«Золоторассыпчатый»
Т. Ф. Пирожкова
Не брошу плуга, раб ленивый,
Не отойду я от него,
Покуда не прорежу нивы,
Господь, для сева Твоего.
A. C. Хомяков. Труженик. 1858
М. П. Погодина в письме П. А. Вяземскому так высказался о Хомякове: «...Это один из умнейших людей не только у нас, но даже и на планете».
К хвалебным отзывам о себе Хомяков относился несерьезно. В 1852 г. он получил от американского общественного деятеля и публициста Теодора Паркера письмо, в котором прочел: «...Я знаю от своих друзей, что Вы самый способный, просвещенный и разумный человек изо всех 80-ти миллионов, составляющих могучее славянское племя». Эти похвалы Хомякова рассмешили, он назвал их «вздором».
Русскому обществу Хомяков стал известен с 1820-х годов прежде всего как поэт, автор романтических по духу стихотворений. Поэтическая мысль Хомякова устремлена к Божественному, способна проникать в «бесконечность небес»:
Он к небу взор возвел спокойный,
И Богу гимн в душе возник;
И дал земле он голос стройный,
Творенью мертвому язык.
(Поэт. 1827)
Я видел сон, что будто я певец,
И что певец — пречудное явленье,
И что в певце на все Свое творенье
Всевышний положил венец.
(Сон. 1828)
Стихотворения, написанные Хомяковым во время Русско-турецкой войны 1828-1829 гг., заслужили высокую оценку А. С. Пушкина — «прекрасные». Дочь Хомякова Мария Алексеевна вспоминала, что отец «очень дорожил» его мнением. Начиная с 1830-х годов тональность многих хомяковских стихотворений изменилась, в них появились ораторские, призывные ноты («Внимайте голос истребленья!»; «Вставайте, славянские братья!»; «Вставай, страна моя родная!»), но владение поэтическим словом, его тайной по-прежнему восхищало читателей, которым нравились и стихотворные драмы Хомякова «Ермак» и «Димитрий Самозванец». «Ермак» шел на петербургской и московской сценах; хотя вторую драму и не допустили к постановке, можно было наслаждаться ее стихами, которые не склонный к восторженности Погодин назвал «чудом».
С конца 1830-х годов, когда образованное русское общество начало размежевываться на западников и славянофилов, Хомяков приобрел еще большую популярность как лидер славянофильского кружка и его ведущий теоретик, провозгласивший необходимость национального самосознания, идею особого «русского» пути, отличного от западного как не основанного на завоевании, преимущество православной веры над католической и протестантской, обязательность славянского единения. Обладавший даром привлекать к себе людей, Хомяков создал крепкое ядро единомышленников: братья Иван и Петр Киреевские, Константин Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. И. Кошелев, Д. А. Валуев, А. Панов, А. Н. Попов, В. А. Черкасский, Ф. В. Чижов. В основном это были деятели, вышедшие из стен Московского университета (за исключением Чижова), связанные с Москвой, которую Хомяков называл «общественною столицею русской земли». Некоторым из славянофилов (Самарину, Попову) пришлось служить в Петербурге; боясь петербургской «порчи», Хомяков советовал им перебираться в Москву или в одну из ближайших к ней губерний. «Мне кажется, — писал он Самарину, — нам всем надобно быть довольно близко друг от друга. Нас слишком мало, чтобы нам расходиться по белу свету. Еще нужен нам фокус, в котором сосредоточилась бы наша мысль, согревая взаимно друг друга, укрепляя наши личные силы и устремляя их к одному направлению. Лучинки разрозненные горят да и гаснут; вместе связанные, они передают огонь целому костру».
