Поэзия С. Городецкого
Дм. Молдавский
Всё чаще сталкиваемся мы с необходимостью пересмотреть тот или иной вопрос истории русской литературы. Особенно это относится к проблематике литературы предреволюционных лет и начала 20-х годов. Слетают прилипчивые ярлыки, и на место их вступают развернутые, полные характеристики. Для каждого, кто любит и знает родную поэзию, выход этой книги Сергея Городецкого — несомненное событие; событие не только потому, что в маленький сборник стихов вошло многое из лучших произведений поэта, но также и потому, что после долгого перерыва вновь зазвучало его имя. Не сходили со сцены оперы, текст к которым написал С. Городецкий, появлялись его статьи, рецензии, переводы. А вот книги стихов давно не было. Теперь она перед нами: в ней лирика, стихи о России, восьмистишья, стихи с фронта, легенды, были и переводы. Сборнику предпослана дельная статья С. Машинского, построенная на большом материале, — одна из первых попыток разобраться в сложном, порой очень противоречивом творчестве большого поэта.
Сергей Городецкий начал свою поэтическую деятельность больше полвека назад. Не просто годы отделяют нас от таких стихотворений, как «Весна», «Юхано», «Перун» и многие другие. Между ними и читателем нынешнего дня стоит очень многое в жизни страны, в жизни ее поэзии. Но стихи остались.
Рано-рано из тумана прорезаются леса.
Едет Юхано на лодке, с лодкой движутся леса.
Гладь озерная недвижна, берега — как пояса...
Эти ставшие хрестоматийными строки, полные радостной веры человека в жизнь, — не просто начало стихов о парне с северного озера. В них — широкий, веселый охват жизни. Есть он и в стихах о боге Перуне, в стихах о. весне, о зное, во многих других ранних стихах поэта. Образы русского фольклора, великолепно известные его исследователю (С. Городецкому принадлежит, между прочим, интересное исследование о сказочных чудищах), вошли в эти стихи:
Два врага — Луна и Солнце.
Поле битвы — синий свод.
За горою медлит Солнце.
Лунный ворог Солнца ждет.
Солнце, Солнце, лик победный
Выше, выше в синий свод!
Лунный ворог, призрак бледный,
За туманы упадет.
Включение в литературную речь фольклорных выражений, устно-поэтических форм было открытием в литературе начала века.
Конечно, воспевание языческого счастья не могло заменить поэту общения с реальной действительностью. Он сам писал о себе, что его стихам была свойственна известная двойственность: «С одной стороны, песни Ярилы, упоение весной, солнечная, беспричинная, полузвериная радость бытия, то есть лирика едва рожденного, еще не оторвавшегося от природы человека; с другой стороны, подвальные окна, за которыми плачет жена только что убитого мужа или слепая мать, тоскующая о сыне, взятом в тюрьму». Речь здесь идет, по-видимому, о таких стихах, как «Городские дети», «Прачка», «На каторгу», «Гость». Исследователи литературы говорили о связи С. Городецкого с поэзией Фофанова и Блока, с идеалистической философией начала века; об этом он упоминал и сам. Но почему-то никто (включая и С. Машинского) не говорил о несомненном влиянии Некрасова и, может быть, отчасти и Гейне. Ведь именно влияние Некрасова определило те трудные поиски народности, которые характеризовали начальный этап развития поэта. Еще Блок говорил, что у Городецкого «оживают народные слова и эпитеты... все живет, трепещет своей жизнью».
В той или иной форме эти поиски продолжались и в годы революционного подъема и в годы реакции. Очень часто у нас говорят о Городецком как об одном из создателей акмеизма, цитируя его требования «борьбы за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время». Это слова из известной декларации. Но если к ним добавить значительное количество его же стихов, несомненно связанных с социальной тематикой, мы увидим, что один из создателей этой литературной группировки был не очень-то последователен в своем творчестве и сам часто выходил за пределы декларации. Характерно, что С. Городецкий многие годы спустя, уже советский поэт, дал совершенно определенную характеристику акмеизма: «Поэтика акмеистов была не более чем формально-критическим освоением наследства символистов. Но так как в основе этой критики лежало компромиссное мнимо-реалистическое миросозерцание, не ставившее себе задачей переделку наблюдаемого мира, акмеизм пришел к грубому натурализму, к фетишизации вещей». Сейчас, когда кое-кто из литераторов под флагом борьбы за различные творческие направления готов противопоставить магистральной линии Маяковского пусть даже талантливых, пусть даже незаслуженно забытых певцов акмеистического толка, эти слова одного из основателей акмеизма заслуживают, чтобы их иногда вспоминали.
