К истокам спасительной силы любви... Новое прочтение романа Е. Замятина "Мы"

К истокам спасительной силы любви... Новое прочтение романа Е. Замятина "Мы"

Гладышев В.В., Демчик Л.И.

Роман Е.И. Замятина “Мы” относится к произведениям, значение которых в истории литературы со временем возрастает. Каждое новое поколение читателей открывает в них то, что современники либо не замечали, либо просто не могли увидеть. Объективно это первый роман-антиутопия нашего века, и последующие авторы антиутопий в той или иной мере учитывали его при создании своих произведений.

Так уж получилось, что роман “Мы” воспринимается читателями и критикой как произведение социальное, в котором с редкой художественной убедительностью показаны бесчеловечность и антиличностная сущность тоталитарного общества.

Однако такое понимание романа Замятина представляется несколько односторонним, так как произведение это, на наш взгляд, является, в первую очередь, романом о любви. О любви и ее судьбе в тоталитарном обществе.

Изображая “общество всеобщего счастья”, Замятин показывает и ту цену, которую за это “счастье” приходится платить. Показывая жизнь людей, превращенных в “нумера”, писатель находит наиболее убедительные аргументы для подтверждения неестественности казарменного массового счастья. И оказывается, что именно унификация любви как самого интимного из человеческих чувств, чувства избирательности, зависящего только от самого человека, является самым страшным произволом тоталитарного общества по отношению к личности.

Таким образом, любовь и ее судьба, мотив любви — это организующее начало романа “Мы”, и связано это не только с объективным значением этого чувства в жизни человека и общества, но и с тем, что значила любовь в жизни самого писателя, какое место занимало это чувство в системе нравственных ценностей Замятина-человека.

В настоящих заметках будет сделана попытка сопоставить изображение любви в романе “Мы” и понимание этого чувства писателем в его собственной жизни. Для этого используется сопоставительный анализ текста романа-антиутопии и писем Замятина к жене, Людмиле Николаевне, которые впервые изданы полностью в 1997 году Российской национальной библиотекой.

Заметим, что, будучи явлением литературы, письма писателя, как никакая другая форма литературной деятельности, выражают и отражают внутренний мир художника, показывая в нем “сокровенного человека”, иногда тщательно скрываемого в жизни. Вот почему письма Замятина к жене столь важны для понимания отношения писателя к тому, что принято называть любовью.

Долгие годы Людмила Николаевна была самым близким для Замятина человеком.

Интересен тот факт, что первые читатели - люди, хорошо знавшие Замятина, отмечают определенное сходство между автором и его героем: “...был Разумник-Иванов, завтракал, сидел долго. Читал он мой роман, очень ему понравился. Основное его возражение, что Д-503 мыслит так же, как я... слишком современно-импрессионистски и образно”. Детальное знакомство с письмами Замятина к жене дает основания продолжить эту мысль и говорить о том, что герой романа в значительной мере и чувствует так же, как автор. Разумеется, ставить знак равенства между Замятиным и его героем было бы значительным преувеличением, однако не отметить их несомненное сходство, в том числе и в понимании “философии любви”, переживаниях, связанных с этим чувством и отношением к любимой женщине, невозможно.

Таким образом, при анализе романа “Мы” и писем Замятина к жене нами будут рассмотрены следующие основные моменты: как понимают автор и его герой сущность любви, как это чувство соотносится с их жизненной позицией, какое выражение находит любовь в их жизни; что значат для них любимые и как они к ним относятся. При этом нами делается попытка проследить за тем, как духовный мир и нравственный опыт Замятнна-человека воплотились в его произведении. Особое внимание будет обращено на художественную деталь — основное в поэтике Замятина средство создания художественного образа.