Со славянофилов, по словам А. И. Герцена, начался «перелом русской мысли»: она обратилась к коренным основам русской жизни, прежде всего к крестьянской общине и православной религии. Всю жизнь глава славянофилов посвятил «воспитанию общества» в духе своих заветных идеалов, хотя отчетливо сознавал, что ни он сам, ни его соратники не доживут «до жатвы»; «воспитание общества», пробуждение его от умственной лени и апатии только начинается, стало быть, цель выходит за пределы жизни одного поколения. В письмах к Самарину мы находим немало признаний Хомякова по этому поводу: «Наше дело — борьба нравственная, а в такой борьбе победа покупается не днями, а годами труда и самоотвержения»; «Мы передовые; а вот правило, которого в историях нет, но которое в истории несомненно: передовые люди не могут быть двигателями своей эпохи; они движут следующую, потому что современные им люди еще не готовы. Разве к старости иной счастливец доживет до начала проявления своей собственной, долго носимой мысли». Хомяков не дожил — последнее суждение высказано в письме, написанном за два года до смерти.
Прирожденный оратор, Хомяков неотразимо действовал на слушателей: когда он начинал говорить «чрезвычайно плавно и красиво», все затихали, «словно слушали соловья». А полемист был такой, что мог спорить в любом месте и какое угодно время. В «Былом и думах» Герцен вспоминал «всенощные» споры с Хомяковым, начинавшиеся в 9 вечера и кончавшиеся в 4 утра. О забавном случае, происшедшем с A. C. Хомяковым после очередного словесного поединка, рассказал Б. Н. Чичерин в воспоминаниях «Москва сороковых годов»: вышедший на улицу Хомяков не нашел собственного кучера, уехавшего по ошибке за ранее отбывшими Герценом и его приятелем. Кучер так оправдывался перед хозяином: «Слышу, кричат, спорят; ну, думаю, верно, барин! Я и поехал за ними».
Однако Хомяков не ограничился устной проповедью: острый публицист, он сказал свое веское слово о происходившем в его время, и его статьи («Мнение иностранцев о России», «Мнение русских об иностранцах», «О возможности русской художественной школы» и другие) не оставили равнодушными никого — ни своих, ни чужих, всегда вызывая отклики, устные и печатные. Хомяков принял участие почти во всех московских журналах и сборниках своего времени: «Московском вестнике», «Московском наблюдателе», «Москвитянине», «Сборнике исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных», в «Московских сборниках» 1846, 1847 и 1852 гг., был инициатором и активным сотрудником славянофильского журнала «Русская беседа» (автора уже не было на свете, а в журнале продолжали печататься его статьи, за границей вышло «К сербам. Послание из Москвы»).
Деятельность Хомякова, человека неслужащего, никоим образом не соприкасавшегося с официальным миром, тем не менее вызывала настороженное отношение со стороны властей: и московских (в лице генерал-губернатора A. A. Закревского, писавшего доносы, не разрешавшего ношения славянофилами русского платья, ополчавшегося на их бороды), и петербургских (в лице Главного управления цензуры, запретившего печатать что-либо без его позволения, — за участие в «злонамеренном» «Московском сборнике» 1852 г. Хомяков вместе с другими славянофилами — братьями Аксаковыми, Иваном Киреевским, В. А. Черкасским — до 1856 г. был погружен в безмолвие). Но к репрессивным мерам он, человек неиссякаемого жизнелюбия и оптимизма, по своему обыкновению отнесся спокойнее, чем его единомышленники: «...Я не сержусь нимало: во-первых, это не в моем характере, а во-вторых, знаю, что теперь время революционное, и след<овательно>, всякое правительство, как и всякий народ, должен иметь свою категорию des suspects [подозреваемых людей (фр.)], в которую человек попадает сам не знает почему... Потом, мысль и ее движение теперь подозрительны, какое бы ни было их направление». В другом письме Хомяков разъяснил, что у министра народного просвещения П. А. Ширинского-Шихматова, который в докладной записке Николаю I выразил недовольство почти всем содержанием «Московского сборника» 1852 г., «не тот Христос, которому мы молимся как воплощенной любви Отца Светов. Что же? на слепых сердиться грех».
