Луи Фюрнберг. Товарищ Н.
«Приходи к двум», — сказал товарищ Н. Он поднялся с кресла и протянул мне руку. Я шел по длинному коридору, который вел к лестнице административного корпуса, и думал: «Сразу видно…» «Сразу видно, — думал я, — чего стоят те люди, которые так преувеличивают». Не надо только все принимать за чистую монету: ведь в том, что они рассказывают, столько преувеличения! Выдумывают разные небылицы, брюзжат, вообще тяга к воркотне среди многих наших людей — неискоренима. Это зло досталось нам от прошлого, и мы должны его победить. Кроме того, во всем надо самому убедиться, а не слушать всякие россказни. Взять, к примеру, товарища Н. Товарищ Н. занимает очень ответственный пост, он — очень важный товарищ. Может быть, именно здесь зарыта собака. На тех, которые имеют вес, выполняют большие и трудные задачи, чего только не валят! Таковы люди. Речь идет о серьезных делах, а они лезут со всякими пустяками. Черт бы побрал этих несчастных обывателей! Изменять мир — это значит изменять также и человека. Мы должны воевать с мелочностью, от которой никак еще не избавятся многие наши товарищи. Эта мелочность — проклятое наследие прежних времен, она — часть того недоверия, которой раньше было броней против злобы и мерзости, окружавших человека. Раньше.
Но сегодня все это нам уже ни к чему. Взгляните на товарища Н. Его обвиняют в том, что до него не добраться, что он часто бывает высокомерен, что людей, добивающихся у него приема, он заставляет ждать днями, неделями. Говорят, он не отвечает на письма и даже на телеграммы. Глупости, чепуха. Вот вам наглядный пример.
Я явился к нему издалека ранним утром, чтобы сообщить ему нечто действительно важное, нечто имеющее непосредственное отношение к его высокой должности. Я вошел в приемную, спросил о нем, и первый же встречный, к которому я обратился, тотчас же мне отрекомендовался. «Я и есть Н.», — сказал он. И сказал так естественно, так скромно и учтиво, как и подобает хорошему начальнику или просто хорошему товарищу. Его уже дожидалось несколько человек, и поэтому он не смог сразу переговорить со мной по интересующему меня вопросу, «но к двум часам я к вашим услугам», — пообещал он. Без уверток, без длительных раздумий, без всякого высокомерия, а просто и по-деловому. Разве же был похож этот Н. на того человека, при имени которого товарищ X или товарищ Y буквально заходились от злости? Разве имел он что-нибудь общее с тем субъектом, о ком они говорили, лишь пренебрежительно отмахиваясь и выражая этим жестом чувство отчаяния и безысходности?
Коридоры в центральном административном корпусе нашего предприятия очень длинные и интересные, разумеется не для посторонних, которые в них быстро устают, а для «своих», тех, кто не утомляется никогда. Когда я время от времени прихожу в наш «дом», как мы его называем, я люблю побродить по этим длинным коридорам, разыскивая кого-нибудь или углубившись в размышления. Так как в нашем учреждении мы постоянно меняем «канцелярские диспозиции», мои здешние коллеги то и дело пребывают в процессе переселения. С первого этажа они едут на третий, со второго — на четвертый, справа — налево, слева — направо, из кабинета с двумя окнами переезжают в кабинет с одним окном, и всегда-то им нужен новый пейзаж. Это привносит в их чиновничью жизнь необходимое разнообразие, и таким образом они совмещают усилия духовные со столь важными усилиями физическими. Не зря говорят, что в здоровом теле здоровый дух. Тем, кто приезжает издалека или не бывал здесь давно, игра в прятки в нашей конторе доставляет немало радости. Понятно, что это сопряжено с потерей известного количества времени, однако какой поиск достоин этого благородного названия, если он не требует терпения, которое уже само по себе есть свойство положительное и которому — как и многим другим полезным вещам — нужно учиться.
И все же есть среди нас отдельные товарищи, которые не чувствуют особенностей нашего учреждения, его архитектурной прелести; они не ценят его способности консервировать дело, силы традиций, которая им правит и струится из всех пор его толстых кирпичных стен. Долог путь, который простирается перед нами и по которому мы пойдем, изменяя наших людей, — он куда длиннее коридоров нашего административного корпуса, в которых так приятно мечтать. Как можно утверждать, что среди нас находятся люди, проклинающие эти длинные коридоры и эти бесконечные переселения, говорящие о разбазаривании времени и бюрократизме и дошедшие даже до того, что они осмеливаются хулить традиции, наполняющие атмосферу «дома», таинственный шорох романтических протоколов в одиноких, зябнущих шкафах, затерявшихся в коридорах и давно позабывших, кто их хозяин. Очевидно, именно такие товарищи и рассказывают сказки про товарища Н., распространяют сомнительные истории про ненадежность и непунктуальность этого неустрашимого, добросовестного работника, который тащит на своих плечах груз, утяжеляемый происками нетерпеливых завистников и нарушителей дисциплины…
Колокол церквушки, расположенной напротив нашего административного корпуса, пропел девятый час, и, спускаясь по лестнице, я разделил свой день на множество цепных и важных частей, мысленно связывая одну часть с другой и восхищаясь великодушием товарища Н., который назначил встречу только на два часа, тем самым предоставив мне уйму свободного времени и возможность провести день с пользой, вплоть до моего возвращения в административный корпус, который стоит на высокой горе и красуется над всем городом.
