Арсений Тарковский: лирическое «я» и поэтическая философия

Волков В.В.*
Тверской государственный университет, г. Тверь

Интерпретируется содержание основного концепта лирики Арсения Тарковского - Вестник, рассматриваются базовые элементы и свойства его поэтической философии: установка на поэтическую трансмутацию, вневременной хронотоп, богоподобие поэтического делания, интерме- диальность человеческого «я» и др.

Ключевые слова: лирический герой, вестник, концептосфера, семан­тический континуум, сингулярность.

Поэзия Арсения Тарковского удивительно цельна, несмотря на то, что первое из опубликованных стихотворений написано в 1929-м, а последнее - в 1983 году. Удивительны не только постоянство тем и цельность поэтиче­ской философии, но и не зависящая от возраста смысловая глубина: нет ни «раннего», ни «позднего» Тарковского, есть один лирический герой, про­несший сквозь все испытания, в том числе через Великую Отечественную, цельность своего «я».

Центральное звено концептосферы Тарковского вербализовано в назва­нии сборника «Вестник» (1966-1971). Вестник в прагмастилистическом [2] прочтении - не как тот, кто ««кто присылает, пишет, подает или приносит весть о чем» (В.И. Даль), в соотнесенности со словообразовательной парой ведать > весть „знаемое’, не как ангел в его этимологически исходном зна­чении (гр. aggelos „вестник, посланник > ангел’), но как медиум (из лат. medium „середина > нечто среднее, находящееся посреди, занимающее про­межуточное положение > центр, средоточие’) - не в поверхностно-обиход­ном современном прочтении „посредник между людьми и миром духов’, а в непосредственно-поэтическом ощущении своего мужественного [4] «средин­ного» положения как в пространстве, так и во времени мироздания (здесь и далее цит. по: [10]):

Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост -
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.

Весть Тарковского не банальное «сообщение, известие». Его весть - пе­реход от эзотерического к экзотерическому, от «тайнознания» к «явнознанию», от знания для избранных к знанию для всех. Точнее, поэтическое при­глашение прикоснуться к тайному, проявление трансмутации [3, с. 192-202] лирического «я», религиозной установки сознания [6] как одного из фунда­ментальных свойств «человека эстетического» [5] Такое предназначение вестника точно охарактеризовал Даниил Андреев: «Вестник - это тот, кто, будучи вдохновляем даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющиеся из миров иных» [1, с. 350]. Вестничество и гениальность - разные явления, хотя иногда и совмещающиеся. Один из основных признаков вестничества - «... чувства, что ими и через них говорит некая высшая, чем они сами, и вне их пребывающая инстанция» [1, с. 351].

Тайна, даже провозглашенная, не может стать чем-то общепонятным, обыденным. Тайное постигается через возвышение обыденного. Способ возвышения - поэтическое слово: метафора, которая воздвигает барьер, предоставляя возможность его преодолеть в опоре на родной язык. Тайное в поэтической метафоре - полураскрыто.

Весть Тарковского не нова, она о единстве человека, мира и Бога; ново - непосредственное переживание этого единства и метафорика. Мысль о един­стве микрокосмоса и макрокосмоса, человека и Вселенной, хотя и не всегда явно, лежит в фундаменте любой культуры. Мысль о богочеловечестве, спо­собность непосредственно переживать свою соприродность Богу - достоя­ние по преимуществу русской души. Причём это переживание двувекторно: с одной стороны, в человеке как микрокосме отражается великое - Бог и Вселенная; с другой стороны, человек как богоподобный макрокосм несет в себе микрокосм - Вселенную: «И я ниоткуда / Пришел расколоть / Единое чудо / На душу и плоть, // Державу природы / Я должен рассечь / На песню и воды, / На сушу и речь. // И, хлеба земного / Отведав, прийти / В свечении слова / К началу пути».

Пафос стихотворения - в самоотождествлении лирического героя с Три­единым. Не кто-нибудь - я! - подобно Богу Отцу вношу в хаос - сложность, разделяя телесное и духовное: «душу и плоть», «песню и воды», «сушу и речь». «Человеческое сердце, - писал С.Л. Франк в книге “С нами Бог: Три размышления”, - что бы ни думал сознательно сам человек - так устроено, что и центр его тяжести, и точка его опоры находятся в ином месте, вне кру­га его чувственно-телесного бытия» [11, с. 296]. Поэтому земное человече­ское призвание - внести сложность, создать, по выражению И. Пригожина и И. Стенгерс, «порядок из хаоса» [9], - не может завершиться иначе, как воз­вращением к «точке опоры». Герой Тарковского знает, что - подобно Богу Сыну - предстоит вернуться «к началу пути», к Отцу Своему Небесному, - вернуться «в свечении слова» (поскольку слово, Логос - это предвечный Христос). Триедин Господь, человек подобен ему и в этом.