Темперамент не позволял Хомякову замыкаться в кабинете: вел его на диспуты в салоны, на паперть Успенского собора, где он спорил с раскольниками, в гущу современных ему событий, ибо художник, по его убеждению, «всегда человек своего времени, обыкновенно лучший его представитель, весь проникнутый его духом и его определившимися или зарождающимися стремлениями» Вопрос о крестьянском освобождении Хомяков считал главным вопросом современности. За несколько лет до отмены крепостного права, которое он считал «наглым нарушением всех прав», он начал освобождать своих крестьян или облегчать их участь, переводя с барщины на оброк. Вот что он писал в 1852 г.: «...Еще с одною деревнею делаю сделку»; «Я опять отпустил еще одну деревню и надеюсь на будущий год отпустить последнюю из степных деревень». Хомяков не дожил до освобождения, но, по его словам, хотел подготовить его «исподволь, без всякого потрясения...»
В своих деревнях Хомяков использовал новые формы хозяйствования: в смоленских Липидах завел сахарный завод, в селе Обидимо под Тулой начал добычу каменного угля, в Тульской губернии имел Волотинский винокуренный завод. В тульском имении Хомякова Богучарове славянофилы неоднократно собирались для обсуждения вопросов крестьянской эмансипации, а в 1859 г. он отправил председателю Редакционных комиссий Я. И. Ростовцеву записку «Об отмене крепостного права в России», в которой настаивал на освобождении крестьян с землей при сохранении общины, на обязательном и повсеместном выкупе земли, осуждал продолжительный — 9-летний! — срок переходного состояния. В своих крестьянах Хомяков оставил о себе благодарную память. После его смерти «Московские ведомости» сообщали, что хомяковские крестьяне «плачут навзрыд»: «Как хозяин он был очень плох для себя, но для крестьян он был безукоризнен».
В 1858-1860 гг. Хомяков деятельно трудился на общественном поприще в качестве председателя Общества любителей российской словесности при Московском университете, выведя его из состояния «полного усыпления», продолжавшегося двадцать лет: именно при Хомякове в члены Общества были избраны Л. Н. Толстой и И. С. Тургенев, изысканы средства для выпуска словаря русского языка В. И. Даля, создана комиссия для издания песен, собранных П. В. Киреевским, с 1860 г. начавшая их печатать, подготовлен «Опыт русской грамматики» К. С. Аксакова, вышедший в 1860 г.
Однако важнейшие сферы деятельности Хомякова — историческая и богословская — были менее известны русскому обществу. Главный исторический труд жизни Хомякова, к сожалению, незавершенный, — «Записки о Всемирной истории» (с легкой руки Н. В. Гоголя получивший в дружеском кругу название «Семирамиды») (1838-1852) — вышел после смерти автора. Главная ценность этого труда заключается в том, что славянская история была вписана во всемирную.
Богословские работы Хомякова, или «французские брошюры», как он их называл, так как писались они по-французски, при жизни автора печатались за границей, на русском языке появились также после смерти автора, в 1867 г., и не на родине, а в Праге, и в Россию проникали потаенным путем. До начала 1880-х годов русская духовная цензура считала религиозные сочинения Хомякова «к тиснению неудобными»: церковные ортодоксы «французские брошюры» трактовали как не относящиеся к православному сознанию, сочинителя подозревали в протестантском уклоне, осуждали присущую ему независимость мысли, «полнейшую свободу в религиозном сознании», по словам Ю. Ф. Самарина. А Хомяков, со своей стороны, сожалел о том, что «богословие как наука так далеко отстала или так страшно запутана».