Поэтический путь Городецкого, как упоминалось выше, был противоречив. Но вряд ли мы можем назвать много стихов в поэзии первых послереволюционных лет, где с такой силой звучала бы вера в родной народ, в «свободы радостные зовы», в узы братства, связывающие его с другими народами: такие стихи, как «Призыв», «Кофе», «Восточный крестьянин» (где есть, между прочим, строфа: «Но в горах, в долинах сонных, как ручей бежит молва: у народов угнетенных есть надежный друг — Москва»), и сейчас не могут не волновать читателя. С. Городецкому принадлежит стихотворение «Город на заре» — картина страшного капиталистического города, погруженного во мрак. Но вот мрак рассеялся, и, подобный революции, поднимается восход:
Мильоны огненных знамен
Вздымает в зыбь ночную он.
И, как трибун перед толпой,
С последней речью боевой,
С могучим лозунгом: «Живи!»
Выходит солнце, все в крови.
Понимание современности не было для поэта чем-то легким, данным извне. Рядом с такими великолепными стихами, как «Русь». «Дмитрию Фурманову», «Сергею Есенину». «Александру Блоку», появлялись холодные риторические строки. Послереволюционная действительность легко вошла в строфы поэта, но входила в его поэзию с трудом. Тем выше значение таких стихов, как «Поэт» или — из более ранних — «Над комплектом газет».
Интересно, что в последних стихах, написанных перед самой Отечественной войной и во время ее, в поэзии С. Городецкого отчетливо звучат мотивы народного творчества — и не только русского («Горюшко», «Древняя Русь» и др.), но и осетинского («Ацамаз и Агунда»), народов Средней Азии («Таджикская легенда») и других. Уже не отвлеченное борение света и тьмы, добра и зла, а борьба богатырей, народных защитников с поработителями и угнетателями народа стоит в центре творчества С. Городецкого. Тема борьбы часто связана у поэта с темой песни. Характерно стихотворение 1942 года «Музыка»:
Из пут пространства узкого
Обыденных невзгод
Людей уносит музыка
В дерзающий полет...
...И мига средь веков ища,
Достойного веков,
Вдруг «Пятой» Шостаковича
Сверкнет сильнее слов.
К сожалению, сборник поэта, в целом удачный, не охватывает многих его ярких стихов. Не включено в книгу, например, стихотворение «Вий», а из более поздних — «Прабабка», вариации на темы таджикских четверостиший, «Достоевский». Последнее стихотворение дает образ великого писателя правдоподобнее, чем многочисленные юбилейные статьи. Некоторые стихи подправлены. Непонятно, почему в упомянутом выше стихотворении «Восточный крестьянин» надо было заменять строки: «У народов угнетенных есть отечество — Москва» на цитированные выше. Можно включать или не включать в сборник то или иное стихотворение, но очень многое в творчестве С. Городецкого уже принадлежит истории нашей литературы и переделке пост-фактум не подвластно. Ведь имя поэта, его биография сплетены с именами Блока, Есенина (которого он открыл), Маяковского, со всей отечественной поэзией.
В стихах, посвященных одному из молодых поэтов, С. Городецкий писал:
Как в Варзобе вешнем волны, юность пенится в тебе.
Весь ты в буре, весь в исканьях, весь ты в бешеной борьбе...
Строки эти хочется вспомнить и адресовать самому С. Городецкому. От первых его стихов до последних исходит ощущение бури, борьбы и исканий. Не в этом ли сила поэта, сохранившего творческую юность после пятидесятилетнего трудного и яркого пути?
Л-ра: Звезда. – 1957. – № 4. – С. 205-207.
Критика