Может показаться на первый взгляд странным ниоткуда в самой первой строке; но человек не может помнить, где душа его пребывала до земного воплощения. «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, от­куда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3: 8).

Еще глубже чувство соприродности человека троичному Богу, чувство, что человек, по словам С.Л. Франка, «... не одинок в бытии, не есть существо, неведомо откуда взявшееся и неведомо как и зачем брошенное в мир, а есть сам выражение глубочайшей первоосновы бытия и потому в глубинах бытия имеет нечто родственное себе, на что он может опереться» [11, с. 301], выра­зилось в стихотворении «Явь и речь», в центральной его строфе:

Не я словарь по слову составлял,
А он меня творил из красной глины;
Не я пять чувств, как пятерню Фома,
Вложил в зияющую рану мира.
А рана мира облегла меня;
И жизнь жива помимо нашей воли.

Сожмём первые две строки, чтобы нагляднее оказались семантико-син­таксические связи: «... словарь … меня творил из красной глины». Бог Отец, давший тело, и Бог Дух Святой, давший этому телу жизнь, и Бог Сын - эта «рана мира», что «облегла меня», - вот три части «я» и лирического героя, и каждого из людей. Да, «жизнь жива помимо нашей воли».

Эта весть - вневременная. Отсюда мотив призванности и бессмертия вестника, как в стихотворении «Жизнь, жизнь»:

Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.

Что есть время в поэтическом восприятии Тарковского? Главное его свойство - цельность. Не в смысле континуальности и вытекающей из нее сугубой условности членения непрерывного потока на мгновения или века, но в смысле сингулярной слиянности прошлого, настоящего и будущего. Это сингулярность «без времени, верха и низа», в нем концы, начала и «се­редины» сплавлены в вечности - всех, в бессмертии - вестника.

«Раскрутка» сингулярного времени в историю (по В.В. Налимову, «рас­паковывание семантического пространства» [8]) - историю всех людей вме­сте или в историю жизни отдельного человека - не отменяет того, что все условные точки на временной оси существует в сингулярности «одномо­ментно»: «грядущее свершается сейчас», и это «сейчас» нераздельно с прошлым:

Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом, -
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.

«... Все пять лучей останутся у вас» - формула универсальной связи времен, а не поэтическая самонадеянность на признательность потомков.

О сингулярности времени - без термина сингулярность - Тарковский говорит на языке не только высокой поэзии, но и обихода, с легкой самоиронией. «Четверо нечленов профсоюза» в стихотворении «Новоселье» - Ат­лант, Сизиф, Геракл и Одиссей (ныне обыкновенные грузчики) - помогают хозяину переселиться в новую квартиру. Помогли. Ушли. Остался неизвест­но откуда появившийся Пен. И - «Как древле - прадед, / мамонтовы кости / На нем / рубил / хозяин /топором!».

Биография Арсения Тарковского пока не написана. Думается, придет время, и мы узнаем, что за таинственный предмет обихода оказался возвы­шенным до сакрального Пня. Дело не в этом. Сосредоточимся на метафори­ке: старый дом (или квартира?) - «пещера»; «переехать» оттуда помогают - именно в такой, вполне соответствующей ходу истории последовательности и названы имена «нечленов профсоюза» - «Атлант, Сизиф, Геракл и Одис­сей»; именно они втаскивают «Попокатепетль дивана, / Малиновый, как первозданный рай». Действительно, с культурно-исторической точки зре­ния, христианский рай - явление более позднее, чем времена, когда совер­шал свои подвиги Геракл или странствовал Одиссей. «Переезд» на новую квартиру оказывается «размазанным» по всей истории человечества, а в фи­нале время сворачивается в нечто вроде листа Мёбиуса: ведь «мамонтовы кости» рубит вовсе не прадед, а сам хозяин на празднике новоселья!