Насколько богословские идеи Хомякова опережали не только его время, но и последующее, были обращены к людям следующего, XX в., подтвердил известный богослов и культуролог Н. С. Арсеньев в своих воспоминаниях «Дары и встречи жизненного пути». В 1906-1910 гг. он был студентом историко-филологического факультета Московского университета, слушал лекции Л. M. Лопатина, М. Н. Сперанского, С. Г. Шамбинаго, В. О. Ключевского; интересуясь историей религий, посещал «Общество памяти князя Сергея Николаевича Трубецкого» при университете, «Религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева», «Кружок ищущих христианского просвещения». Будучи на 3-м курсе, он принялся за чтение религиозных работ Хомякова «с некоторой даже неохотой», как сам в том признался. Что произошло дальше? «Я был сначала поражен, а потом даже ошеломлен. Поражен, потому что это не был язык средней богословско-назидательной литературы середины или конца XIX столетия. Это было нечто большее, это было что-то новое по размаху и высоте созерцания, глубине и силе свидетельства (не говоря уже о яркости и мощи стиля). Это было овеяно близостью внутренней к писаниям апостола Павла или, вернее, созерцанием того, о чем говорил, что созерцал и чем жил апостол Павел:
Церковь как живая, растущая, динамическая величина, созидаемая в живых людях Духом Божиим».
Только в наше время отношение официальной церкви к богословию Хомякова изменилось: его мысль о Церкви как «организме истины и любви», созданном Духом Божиим, встречает понимание, как и идея объединения всех христианских церквей, поэтому Хомякова считают одним из основоположников экуменического движения.
Лишь близкому окружению Хомякова было известно, что он превосходно рисовал, обучался искусству живописи в Париже. Сохранились его автопортрет и портрет жены Екатерины Михайловны, рисованный его рукой. Среди художников он особенно ценил A. A. Иванова, создателя картины «Явление Христа народу», о неожиданной смерти которого в 1858 г. (умер, как и Хомяков, от холеры) очень горевал.
Хомяков был наделен и талантом механика: созданная им паровая машина на Всемирной выставка в Лондоне (1851) была одобрена, автор получил патент; в начале 1856 г. он повез в Петербург изобретенное им ружье, стрелявшее на полверсты. Еще не окончилась Крымская война, в которой Россия терпела поражение. Хомяков считал: «Нас бьет не сила (она у нас есть) и не храбрость (нам ее не искать), нас бьют и решительно бьют мысль и ум». В письме А. Н. Попову от осени 1855 г. Хомяков поместил рисунки ружья, которое изготовляли на Тульском оружейном заводе.
Хотя Хомяков не имел медицинского образования, его заслуги и в этой области несомненны: энергично лечил гомеопатией близких людей (Д. А. Валуева, С. Т. Аксакова) и своих крестьян. «Сколько я народу вылечил, а себя вылечить не могу...» — сказал он перед смертью.
Свое время Хомяков делил между тульскими, рязанскими и смоленскими имениями, где обычно проводил лето, и Москвой, где жил зимой, — с 1844 г. в собственном доме на Собачьей площадке (около Арбата), являвшемся центром притяжения самых даровитых представителей русского общества. Среди знакомых Хомякова были В. А. Жуковский, A. C. Пушкин, Д. В. Веневитинов, М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, П. Я. Чаадаев, Т. Н. Грановский, А. И. Герцен, В. Ф. Одоевский, М. П. Погодин, С. П. Шевырев и многие другие знаменитости.
С Москвой Хомяков был связан не только местом проживания: здесь он родился 1 (13) мая 1804 г. на Ордынке в приходе Георгия на Всполье, здесь получил образование (вольнослушатель Московского университета, он вышел кандидатом по математическому отделению), здесь на 1830-1850 гг. пришлась его деятельность как главы славянофильского направления, здесь он руководил Обществом любителей российской словесности при Московском университете, здесь в 1860 г. он и был похоронен на кладбище Данилова монастыря (перезахоронен в 1930 г. на Новодевичьем кладбище). В связи со смертью Д. А. Валуева в 1845 г. Хомяков писал Самарину: «Все мы теперь или позже, а принадлежим Москве как месту нашей умственной деятельности». На кладбище Данилова монастыря ранее других славянофилов нашел последний приют Д. А. Валуев, после Хомякова — его единомышленники по кружку: Самарин, Черкасский, Кошелёв.
