К изучению научного наследия Ф. А. Эмина-историка

М. Б. Свердлов

Федор Александрович Эмин (1735-1770) являлся литератором и переводчиком. Но в период подъема в России интереса к отечественной истории он опубликовал в 1768-1769 гг. трехтомный труд «Российская история жизни всех древних от самого начала России государей, все великие и вечной достойные памяти императора Петра Великого действия, его наследниц и наследников ему последование и описание в Севере златого века во время царствования Екатерины Великой в себе заключающая» (на титульном листе первого тома указан 1767 г.) [3, с. 272]. Судя по названию, эта работа должна была стать многотомной и излагать российскую историю до 1760-х гг., но повествование доведено в третьем томе только до 1213 г. Разыскания автора остановила смерть.

Отношение к творчеству Эмина-историка в историографии различно. Уже в конце XVIII - начале ХІХ в. историков не удовлетворяло неверное цитирование им исторических источников, выдумывание несуществовавших авторов и исторических фактов (А. Л. Шлёцер, М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин, Е. Болховитинов), хотя тогда же Я. А. Галинковский отметил знание Эминым многих европейских и восточных языков, исторической литературы и критическое отношение к ней, умение осмыслить значение исторических событий. Впрочем, негативное отношение к Эмину и его «Российской истории» в последующей историографии преобладало [историографический анализ см.: 10, с. 243-252; 5, с. 462-464; см. там же литературу]. Некоторые историки-профессионалы в своих обобщающих трудах даже не упомянули Эмина и его трехтомную «Российскую историю» в своих историографических исследованиях (В. О. Ключевский, Л. В. Черепнин, А. Л. Шапиро).

В отличие от многочисленных критических характеристик Эмина как историка Е. Б. Бешенковский считал, что он многие источники и факты не выдумывал, а следовал за уже существующей литературой. Поэтому, по его мнению, место «Истории» Эмина в русской историографии XVIII в. еще не определено [3, с. 288-289].

Действительно, в негативных для исторического труда Эмина обобщающих характеристиках не было раскрыто его конкретное содержание. Не был учтен литературный фактор в изложении исторических сюжетов. В данной связи существенны наблюдения филологов над творчеством Эмина-писателя, публицистическая составляющая его романов [8].

Обобщая наблюдения предшественников и свои собственные над литературным творчеством Эмина, В. П. Степанов отметил свойства псевдомемуаров в его авантюрных романах. В литературных произведениях он обсуждал вопросы воспитания, религии, этики, сословного строя общества, справедливости судов. Положительно изображая патриархальную утопию, близкую к идеям Ж.-Ж. Руссо, он эклектично соединял взгляды античных моралистов и публицистов эпохи Просвещения. Степанов обоснованно отметил в его «Российской истории» литературные начала: стремление «прежде всего к литературно обработанному изложению событий, скрепленному моралистическими рассуждениями», широкое применение «приемов драматизации и распространения повествования, ориентируясь на античные образцы» [13, с. 446-447, 449; см. там же литературу].

Такой накопленный исследовательский опыт способствует раскрытию особенностей творческого стиля Эмина в написанной им «Российской истории».

Реальное содержание биографии Эмина до его прибытия в Россию едва ли удастся установить, поскольку сам он, прекрасный литератор, относился к излагаемым событиям своей жизни как к приключенческому роману. Вероятно, документы, основанные на его показаниях, автобиографические экскурсы в его сочинениях столь же литературного происхождения. Достоверным можно считать лишь то, что после долгих скитаний по владениям Османской империи и европейским странам Эмин появился в Петербурге в 1761 г. О том, в каких государствах побывал этот литературно одаренный человек с прекрасными способностями к усвоению иностранных языков, свидетельствует тот факт, что на экзамене вскоре после прибытия в Россию, было установлено владение им итальянским, испанским, португальским, английским, польским и русским. Знал он также латынь. На турецком Эмин мог только говорить. В России он основательно овладел французским языком [4, с. 186203; 2, с. 184-186].

Эмин начал свою деятельность в России 11 июля 1761 г. со службы переводчиком в Коллегии иностранных дел. Также он обучал в Академии художеств итальянскому языку. Впрочем, жалование было небольшим. Поэтому ему пришлось заняться в 1763-1766 гг. переводом литературных и научных произведений с португальского, итальянского, французского, английского и латинского языков. В его литературных произведениях, сатирическом журнале «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым» (1769, июль-декабрь) изображены реалии российской общественной, литературной и научной жизни, а также отношение к ним самого автора [12, с. 207-225]. Как с осуждением писал Эмин в пятом письме «Адской почты», в условиях екатерининского правления 60-х гг. конкретных политиков и литераторов критиковать было нельзя [1, с. 23].