Теперь не шуточное (и нешуточное) стихотворение - одно из тех, что можно считать знаковыми в творчестве Тарковского, концентрирующими его художественную философию, в данном случае философию времени:

Я по каменной книге учу вневременный язык,
Меж двумя жерновами плыву, как зерно в камневерти,
И уже я по горло в двухмерную плоскость проник,
Мне хребет размололо на мельнице жизни и смерти.

Что мне делать, о посох Исайи, с твоей прямизной?
Тоньше волоса пленка без времени, верха и низа.
А в пустыне народ на камнях собирался, и в зной
Кожу мне холодила рогожная царская риза.

Стихотворение загадочное. Зримо-убедительна фигура ветхозаветного Исайи, который, по словам о. А. Меня, на протяжении почти полувека «ос­тавался духовным отцом Иерусалима, советником царей, неподкупной со­вестью нации» [7, с. 57], ясен смысл эпитета прямизна - речей, всего духов­ного облика величественного старца, и смысл эпитетов, образующих своеобразный оксюморон - рогожная и царская; великолепен опять-таки зримо­убедительный образ простой мельницы из двух каменных жерновов, - но нелегко понять, что же происходит с лирическим «я»: а ведь местоимение я открывает стихотворение и затем в этой же форме или в форме мне повто­ряется еще четыре раза! В частности, во второй строфе (в ветхозаветной сцене обращения пророка к народу), в сильной анафорической позиции - в начальной и заключительной стоках: «Что мне делать, о посох Исайи, с тво­ей прямизной?», - здесь лирический герой видится преображающимся в древнего старца, сливающимся с ним в одно, а далее: «. кожу мне холоди­ла рогожная царская риза», - преображение, со-слияние завершено, уже сам лирический герой ощущает прикосновение грубого - пастушеского и одно­временно царского - одеяния.

О метафорах первой строфы. Два жернова - дни нынешний и ветхоза­ветный. А двумерная плоскость? Как известно, такая плоскость лишена толщины. Следовательно, времена слились? Жизнь и смерть неразличимы?

«Стихи из детской тетради» - это воспоминание о голодном, но полном внутреннего поэтического труда детстве, когда хотелось «ради шутки не тратить ни слова, / Сочинять величавые оды...», - а там, глядишь, четырна­дцатилетнему мальчишке «за гекзаметр в холодном вокзале» дадут «воен­ные люди» кусок черного хлеба, а матросы - закурить. Не лучшее из стихо­творений Тарковского, но процитируем эпиграф с авторизацией «Из тетра­ди 1921 г.»: «… О, матерь Ахайя, / Пробудись, я твой лучник последний...» Не Ахея, как, скорее всего, сказали бы мы сейчас, имея в виду всю Древнюю Элладу или одну из ее провинций, но именно Ахайя - по именованию в Новом Завете и как хочется прочитать это слова, если оно написано буквами древне­греческого алфавита. «Надо мной не смеялись матросы. / Я читал им: / «О, ма­терь Ахайя!» / Мне дарили они папиросы, / По какой-то Ахайе вздыхая».

Безвозвратно ли ушло волшебное слово - Ахайя? Жив ее «лучник по­следний», и лишь дремлет ее царица. «Пробудись…».

Удивительна эта перекличка гениального «Я по каменной книге учу вневременный язык...» и двух строк из детской тетради.

Поэту свойственно перевоплощаться. Перевоплощаясь - или, вернее, во-площаясь - в других, он не только дает возможность другим высказаться через себя, но и возможность раскрыться тем многочисленным «я», которые живут в нем самом. Кто живет в Тарковском? В стихотворении «Предупре­ждение» - не только люди: «Еще в скорлупе мы висим на хвощах / Мы - ранняя проба природы, / У нас еще кровь не красна, и в хрящах / Шумят си­лурийские воды… // А мы уже в горле у мира стоим / И бомбою мстим во­дородной / Еще не рожденным потомкам своим / За собственный грех пер­вородный».

Верить ли, что это «мы» включает и «я» лирического героя? А как не верить, если «мы» - это и зачаток животной жизни, и все люди - поначалу обходившиеся без богов, а потом богов нашедшие; рожденные миром и в конце концов вставшие ему поперек горла? Всё это «мы», каждый из людей - и из тех, кто был до людей. Время сингулярно. Ответственность за атомную смерть несет не один человек - все живое, что ему предшествовало, хотя бы и в палеозое.

