, что он не более, чем собственность GenCorp, ещё одна редкостная сконструированная зверушка.

Разница между Ронху и зверушкой была в том, что ярость Ронху не была абсолютно слепой – он за одну ночь сумел продумать почти всё. И тогда, вылезши из окна госпиталя и распоров руку о защиту забора (иглы морских ежей заменят давно устаревшую колючую проволоку – надёжнее и непреодолимее!), он отправился в грязные трущобы, вонь которых заставляла слёзы наворачиваться на его злые глаза.

Там ему за бешеные деньги выдрали имплант с мясом из шеи и криво зашили рану.

– Будет шрам, а может, даже заражение, – прорычал тот, кто делал операцию, и захлопнул дверь за Ронху. После этого Ронху, следуя безошибочному внутреннему компасу, отправился на север, туда, где ему было самое место.

Он шёл пешком долгие недели, рана его не заживала, гноилась и мучала его лихорадкой, но он шёл, стискивая ровные зубы до кровавой пены. И он дошёл.

Остановившись в единственной на всю деревню гостиничке и выслушав несколько баек о тюленьем народце, который якобы до сих пор обитал в окрестностях, Ронху прямиком отправился на скандинавский мыс. Серые волны под серым небом бились о серые скалы, и только пена взлетала белая и густая, шипя и плюясь внизу, под ногами Ронху.

Он стоял и смотрел вниз, и холодный ветер остужал его воспалённую рану, выносил прошлое и мысли о нём из головы юноши, успокаивал его израненную душу и исцелял ненависть, бурлившую внутри Ронху, как бурлила морская вода меж прибрежных скал.

И вдруг там, внизу, Ронху увидел выбирающуюся на берег человеческую фигурку, только-только вынырнувшую из воды – но Ронху стоял и смотрел туда уже несколько десятков минут и не видел, чтобы хоть кто-то заходил в воду и нырял.

– Слышал, что здесь водится тюлений народец? – спросил кто-то за его спиной сиплым голосом, и Ронху обернулся, увидев изуродованного человека с разными глазами. – Это вот одна из них.

– Вы не из местных, – сразу ответил ему Ронху. – А кто там на самом деле?

– Я не из местных, – согласился сиплый и поправил рюкзак на одном плече. – А сейчас сам увидишь, малой, она сюда поднимется.

Они оба обернулись к узкой тропинке, по которой можно было, рискуя головой, подняться или спуститься к берегу со скандинавского мыса, и принялись ждать, пока из-за камней покажется бритая голова женщины-тюленя с костяной серьгой в левом ухе.