После 1766 г. Эмин прекратил занятия литературой, сосредоточившись на исторических разысканиях. Начал он с перевода недавно изданной тогда «Истории Российской империи при Петре Великом» Ф. М. Вольтера. Эмин представил этот перевод в Академию наук 5 июля 1767 г. Но уже к 25 сентября он отказался от намерения его публиковать, отдав в академическую типографию первый том своего труда «Российская история».

В предисловии к этой книге Эмин сформулировал задачи истории как «первой и нужнейшей науки». Одна из них - исследовательская и одновременно обучающая, патриотическая, сформулированная в категориях эпохи Просвещения: «показать каждому гражданину начало его отечества, оного свойства, различность народов, оных происхождение, действие, склонности, нравы». Другая задача традиционно указывала назначение истории как «учительницы жизни» [14, с. VII]. Между тем все более становилось очевидным, что история никого никогда ничему не научила, поскольку все события происходили в соответствии с обстоятельствами своего времени.

Так же двойственно, с конструктивными наблюдениями (и здесь же с банальными, и даже ошибочными суждениями) написаны все три тома «Российской истории». Но во всех случаях Эмин проявил самостоятельность своих взглядов, подчас удивляя своей интуицией, которая возмещала ему недостаток профессиональных знаний.

Эмин обоснованно критиковал В. Н. Татищева за использование им сведений, содержащихся в сочинении М. Стрыйковского, который, по словам Эмина, «весьма много писал с правдою несходного». Впрочем, здесь же он осудил Татищева за то, что тот отрицал пребывание в Новгороде апостола Андрея Первозванного и происхождение русских князей от библейского Мосоха. Если ошибочность второго суждения очевидна, то правоту Татищева в мнении о миссии апостола Андрея на Руси подтвердили научные исследования значительно позднее.

Эмин допускал свободу дискуссий и выбора исторических источников. Но сам он следовал «лучшим древним авторам». Таким источником стала для него Радзивиловская или Кенигсбергская летопись. Она, как сейчас хорошо известно, содержала в своем составе значительно более древние северо-восточные летописные своды последней четверти XII - начала XIII в. [7, с. 248-251]. В то же время он критически характеризовал те известия Никоновской летописи, которые «несходны с Нестором и с прочими», т. е. с более древними летописными сводами. Эмин писал о преимуществах «Нестора» и в сравнении с западными хрониками и анналами: «<...> я не только в наших, но и во внешних летописцах такого беспристрастия и точности не нахожу, какою наполнен Нестор, ибо сей историк меньше всех почти древних писателей баснословен, а я по большей части верил тем древность описывающим авторам, которые с правдою сходнее писали. Особливо боялся наполнить историю мою странными чудесами и многими баснями, дабы вместо исторических описаний не набаять тому сказок».

Впрочем, заявлять такие принципы было легче, чем их осуществлять, что требовало высокой профессиональной подготовки в исторических исследованиях.

В дискуссии о происхождении варягов Ф. А. Эмин решительно возразил против мнения Т. З. Байера о шведском происхождении Рюрика и его варягов. В этой идее, не называя своего предшественника, он поддержал позицию М. В. Ломоносова в его дискуссии с Г. Ф. Миллером, происходившей в особых обстоятельствах правления Елизаветы Петровны конца 1740-х гг. Но Эмин не учел, что мнение Ломоносова об этнической принадлежности варягов изменялось вследствие собственных научных разысканий, новых условий распространения идей Просвещения в России в 50-е гг., а также начала правления Екатерины II. Вот как Ломоносов сформулировал этническую принадлежность варягов в посмертно изданной в 1766 г. «Древней Российской истории»: «Какого происхождения сие имя, о том имеем немало сомнительных догадок. Но всех справедливее быть кажется, что производится от общего речения всем северным народам» [6, с. 203-204; 11, с. 548-587, 604-739, 742-743].

Таким образом, Эмин поддержал мнение М. В. Ломоносова об этнической принадлежности варягов лишь формально и частично, не учитывая конкретных обстоятельств научной разработки своим предшественником этой темы. Литературное преувеличение отдельных наблюдений Эмин допустил, утверждая, что «<...> все почти европейские народы должны искать своих праотцев в землях, ныне России принадлежащих». Такой обобщающий вывод Эмин сделал на основании переселения готов, угров (венгров) и гуннов в другие европейские земли из Восточной Европы [14].