Смерть была настолько несовместимой с обликом Хомякова, полного жизненных сил и неистощимой веселости, что казалась невероятной. Ни мысль, ни чувство не готовы были с нею примириться. «Неужели это правда? — спрашивал находившийся в Вене Иван Аксаков родных после получения депеши. — Может ли это быть?.. Все как-то не верится». В течение двух недель он не имел духа сообщить горестную весть Константину Аксакову и мало надеялся на то, что виноградное лечение пойдет теперь брату на пользу. Д. Н. Свербеев, друг и родственник Хомякова, которого скорбное известие настигло в Орловской губернии, едва устоял на ногах при его получении. Близкие и друзья серьезно опасались за здоровье Самарина, приехавшего на похороны из Петербурга: он худел на глазах.
2 октября 1860 г. в университетской церкви Святой Татьяны была отслужена панихида по рабу Божьему Алексею. Погребение назначили на 15 октября: нужно было получить разрешение министра внутренних дел на перевозку тела из Ивановского Рязанской губернии, где 23 сентября Хомяков умер и был временно захоронен, в Москву.
Славянские ученые, которые так ценили хомяковское слово, к ним обращенное, а стихотворения его о славянах читали, по свидетельству славянофила Ф. В. Чижова, как Священное Писание, собрались на панихиду 30 октября 1860 г. в русской церкви в Вене. Из славянофилов на ней присутствовали находящиеся за границей Константин и Иван Аксаковы.
Иван Аксаков, с годами все более и более проникавшийся славянофильскими идеями, чрезвычайно ценил Хомякова как лидера течения и его смерть пережил как громадную утрату для русского общества и большое личное горе. Из славянофилов в то время никто лучше его, на наш взгляд, не сказал о значении Хомякова для русской духовности и не выразил чувство безотрадного сиротства, овладевшее тогда каждым из оставшихся союзников: «...Для меня — точно потемки легли на мир, точно угасло светило, дневным светом озарявшее нам путь, — писал он 19 октября 1860 г. Кошелеву из Вены. — Он был нашею общественною совестью, и даже совестью каждого из нас лично; он был нашею гордостью и в то же время истинною утехою; он всем нам был опора, и вождь, и друг, и центр, нас соединявший. Он просто был необходимым элементом жизни каждого из нас. Теперь для нас наступает пора доживанья, не положительной деятельности, а воспоминаний, доделываний. История нашего славянофильства как круга, как деятеля общественного замкнулась. Какое великое явление жило и действовало в мире и как мало оно было оценено!.. Нам с Вами рассуждать о неизмеримости нравственного значения Хомякова нечего. Мы это слишком хорошо знаем, и всю остальную жизнь нашу будем постоянно вдумываться в это явление, опускаться в глубь его мысли, возноситься, сколько можно, на высоту его духа и его лирических порывов. Сколько света дал он людям, сколько мыслей, сколько возвышенных звуков, сколько радости и отрады, — без гордости, а с детскою простотою расточавши направо и налево сокровищницу своих даров! Не только был он человек гениальный, но и святой человек, не только деятель общественный, и мыслитель, и поэт, но и великий человек христианства, великий учитель церкви».
Самарина опечалило, что горестное для России событие не нашло должного отклика в обществе, и за гробом Хомякова шли «пять или шесть родных и друзей, да два товарища его молодости». Поэтому когда Кошелёв, ближайший друг покойного, попросил Ивана Аксакова написать статью о Хомякове, тот ответил, что это дело трудное, ибо публика мало знает Хомякова: «Семирамида» была известна только узкому кругу друзей, богословские работы не переведены.
Поэтому после смерти Хомякова перед славянофилами встала неотложная задача — собрать воедино и издать написанное им, что и было осуществлено совокупными трудами А. И. Кошелёва, И. С. Аксакова, Ю. Ф. Самарина и А. Ф. Гильфердинга, издавших в 1861-1873 гг. четыре тома сочинений покойного. В начале XX в. П. И. Бартенев и сын Хомякова Дмитрий Алексеевич выпустили второе издание статей и писем Хомякова, составившее восемь томов.