Прежде всего следует обратить внимание на то,что и автор, и его герой — это люди рассудка, причем именно рассудком проверяется все то, что посылает им жизнь. Однако для Д-503 рассудок — это единственная доступная ему (до появления “души”) форма осознания действительности: “Закрывши глаза, я мечтаю (разрядка наша — В.Г., Л.Д.) формулами...” (Здесь и далее цитируется по изданию: Замятин Е.И. Избранные произведения. Повести, рассказы, сказки, роман, пьесы. — М., 1989). Противоречия между чувством и разумом героем вначале не осознаются, он мучительно пытается понять, что же с ним происходит. Ответ дает ему врач, сообщающий, что все дело в том, что “по-видимому, у вас образовалась душа”. Таким образом, любовь, которая, собственно, и привела к «образованию любви», изначально воспринимается героем как некая болезнь, разрушающая нормальную жизнь и устоявшийся порядок вещей, причем болезнь эта, похоже, относится (как это кажется и самому герою) к разряду неизлечимых...

В одном из писем к Людмиле Николаевне, тогда еще даже и не невесте, а “дорогому моему другу”, Замятин, находящийся з Лебедяни, проникновенно описывает апрельский дождь, который видится ему в торжествах жизни и счастья. После пронзительного по чистоте и глубине переживаний описания он как бы спохватывается: “Ну, а теперь, когда я написал это и прочитал, — мне смешно, мне почти стыдно! Ну скажите мне Вы, смешно ведь это, глупо? Или нет?

Так всегда со мной. Расколотый я человек, расколотый надвое. Одно “я” хочет верить, другое — не позволяет ему, одно — хочет чувствовать, хочет красивого, другое — смеется над ним. показывает на него пальцами... Одно — мягкое, теплое, другое — холодное, острое, беспощадное, как сталь...

И оно побеждает, холодное, оно побеждало всегда — с тех пор, как я стал думать...” “Расколотость”, по-видимому, не исчезала никогда, однако в начале отношений с будущей женой Замятин, находясь под впечатлением новых для него чувств, казалось, преодолевает свою потребность непременного анализа всего переживаемого, в значительной мере отдаваясь самому чувству: “Странно, потому что ново и совершенно непривычно для меня мое чувство, странно для меня, что я над ним не властен, странно для меня видеть в себе эту искренность...”

Как и для героя романа, для самого Замятина любовь представляется чем-то вроде болезни. Ибо она подразумевает возможность либо излечения, либо летального исхода, и эти судьбоносные варианты одинаково присутствуют в романе и в жизни. Однако здесь позиции автора романа и его героя расходятся.

Из писем Замятина совершенно однозначно следует, что писатель принимал любовь и все то, что она несет с собой, — от всеохватывающего счастья до глубокого горя. Мысль об “исцелении” посредством отказа от самого чувства любви для него неприемлема, какие бы душевные и физические страдания оно не несло с собой. “Совсем — я уже никогда не буду в состоянии вылечиться от тебя. Разве когда-нибудь на время и немного”. Любовь для Замятина, очевидно, представляла собой сильное, большое чувство, захватывающее человека целиком, открывающее ему в нем самом нечто такое, что ранее ему не было известно в себе, но без чего жизнь теряет смысл. Радости и горести любви одинаково дороги автору романа “Мы”, поскольку они связаны с любимым человеком. В этом плане весьма показателен фрагмент из письма Замятина от 6 августа 1930 года, когда их отношения с женой перешагнули четвертьвековой юбилей: “По нескольку раз в день вспоминаю о Вас и жалею, что Вас здесь нет: гриб в лесу — вот бы Вам сорвать! — цветы — вот бы Вам! Жарюсь на солнце — что я! вот Вы бы — это так!”

Д-503, как и сам автор романа, также страшится любви-болезни. Чувство, которое он испытывает к I, пугает именно тем, что поглощает его полностью, вызывает неведомые до сих пор желания, уводит в глубины чувственности и растворяет в другом человеке. Не случайно, что именно после такого сближения-самоотречения (“Не было розового талона, не было счета, не было Единого Государства, не было меня”), герой, пытаясь понять свое состояние, признается: “В сущности, это была правда: я, конечно, болен. Все это болезнь”.

