Могут ли разговоры о музыке улучшить её понимание
Долгое время слова и музыка противоречили друг другу. Они спорили между собой много веков. Песня появилась первой. Но когда слова положены на музыку, что же тогда будет в приоритете? Должны ли мы всегда слышать слова или же они могут раствориться в мелодии или голосе? Должны ли словесное выражение и музыкальная форма управлять произведением? Именно такие вопросы были значимыми в 17 веке, но окончательные ответы на них так и не были найдены. С наступлением 19-ого века яблоко раздора привело к изменениям с вокальной музыки на инструментальную. Слова в музыке стали менее важными, чем слова о музыке. Понимание музыки также изменилось, звучание слов больше не играло особой роли, по сравнению с их смыслом. Основной вопрос все же заключался в соответствие слов для объяснения музыки или ее выражения. Или наоборот, вовсе не использовать слова, когда музыка, укоренившаяся в глубине человеческой субъективности и духа, очевидно превосходила все, что только могли выразить слова. Музыка стала сосудом неописуемого. Более того, она сделала трансцендентные ценности доступными и воспроизводимыми. Музыка превратила невыразимое в товар. Эта концепция 19-ого века все еще жива. На самом деле, для многих людей такая позиция до сих пор остается стандартным мнением о музыке: ее нельзя описать словами. Я очень часто опровергал данную идею. Мы используем язык, чтобы постоянно нарушать неописуемое, так почему же музыка должна быть исключением? Почему же мы боимся использовать язык, чтобы творчески выразить наш музыкальный опыт?
Эти мысли указывают на нечто важное, что до сих пор игнорировал спор между словами и музыкой: не важно, должны ли мы рассматривать музыкальный опыт через слова или нет, главное, что мы это делаем. Мы делаем это все время, но важнее, то, что словесное выражение происходит, когда музыка трогает нас глубоко и лично. (вызывает у нас глубокие и личные эмоции). Каким должно быть наше отношение к речи или письму, которые приводят к такому исходу? Как своего рода запись в личном дневнике? Эмоциональное выражение или субъективная реакция? Или же это акт открытия и озарения?
Простой ответ: все выше сказанное - беспомощная правда. Как подразумевает мой собственный язык, я твердо стою на стороне открытий и прозрений. Музыка – это двигатель понимания. Но какое именно понимание она делает возможным? Почему это важно для нас и что поставлено на карту?
Музыка может говорить о фундаментальных вопросах, как жизнь и смерть. Только взгляните на случай с Терезой Браун, которая недавно написала статью о музыкальной поэме Рихарда Штрауса «Смерть и просветление (1898)» в газете «Нью-Йорк Таймс». Браун не музыкальный эксперт, она работает сиделкой в доме для престарелых. Говоря на предмет смерти, она пишет с необычной позиции авторитета, ведь она знает гораздо больше об агонии смерти, чем Рихард Штраус в 1889 году.
Знания Браун о смерти изначально препятствовали ей. Она не хотела идти на концерт, чтобы музыка не заставила ее слишком глубоко прочувствовать свою работу. Она пошла на концерт только потому, что ее сын играл в оркестре. Ей было сложно концентрироваться на музыке, сидя в зрительном зале. Ее внутренняя реакция, в особенности на одну часть музыкального произведения, достигла своего рода воплощенной критики. Когда она услышала этот отрывок, произошло то, чего она так боялась: он напомнил ей борьбу пожилого пациента за «битву между жизнью и смертью, но не как движение к преображению, к более прекрасному состоянию, а как чувство неконтролируемой боли и выплевывание крови». Несмотря на его «какофонию угрюмых басовых нот, взрывной латуни и яростных, режущих скрипок», этот отрывок музыкального произведения, который символизировал смертельную борьбу, погрузился в ее все еще болезненные воспоминания. Она больше не слышала музыку, до тех пор, пока не последовала «мелодичная и тоскливая» часть.
В этот момент ее воспоминания начали меняться. К концу, она была внимательнее к пациенту, который благодаря ее огромному вкладу, мирно скончался после того, как его перевели из хосписа в больницу. Его надежда на мирную смерть оправдалась. Но, добавляет она: «Я до конца не понимала ситуацию, пока не услышала заключительные длинные и ноющие высокие ноты... преображения». Выбор слов очень важен. Браун не говорит, что она "не вспомнила" или "не знала", она говорит "не понимала". Осознание пришло через звуки этих нот, которые не забыли, что смерть "ужасна", но в то же время показывали, что она может быть "искупительной".
Язык Браун весьма уместный, но не исключительный. Формулирование того, что она поняла, может быть сделано одними словами, но это осознание должно было прийти через музыку. Вдумчиво слушая, Браун нашла что-то особенное в этом звуке, с помощью которого она сформировала понимание происходящего события, даже если оно может изменить жизнь, а не быть простым понятием. Именно это выражают ее слова. Более того, они показывают это не в том или ином предложении, а в ее тексте в целом, который следует не просто читать, но и интерпретировать, как я пытался интерпретировать его здесь. Эта взаимосвязь слушания, письма и интерпретации является примером, как музыкальный смысл может прийти через язык. Музыка не скажет нам, что говорить, но если мы хотим говорить, что слышим, он будет слушать в ответ.