Впрочем, Эмин не замечал, что его авторские принципы, сформулированные в «Российской истории», не только эклектичны, но и противоречивы. Абсолютизация мнения о славянской принадлежности варягов исключала восточных славян и Русь из общеевропейского контекста так называемой «эпохи викингов», противопоставляла их историческое развитие другим европейским странам. Суждение о России как родине «праотцев» «всех почти европейских народов», напротив, абсолютизировало их древнейшие этнокультурные связи. Попытке противопоставить в «варяжском вопросе» историческое развитие Руси и других европейских стран противоречили также латиноязычные и византийские авторы, по словам Эмина, «писавшие о делах славянских» [14, с. ХХV-XXVI]. Они свидетельствовали о Руси в едином европейском политическом и культурном пространстве. Такому принципу единства следовал и сам Эмин в своей «Российской истории», излагая политические и династические связи Руси с другими европейскими государствами. В этом он продолжил опыт, уже накопленный в трудах В. Н. Татищева, Т. З. Байера, М. В. Ломоносова, Г. Ф. Миллера.

Обладая самостоятельным мышлением, Эмин осознанно не последовал за А. Л. Шлёцером в его описательной периодизации российской истории на «рождающуюся», «разделенную», «утесненную», «победоносную», «процветающую». Эмин показал истоки такой периодизации в трудах «римских богословов» [14, с. XLVI-XLVII]. Впрочем, в своем изложении событий российской истории он обещал читателям беллетризацию повествования: «Но должен я всех уведомить, что многие речи, которые в сей истории разные говорят лица, выдуманы». С одной стороны, он обещал «каждое минувшее действие описывать обстоятельно, находить оного причины», что подразумевает аналитической изложение событий. Но допускал Эмин также домысливания, «следствия, которые хотя, может статься, по случаю и не были, однако легко бы быть могли» [14, с. XLIX, L-LI]. Такому принципу Эмин следовал во всех трех опубликованных им томах «Российской истории».

Таким образом, в литературных произведениях и в «Российской истории» Эмин проявил одинаковые свойства патриотизма и идеологизации, компилятивности, пересказа использованных текстов, их авторской литературной переработки. Такие авторские принципы оказали значительное воздействие на изложение Эминым основных событий российской истории.

Наряду с компилятивностью, заимствованиями у других авторов, прежде всего у М. В. Ломоносова, в первом томе «Российской истории» Эмина отмечаются его самостоятельные наблюдения при изложении древнерусской истории Х - первой половины XI в., в анализе исторических источников, содержащих сведения об этом периоде. В источниковедческих суждениях особое значение приобретает его мнение о времени происхождения Краткой Русской Правды, сохранившейся в составе Новгородской первой летописи. Пространная Русская Правда была тогда неизвестна.

Краткая Русская Правда была открыта В. Н. Татищевым в Академическом списке Новгородской Первой летописи. Анализируя содержание Правды, он установил ее двухчастную структуру. Первую ее часть, которую в последующей литературе стали называть Правда Ярослава или Древнейшая Правда (ст. 1-18 по современному делению на статьи), Татищев охарактеризовал как изданный Ярославом «древней закон предков своих», т. е. закон, который существовал значительно ранее времени его правления. Эту часть Правды он идентифицировал с «законом русским», нормы которого указаны в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. Другое доказательство Татищева происходило из мнения об особом значении закона в абсолютистском монархическом государстве: Гостомысл, Рюрик и назначенные им князья не могли бы судить, если бы у них не было общего письменного закона. Для доказательства древности первой части Правды он указал также использованное в ней древнее слово скот как обозначение денег.

В изучении Русской Правды Эмин пошел путем В. Н. Татищева, но независимо от него и на новом уровне. В соответствии с исторической концепцией эпохи Просвещения, прежде всего теорией Ф. М. Вольтера, прогресс общества определялся уровнем развития цивилизации, которая противостояла варварству. По Эмину, Руси времени правления Ярослава Мудрого были свойственны христианство, письменность, Русская Правда, «не сходная с Божественным законом», а также международные династические союзы. Поэтому он решительно не согласился с мнением А. Л. Шлёцера о Правде как законе времени Ярослава. Определяющим для него стало содержание ее статей. Их содержание, по Эмину, было архаичным, а потому их происхождение было «гораздо прежде» «времени Ярославова». Подтверждая вывод о древнем происхождении Правды, Эмин вновь привел просветительский аргумент: «Напротив того, при Ярославе Россия была в самом цветущем состоянии». Такое мнение стало для Эмина поводом для его размышлений об особенностях последующего исторического развития России, об упадке в ней просвещения в условиях внутренних распрей и враждебного окружения [14, с. 386, прим. б, с. 390-391].