Как приятно было выйти на улицу и дышать свежим воздухом, вобрать в себя раннее зимнее утро и светлое небо и, как всегда, приятно было нестись сломя голову по узкому, круто уходящему вниз переулку, мимо барочных домов и дворцов, которые тянутся до самого Кольца, а оттуда прямо на свою службу, где я являюсь должностным лицом. Приятно знать, куда направить стопы, вспомнить про табель прихода и ухода служащих, убедиться, что кабинеты на своих местах: здесь ты входишь, а там, после дружеских приветствий, начинаешь говорить скороговоркой, стремительно отдавать указания, и выполняешь свою работу бодро, как всегда в первую половину дня, и все это без мучительных раздумий и внутреннего самосозерцания, но с чувством, что ты среди друзей, доволен жизнью, которая меняется к лучшему и устраняет бесполезных, а всем полезным находит должное применение. Как красиво блестели светильники в лучах утреннего солнца, каким новым и чистым был красный бархат на банкетках и стульях, как ярко сверкали зеркала, какими чистыми были лестницы! А люди, люди! Самое прекрасное — это человек, самое прекрасное — это открытое улыбающееся лицо, самое прекрасное — это тепло распахнутых сердец. Можно жить среди нагромождения домов, быть стиснутым узкими улочками и уткнуться взглядом в глухую стену, а не в широкий ландшафт и тем не менее видеть весь мир. Вера в хороших люден, хорошие времена и замечательное будущее проникает с силой рентгеновских лучей даже сквозь самые толстые стены.
А что такое первая половина дня? Это, естественно, время полезной, превосходной работы. Крылатый конь из сказки, неудержимый порыв, чувство величия времени и пространства, звуки чудесной музыки! Поверьте мне. Но каким леденящим ужасом может обернуться утро в учреждении! Что может быть страшнее, чем клевать носом за столом и отчаянно натягивать цепь, к которой ты прикован и которая может называться рабочим временем. Может называться, но не должна! И темперамент здесь совсем ни при чем. Мы не носим больше парики, не закладываем гусиные перья за ухо. Папка с делом — это теперь не холодный и мертвый картон, а нечто очень живое. Кому не придет при этом на ум, что у вещей тоже есть своя жизнь, кто еще не слышал о том, что живое может существовать в разных формах? Цифра в плане — это же десятки тысяч людей, чьи горячие сердца громко стучат, это солнце, которое светит в детские лица, это конвейеры и громкие хоровые песни, это колосящиеся поля и рулоны тканей, это паровозы и корабли. Кто сегодня станет смеяться над папкой с бумагами?! Ведь как говорил Ленин? «Надо мечтать!» Так давайте же мечтать!
И был полдень, и солнце стояло в зените, и я распрощался с замечательным учреждением, в котором я действительно плодотворно трудился, и кивнул на прощанье, и вот я уже где-то в другом месте, проехав шесть станций на электричке, где-то в городе, и чувствую себя превосходно. Люди всегда довольны, когда у них есть какой-нибудь план и когда они этот план выполняют, они гордятся собой, испытывают удовлетворение, радуются, они ощущают себя полезными среди полезных, и им не нужно щипать себя за руку, чтобы убедиться, что они живы. Мчишься по городу, а в голове — Маяковский, каждая машина, которая проносится мимо, — моя машина, каждый полицейский — мой полицейский, каждый кооперативный магазин — мой магазин. Что за жизнь сегодня, что за цветение посреди зимы, прямо на асфальте, посреди Рыночной площади?! Как приятно смотреть на часы, что висят на угловом доме на Вассергассе, как приятно думать о времени, о боге часовых стрелок, о последнем и самом важном, что тебе еще предстоит: едва только стрелка полтора раза обежит циферблат, ты снова полезешь наверх, в административный корпус на горе, над которой солнце стоит уже высоко и где тебя уже поджидает товарищ Н., в конце длинного коридора, на четвертом этаже, в скромном кабинетике, до которого доносится стук молотков — это рабочие пристраивают к одним комнатам другие, чтобы было куда переселиться в случае надобности. Как скучна и монотонна была бы жизнь, если бы люди всегда сидели на одном и том же месте.
Но на одном месте они не сидят — они ездят, ходят, переселяются, бегают, совещаются, принимают решения, действуют, словом — живут. Они умеют мечтать, но не занимаются болтовней. И вот: круг замкнулся, полдень, дым отвесно валит из труб, а лица людей выражают радостный голод, который знает, что будет утолен. Прекрасны дороги, прекрасен город, о, вечно новые чары старого моста и тихо проплывающих, несказанно прекрасных кулис, на фоне которых стоит гора с замком! О, музыка пейзажа, не сравнимая ни с чем, даже с музыкой Моцарта!
