​Автоматический удовлетворитель: мысли Владимира Сорокина о масле и пыли

Лидия Маслова

Владимир Сорокин выпустил отдельной книжкой «Нормальная история» сборник своей эссеистики-колумнистики 2010-х годов. Первая половина книги носит скорее развлекательный характер и составлена из коротких очерков разных жизненных впечатлений, вторая — более познавательна в историко-искусствоведческом смысле. Свела всё воедино и проанализировала специально для «Известий» критик Лидия Маслова.

Владимир Сорокин
Нормальная история. Сборник эссе

В одном из первых эссе сборника — милом детском мемуаре «Первомат» — любознательный мальчик с надписью «Вова С.» на мешке со сменкой интересуется у старших товарищей, что такое известный глагол, обозначающий в грубом просторечии половой акт, и получает ответ, увы, оказывающийся за пределами колонки и оставляющий читателя в напряжении этаким клиффхэнгером. Но опытный сорокинофил знает, насколько виртуозно взрослый Вова С. овладел таинственным глаголом во всех его мыслимых модификациях.

Так, эссе «Автоматизм» начинается с философского матюга по поводу вынесенного в название явления, с которым трудно не согласиться, как и с присказкой знакомых Сорокину художников-концептуалистов: «Как страшно каждый день чистить зубы!» И правда, ужасно надоедает каждый день делать одно и то же, и совершенно непонятно, какую бытовую или экзистенциальную концепцию можно этому противопоставить. Вот в Японии, как рассказывает Сорокин, люди пытаются ходить спиной вперед из протеста против автоматизма, но это, конечно, паллиативная мера.

К «Автоматизму» тематически примыкает «Мусор» — каждый день мы делаем мусор, и только попытки научиться его сортировать и перерабатывать хоть немного скрашивают унылую монотонность планомерного замусоривания планеты человечеством.

Когда публициста Сорокина какие-то вещи действительно завораживают, например, пыль внутри пылесоса («Пепел, пепел нашей жизни стучит в сердце пылесоса») или такая загадочная субстанция, как масло (целое эссе так и называется), то выходит очень поэтично и даже эротично: «Каждое утро, намазывая на хлеб ее, сбитую из сливок, при дневном свете разводя ею, отжатой из льняного семени, кобальт или охру на палитре, выдавливая ее из масленки в петлю скрипящей двери, смазывая ею, отжатой из кокоса, обветренные руки, а за ужином, поливая ею, отжатой из олив, листья салата и резаные овощи, не перестаешь удивляться и понимать, для чего нам дано это вещество: жизнь наша без смазки невозможна».

Но бывает и так, что где-то на середине эссе сорокинская мозговая смазка словно пересыхает, ему перестает быть интересна начатая тема и он, как будто подумав «да ну его», быстренько сворачивает к финалу, оставляя ощущение какой-то обрывочности.

В наименее удачных текстах сборника депрессивное настроение охватывает автора, похоже, практически сразу, но он как честный человек доводит дело до логического конца, хоть и без особого огонька. Особенно странно это видеть в случае с такой неизменно вдохновляющей Сорокина темой, как еда: если внимательно посмотреть на эссе «Главное русское блюдо», легко представить, что его смело мог бы написать и обычный хипстер среднего умственного развития и умеренных литературных способностей.

Другое дело, что хипстер, может, тужился бы неделю, сочиняя, какой народ с какой жратвой ассоциируется, а Сорокин одним изящным спазмом своего писательского желудочно-кишечного тракта исторг все эти соображения из себя, такое ощущение, что минут за 15. Ну, может быть, где-то на середине этого процесса слегка призадумался, почесав красивую шевелюру и как бы пытаясь припомнить: какая же главная еда в России с культурологической точки зрения? Ах да, икра!

При всей незатейливости некоторых слишком откровенно «колумнистских» вещичек сборника человек, хорошо знакомый с сорокинским творчеством в высокохудожественном жанре, свою тихую радость от «Нормальной истории» получит — он находится в более выигрышном положении, чем неопытный читатель, который вдруг зайдет в книжный с мороза. Кстати, одноименное эссе представляет собой настоящую оду русскому морозу, в который гораздо лучше думается и пишется, чем в жару, а когда Сорокин цитирует из «Евгения Онегина» «Шалун уж заморозил пальчик», в контексте его творчества как-то сам собой перед мысленным взором возникает отрезанный детский мизинчик, лежащий в морозильной камере рядом с пельменями из мяса молодых бычков и хрустальными лафитничками.

Еще веселей становится, когда перебираешься через середину книги, где-то в районе школьного мемуара «Кто напишет «Раковый корпус»?» — о том, каким разочарованием обернулось для Сорокина знакомство с романом Солженицына, чересчур пламенно расписанным экзальтированной училкой литературы. Впервые открыв страшную подпольную книгу, Сорокин недоумевает: «Что это? Кондовая советская проза. При чем здесь «Раковый корпус»? Какой‑то «отрицательный» Русанов. А вот и «положительный» Костоглотов... Но это совершенно не тот Костоглотов! Где «многоэтажный мат»? Где «чудовищная, гнетущая атмосфера»? Где зловеще горящие глаза? Где секс с медсестрами?!» Это своего рода юмористическое литературоведение, немного проливающее свет на то, как в подрастающем Вове С. формировались специфические брутальные вкусы и пристрастия.

Более серьезный тон Владимир Георгиевич берет в рассказе об андеграунде 1980-х «Разрывное время», которое автор начинает в обстоятельной лекционной манере, но, увлекшись, переходит к кинематографичному импрессионизму, и тогда все упоминаемые им писатели, художники, музыканты встают перед глазами как живые: «Как всегда, от того или иного времени в памяти остаются фрагменты, словно обрезки старой киноленты в пыльной коробке под кроватью. Вытягивать их из коробки и просматривать — удовольствие несравненное».

Живым и актуальным остается и основатель московского концептуализма Дмитрий Александрович Пригов, которому посвящено эссе «Воздух слов»: «Приговская ирония уникальна. Она построена не на мизантропии, как, например, у Бродского или Набокова, а на желании увидеть и показать мир под другим, более острым углом зрения, сломав старую, веками настроенную и во многом уже заржавевшую общественную оптику восприятия земной жизни, заставляющую нас жить автоматически, принимать на веру штампы и клише, продлевать заскорузлые убеждения и замшелые истины поколений».

Вот тут-то и находится наконец настоящее, единственное средство против задолбавшего автоматизма человеческой жизни, казавшегося было непобедимым.

Известия, 15 сентября 2019