Эмин внес свой конструктивный вклад и в изучение истории Новгорода, в котором сформировался и существовал во второй половине XII - середине XV в., до присоединения к великому княжеству Московскому, политический строй, отличный от северовосточных русских княжеств. В условиях проектов екатерининских преобразований Эмин, характеризуя политический строй Новгорода, сосредоточился на его особенностях, используя западный термин магистраты. Он продолжил намеченный Г. Ф. Миллером метод сопоставления Новгорода с западными городами, автономными по отношению к государевой власти или независимыми от нее [9, с. 350]. Но в отличие от Миллера Эмин сопровождал известные ему факты домысливаниями. Возможно, в представлениях о городском устройстве Новгорода некоторые исторические реалии в переосмысленном виде совместились у него с обсуждаемыми либералами проектами реформирования российских городов в 60-е гг. XVIII в.

Эмин развил отдельные наблюдения предшественников над политическими и династическими связями Руси с западными странами на основе древнерусских, византийских и западных исторических источников в обширные экскурсы, касающиеся сложной системы взаимоотношений многих государств Юго-Восточной, Центральной и Восточной Европы. Таким образом, домонгольская Русь оказывалась постоянно включенной Эминым в общеевропейский исторический контекст [14, с. 297-302, 372-373, 429-448 и др.; 15, с. 19-29, 129-149 и др.; 16, с. 79-80 и др.].

Впрочем, в «Российской истории» Эмина его современников и потомков более интересовали его фактические ошибки, домысленные исторические события и речи персонажей, неясно указанные исторические источники. Оправдывая особенности своего труда, Эмин пытался объяснить свои отличия от летописца. Он отметил общегосударственное назначение труда «Нестора»: «Славный наш Нестор писал свою летопись не яко историк, но яко держатель государственных записок». Эмин подчеркнул особенности труда летописца, подразумевая его сопоставление с историками своего времени, эпохи Просвещения: «В нем цена добродетелям и порокам не полагается; будущее, из настоящего изтекающее и для просвещения весьма потребное, не рассматривается; описанным действиям свидетели не представлены и причины оных не сыскиваны». Иначе говоря, по мнению Эмина, историк в своем произведении должен давать оценки действиям добродетельным и порочным, изучая настоящее, выявлять в нем то, что необходимо просвещению народа и страны в целом, устанавливать причины происходивших событий и приводить доказательства своим суждениям. Впрочем, Эмин высоко оценил «Нестора» за то, что он смог «такую написать летопись, из которой просвещенного рассуждения догадка всю истину почерпнуть может», т. е. она содержит так много сведений, что на их основании просвещенный читатель сможет установить истинное содержание событий.

Далее Эмин конкретизировал свое понимание исторического исследования. Он исходил из суждения, в соответствии с которым «все обыкновения (здесь, традиционные порядки. - М. С.) имеют свои начала и причины», имеют свою предысторию. Особая сложность труда историка, по Эмину, заключается в том, что в таком огромном числе «обыкновений» с их историями или «баснями» (здесь - вымышленными повествованиями) «весьма трудно сыскать тот скрытый узел, который в одно собрание все обыкновения с настоящими оных началами и причинами связывает и в желанное приводит согласие». Таким образом, он заявил, что основной задачей историков является установление скрытого комплекса причин, который определял последующее развитие традиционных порядков и событий в их взаимной связи. При этом он как человек эпохи Просвещения предупредил тех, кто «преданиям их отцов слепо веря, к истинному рассуждению и мысли свои обратить страшится», что они «никогда не узрят» «сей истинной связи» [16, с. IV-V; выделено нами]. «Преданиям отцов» Эмин предпочитал современное аналитическое просвещенное мышление современного человека.

Анализ общественных взглядов, литературного творчества, а также исторических разысканий Эмина позволяет установить целостность и последовательность его определяющей концепции. Ей свойственны просветительские принципы прогресса, социальных преобразований на гуманных основаниях справедливости, либерализма, народной пользы. Вместе с тем он последовательно демонстрировал чувство патриотизма, которое проявлялось в стремлении просвещения, образования россиян, объяснения им места и значения России в международном контексте.

Едиными были авторские принципы Эмина в написании литературных и исторических произведений. Он в равной мере пересказывал в беллетризованной форме использованные материалы, отбирая их и домысливая необходимые для литературного повествования сюжеты. Данные наблюдения историков литературы и историографов в полной мере обоснованны. Между тем остались необъясненными причины перенесения принципов литературного творчества на разыскания историка.