В 1904 г. в Туле в Колонном зале Дворянского собрания торжественно отпраздновали 100-летний юбилей со дня его рождения — с речами и чтением стихотворений поэта. Д. А. Хомяков прислал из Москвы большой портрет юбиляра, к которому был возложен венок. В Петербурге отслужили панихиду, в Русском собрании выступили с речами В. З. Завитневич и другие ученые. Выпуск собрания сочинений Хомякова стимулировал изучение его творческого наследия в предреволюционные годы.
Этот процесс прервался в 1917 г., имя Хомякова было предано забвению: общественный деятель, стремившийся к классовой гармонии, выступавший против насилия («Несть наша борьба крови и плоти»), желавший уберечь общество от социалистических теорий, от смут и борьбы («По существу мысли своей мы не только выше политики, но даже выше социализма»), к тому же православный богослов был неугоден новым властям, и труды о нем могли появляться только за границей.
Усадьбы Хомякова (Богучарово, Обидимо и Липицы) пришли в запустение, в 1920 г. в Липицах сгорел барский дом, в Сретенском храме в Богучарове постройки 1836 г., в котором в 1857 г. Хомяков похоронил мать, устроили склад, в 1929 г. был закрыт музей быта 40-х годов, помещавшийся в московском доме Хомякова на Собачьей площадке, а в 1960-е годы при строительстве Нового Арбата снесли и дом вместе с площадкой.
Только в последние десятилетия оживился интерес к личности Хомякова и его многогранной деятельности. Впервые за советское время в 1969 и в 1988 гг. вышли подготовленные Б. Ф. Егоровым том стихотворений и драм Хомякова (Большая серия «Библиотеки поэта») и солидный сборник его критических и публицистических статей. Говорят, что первая ласточка не делает весны. К счастью, эта вековая мудрость не осуществилась по отношению к Хомякову в наши дни: сочинения Хомякова возвращаются к читателям, книги, ему посвященные, выходят одна за другой.
Парус русский!.. Через волны
Уж корабль несется сам
И готов всех братьев челны
Прицепить к крутым бокам.
(Парус поднят! 1859)
В 1994 г. Тула отпраздновала 190-летие со дня рождения Хомякова, состоялись Первые Хомяковские чтения (а в 1996, 1998, 2000 и 2002 гг. — следующие), создано научное Хомяковское общество. В 2001 г. в смоленских Липицах прошла международная конференция, посвященная историко-философскому и литературному наследию Хомякова.
Постепенно приводятся в порядок памятные места, связанные с Хомяковым, в Тульском крае: отремонтированы храмы в Богучарове и Обидимо, Сретенская церковь в Богучарове стала действующей. На здании бывшего Дворянского собрания в Туле и на доме Хомякова в Богучарове открыты мемориальные доски, библиотеке в Обидимо присвоено имя Хомякова.
В нынешнем юбилейном году прошли посвященные А. С. Хомякову международные конференции в Литературном институте им. А. М. Горького (Москва), в Педагогическом университете им. Л. Н. Толстого (Тула), в Хмелите-Липицах (Смоленская область). В Хмелите ведется работа по открытию единственного в стране музея Хомякова (восстанавливается сохранившийся флигель барского дома в Липицах).
Будем надеяться, что процесс изучения творческого наследия Хомякова и восстановление его усадеб не встретят отныне препятствий на своем пути, а слово Хомякова найдет сочувственный отклик в сердцах тех, кому дороги судьбы России, русской мысли и культуры.
Вдумаемся в слова Хомякова, написанные Самарину еще в 1843 г., когда тот готовился защищать в Московском университете магистерскую диссертацию «Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники». Размышляя о судьбе живших в XVIII в. церковных деятелей, Хомяков как будто провидел свою собственную, понимая, что торжество его идей впереди: «Какой бы ни был Ваш теперешний или будущий вывод из полного изучения науки, не жалейте о подвиге мыслителей, как будто пропавшем даром ...семена, посеянные давным-давно, должны дать плод, и недаром пропадает труд того, кто приближает время спелости».
Л-ра: Вестник МГУ. Сер. 10 : Журналистика. – 2004. – № 6. – С. 26-37.
Критика