И то, что ты сам находишься посреди всей этой красоты — не такой, как раньше, когда ты влачился, как унылая мелодия, когда у тебя все валилось из рук и из сердца, потому что ты не был частью этой красоты, а был оторван от нее, и каждый ветер сбивал тебя с ног, и каждая осень иссушала тебя, и каждая зима погребала тебя под своими снегами. Но сейчас — какое возрождение, какое воодушевление, какое аллегретто весны, сейчас, именно сегодня, на второй день рождества, и в любой день, что давно уже перестал быть безымянным.
Но вот я подымаюсь на гору, оставив за собой старый мост; нужно перевести дух, я ведь уже не мальчишка, и с моей стороны было бы неуместным кокетством, если бы я по-юношески взбегал на крутой холм, на одной стороне которого широким фронтом вздымается крепость, а на другой лепятся старые милые домишки, за ними расположен городской вал, а ниже — сады и еще ниже помолодевший, старый, невообразимо прекрасный город.
Итак, вперед, помаленьку, и все мысли о времени, чтобы ни минуты не упустить из драгоценной встречи, где речь пойдет об очень важных вещах, хотя осуществить их не так уж просто.
При этом ни на миг не прекращаешь думать обо всем понемногу, прясть бесконечные нити мыслей, даже если это сверкающие нити радостных мыслей, из которых можно соткать прекрасное платье для всех нас. Иногда вдруг возникает отзвук вчерашнего дня, замирающий, как струна арфы, например, перед домиком с saletto, маленьким итальянским балкончиком: в этот дом мы однажды чуть не вселились, но он был для нас слишком далек от центра.
Но довольно мечтать, дорога бежит вперед, вот я уже на площади, еще один поворот, мимолетный привет маленькой церквушке, часы которой показывают без двух минут два, и скорей в мощное здание, вверх по лестнице, как будто мне двадцать, а не вдвое больше. Эх, хватило бы сил пробежать еще немного!..
И гляди-ка: бегу, и как раз в эту минуту начинается сладкий колокольный перезвон, возвещающий два часа, и ты стучишься в дверь, стучишься в дверь товарища Н. и входишь…
И не правда ли, мои дорогие, не правда ли, дорогие мои друзья, мы с вами люди скупые на слова и не можем мириться с тем, что некто раздувается, как воздушный шар, и пишет роман, содержание которого не тянет даже и на рассказ, на анекдот, на короткую сценку?
Но кто поверит, что существуют мелкие вещи, о которых можно было бы написать толстенные книги, и бывают пустячные обстоятельства, в которых вдруг натыкаешься на самое главное, и хочется говорить ангельским языком, чтобы убедить всех, кого это касается, что речь здесь идет о всех нас, и что в Мельчайшем сокрыто Величайшее, и что мелкие жулики станут разбойниками, если их не ударить по рукам положенным образом и своевременно. И кто из нас мог бы разжалобиться, и кого из нас утешило бы, если бы нам четко и вежливо объяснили, что товарища Н. давно уже нет на месте, потому что он и думать забыл о том, что вызвал кого-то к себе к двум часам, он давно уж на заседании, а в шкафу висит пальто товарища Н., но, к сожалению, это только пальто, а не сам товарищ Н. собственной персоной. Вот если бы он сам висел в шкафу, лично товарищ Н., а не его пальто, то в этом было бы нечто варварское, но отчасти и примирительное, ибо самонаказание злодея есть торжество справедливости. На него навалились бы все его грехи, он сразу понял бы, что жить так дальше не годится, и ему стало бы ясно, каким унылым и ненужным товарищем он был. Он морально надломился бы под тяжестью не сдержанных им слов, нарушенных сроков, невыполненных обещаний и не смог бы ожить вновь, так как ему вдруг стало бы ясно его самое низкое и тяжкое преступление: он не уважал люден, время, товарищей, время товарищей, их существование, их работу, их усилия, их устремления, их надежды, их веру в серьезность слов товарища Н., что не могло быть ерундой, ибо речь шла о самом товарище Н., которого доверие масс удостоило такой важной должности.
Но товарищ Н. был на заседании, а разве заседание не столь же важно, как… Да, а как что?
Однако хватит, мы не собираемся выслушивать дальнейшие вопросы. Мы только хотим поднять палец, дорогие товарищи, длинный указательный палец, которым мы указываем на мелких и средних негодяев, чтобы своевременно предостеречь всех, кого это касается, и не дать им дорасти до крупных размеров, а разом накрыть их крышкой от пишущей машинки.
Давайте же, друзья, прогоним товарищей Н. ко всем чертям, потому что товарищам, которые не уважают других товарищей, делать в нашей партии нечего.
Критика
Поділитися