По нашему мнению, оно произошло вследствие того, что Эмин, перейдя от литературного творчества к историческим разысканиям, продолжал видеть один объект изучения - человеческое общество, не учитывая качественных различий между особенностями и возможностями литературного и исторического познания. Литература познавала действительность, в том числе историческую, в образах, тогда как историческая наука - в изучении общества в прошлом на основании информации всех видов исторических источников, критического их изучения и последовательного применения этих наблюдений при исследовании исторических фактов.

Воспринимая историческое изучение как процесс литературный, преимущественно повествовательный, Эмин заимствовал без изменений или переосмысливал наблюдения своих предшественников, преимущественно М. В. Ломоносова, хотя и расходился с ним во мнениях, а также подвергал их критике.

Между тем как человек хорошо образованный и самостоятельно мыслящий Эмин внес свой вклад в изучение российской истории. Он поддержал намеченное Петром Великим и развитое последующей российской историографией светское изучение истории России в едином европейском пространстве. Эмин первым стал последовательно рассматривать международные связи Древней Руси как составную часть сложной системы международных отношений в Юго-Восточной, Центральной и Восточной Европе. Такое понимание международного контекста истории Руси способствовало тому, что он поддержал уже существовавшую в российской историографии тенденцию характеризовать новгородское политическое устройство как свойственное западным городам, независимым от власти государей и находившимся в договорных отношениях с ними.

Эмин сделал ряд обоснованных новых наблюдений над содержанием Радзивиловской и Никоновской летописей, которые уже активно изучались и использовались в российской историографии, особенно первая из них, в начальной части которой обоснованно видели тогда сохранившийся труд Нестора, как считали тогда, первого летописца. При этом Эмин осознанно избрал для изложения событий древнерусской истории Радзивиловскую летопись. Впрочем, делал он это непоследовательно, а значение уже известной тогда Новгородской Первой летописи не оценил. Эмину принадлежат некоторые конструктивные наблюдения над содержанием русско- византийских договоров. Он первым включил в повествование о древнерусской истории Краткую Правду Русскую, в содержании которой проследил ее древнейшие начала.

Эмин, видимо, первым наметил изучение основных причин изменений в древнерусской культуре как следствия политической раздробленности ранее политически единого государства.

Таким образом, анализ творчества Эмина-историка не только подтверждает многие из критических наблюдений над ним в предшествующей историографии, но также свидетельствует о его существенном значении в развитии исторических идей в российской исторической науке.

Список литературы:
Адская почта. - СПб., 1769. - Июль.
Арзуманова М. Новое о Ф. Эмине // Русская литература. - 1961. - № 1.
Бешенковский Е.Б. Историографическая судьба «Российской истории» Ф. А. Эмина // История и историки: историограф. ежегодн. 1972 г. - М., 1973.
Бешенковский Е.Б. Жизнь Федора Эмина // XVIII век. // Сб. 11: Н.И. Новиков и общественно-литературное движение его времени. - Л., 1976.
Валк С.Н. Избранные труды по историографии и источниковедению: науч. наследие. - СПб., 2000.
Ломоносов М.В. ПСС. - М.; Л., 1952. - Т. 2.
Лурье Я.С. Летопись Радзивиловская // Слов. книжников и книжности Древней Руси. - Л., 1987. - Вып. 1.
Лященко А. К истории русского романа: Публицистический элемент в романах Ф.А. Эмина. - СПб., 1898.
Миллер Г.Ф. Краткое известие о начале Новагорода и о происхождении российского народа, о новогородских князьях и знатнейших оного города случаях // Ежемес. соч. и изв. о учен. делах. - СПб., 1761.
Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. - Л., 1965. - Ч. 2.
Свердлов М.Б. М.В. Ломоносов и становление исторической науки в России. - СПб., 2011.
Серман И. З. Из истории литературной борьбы 60-х годов XVIII века (Неизданная комедия Федора Эмина «Ученая шайка» // XVIII век // Сб. 11: Н. И. Новиков и общественно-литературное движение его времени. - Л., 1958.
Степанов В. П. Эмин (Эминовский) Федор Александрович // Слов. рус. писателей. - СПб., 2010. - Вып. 3.
Эмин Ф. Российская история жизни всех древних от самого начала России государей, все великие и вечной достойные памяти императора Петра Великого действия, его наследниц и наследников ему последование и описание в Севере златого века во время царствования Екатерины Великой в себе заключающая. - СПб., 1767. - Т. 1.
Эмин Ф. Российская история <...>. - СПб., 1768. - Т. 2.
Эмин Ф. Российская история <...>. - СПб., 1769. - Т. 3.