В финале временной «лист Мёбиуса» замыкается: «Ну что ж, златовер­хие башни смахнем, / Развеем число Галилея / И Моцарта флейту продуем огнем, / От первого тлена хмелея. // Нам снится немая, как камень, земля / И небо, нагое без птицы, / И море без рыбы и без корабля, / Сухие, пустые глазницы».

Начало и конец мира сошлись в одной временной точке.

Спросим: почему о числе Галилея идет речь? Это «число» не что иное, как формула, отражающая соотношение скоростей движения точки в инер­циальной покоящейся системе и инерциальной системе, движущейся по от­ношению к первой с постоянной скоростью. Иными словами, речь идет о физическом законе.

Можно ли уничтожить физический закон? Можно, при условии, что мы уничтожаем Вселенную: например, возвращаем ее к исходному состоянию сингулярности. Но это - смысловой потенциал, лишь заложенный в метафоре «развеем число Галилея», но в контексте творчества Тарковского не реализо­ванный. Для него начало времен - это начало жизни на Земле; конец - не оп­ределен никак.

«Я» Тарковского всеохватно, «всепронзающе». «Я» - во всех и во всём. Но если тютчевское «Всё во мне и я во всём!..» охватывает по преимущест­ву пространство, хотя бы и Вселенной, то «я» Тарковского охватывает и все времена; более того, причудливо объединяет их, переставляя элементы, тво­ря из них новую систему, как в «Посредине мира»: «Я Нестор, летописец мезозоя, / Времен грядущих я Иеремия. / Держа в руках часы и календарь, / Я в будущее втянут, как Россия, / И прошлое кляну, как нищий царь».

Автор «Повести временных лет» оказывается «летописцем мезозоя»; Иеремия из своего седьмого века до новой эры переносится во «времена грядущие»; лирический герой в одно и то же время - и ветхозаветный «ни­щий царь», и часть неотделимая России, вместе с ней устремленная в буду­щее. Думается, искать в этих смешениях временных пластов какие-то кон­кретные смыслы не стоит; это просто примеры связанности всего со всем; с равным успехом на месте этих могли бы стоять другие примеры. Исключе­ние, конечно, за метафорой царь, очень для Тарковского значимой, и, разу­меется, осью будущее - Россия.

Итак, пространство Тарковского сингулярно, как и время. Человек - в любой из точек, и в этом смысле - «посредине мира». «...Все пять лучей останутся у вас» - потому что назначение поэтического труда вестническое, а весть поэта - о Божьей призванности человека к бессмертию.

*Профессор кафедры Русского языка, доктор филологических наук, профессор.

Список литературы:

1. Андреев Д.Л. Роза Мира. - М.: Иной Мир, 1992. - 575 с.
2. Волков В.В. Основы филологии: антропоцентризм, языковая лич­ность и прагмастилистика текста / Тверской госун-т. - Тверь: Изд. Конд­ратьев А.Н., 2013с. - 147 с.
3. Волков В.В. Филология в системе современного гуманитарного зна­ния: Учебное пособие / Тверской госун-т. - Тверь: Издатель Кондратьев А.Н., 2013. - 220 с.
4. Волков В.В. В чем истоки мужества? // Вестник Тверского государст­венного университета. Серия: Филология. - 2008. - № 15. - С. 41-45.
5. Волков В.В. «Человек эстетический» в романе В. Орлова «Альтист Данилов»: О квазитезаурусе жизнетворчества музыканта // Язык и культура (Новосибирск). - 2013. - № 5. - С. 179-185.
6. Волков В.В., Иванова Н.М. Религия как макроконцепт русской куль­туры: морфо- и лексикостатистика в лингвоконцептологии // Вестник Твер­ского государственного университета. Серия: Филология. - 2008. - № 15. - С. 148-157.
7. Мень А. Ветхозаветные пророки (Библейские пророки от Амоса до Реставрации. УШ-IV в. до н.э.). - Л.: Совм. издание Общества «Библиотека “Звезды”» и ЛО «Советский писатель», 1991. - 252 с.
8. Налимов В.В. Спонтанность сознания: Вероятностная теория смы­слов и смысловая архитектоника личности. - М.: «Прометей», 1989. - 287 с.
9. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. - М.: Прогресс, 1986. - 432 с.
10. Тарковский А.А. Избранное. 1929-1979. - М.: Худож. лит., 1982. - 736 с.
11. Франк С.Л. Духовные основы общества. - М.: Республика, 1992. - 511 с.