Но отношение героя к любви-болезни не однозначно. Отдаваясь своему чувству, он начинает по-иному — по-человечески — оценивать себя и все то, что с ним происходит. И поэтому наступает момент, когда позиции автора и героя вроде бы становятся полностью схожими: “потому что я знаю, что это (фантазия. — В.Г., Л.Д.) у меня есть — что я болен. И знаю еще — не хочется выздороветь. Вот не хочется — и все”. Однако трагедия героя в том, что в его природе и фантазия, н душа, и любовь существуют, выражаясь словами Д. Оруэлла, в форме “плена атавистических желаний”. Строго говоря, это не сами чувства, а скорее, их рудименты, они вызваны к жизни внешними по отношению к герою обстоятельствами, поэтому они не могут до конца мотивировать поведение человека. Исходя из этого и не является неожиданным признание героя в конце романа: ”Мне кажется, я всегда ее ненавидел, с самого начала”. Действительно, двойственность отношения к любимой женщине была присуща герою изначально. Это роднит его с автором романа, который в одном из писем, рассказывая о периоде ухаживания за будущей женой, передавая свои ощущения от любовной игры, пишет: “Мне хочется делать ей больно, неприятно...” Но если для писателя эти чувства фрагментарны и они впоследствии уступают место глубочайшей благодарности любимой женщине за все то светлое и доброе, что она принесла в его жизнь, то герой романа изначально видит в любимой женщине человека, несущего ему гибель, и это видение не дает ему возможности до конца отдаться своему чувству. Поэтому и операция по удалению фантазии — а вместе с ней и души — воспринимается Д-503 как некое воплощение его коренных стремлений, возвращение к тому состоянию, которое всего более отвечает его природе.

Интересно, что операция по удалению фантазии, которой “добровольно” подвергаются все “нумера” и которая окончательно примиряет героя с действительностью, имеет применительно к Д-503 еще и особый смысл. Замятин в первых письмах к Людмиле Николаевне, когда их отношения — во всяком случае, если судить по пер­писке, — были еще не вполне определенными, неоднократно говорит о своей любви, заменяя при этом само слово “любовь” словом... “фантазия”: “Сижу один с своими книгами, с своими... фантазиями. Мои фантазии? Вы думаете, они пройдут?”, “...эти фантазии, эти красивые болезни рассудка...” Можно предположить, что понимание любви как фантазии, уносящей человека в некий абсолютно счастливый мир, — сохранилось у Замятина и в дальнейшем, поэтому, говоря об удалении фантазии у Д-503, писатель еще раз подчеркивает, что цель этой операции в первую очередь — “вырезание” любви, настоящего чувства. А у человека, потерявшего способность любить, — отнять последний шанс вырваться из мира “нумеров”...

Таким образом, “философия любви” автора романа “Мы” и его героя во многом схожи, однако отношение их ко всему тому, что приносит любовь в их жизнь, различно. Думается, основное отличие заключается в том, что автор, оставаясь человеком, старается сохранить не только само чувство, которое не может не изменяться, но и память о нем; пылкая страсть уступает место ровной и благодарной привязанности к любимому человеку, своего рода служению ему, что, оказывается, тоже может дарить радость. Герой же, попав в жесткие (или, скорее, жестокие) рамки тоталитарного государства, порождением которого он является, испытания любовью не выдерживает. Его любовь — это побег от власти Единого Государства, поэтому и избавление от этого чужеродного для него чувства осознается Д-503 с облегчением... Возможно, трагизм самой любви героя романа потому и воспринимается читателем столь убедительно, что писатель сообщил этому чувству очень много личностного, им выстраданного и осмысленного.

Интересно проследить за тем, как личный опыт Замятина находит отражение в художественных деталях, с помощью которых изображается любовь героя романа. Иногда такие совпадения носят едва ли не буквальный характер, когда, кажется, явление действительности вроде бы почти без изменений попадает в художественную ткань романа. Так, в письме от 14 июня 1909 года Замятин называет Людмилу Николаевну “милый мой ландыш”. Запах ландышей, оставленных любимой женщиной, которая сама уже ушла, вызывает в душе писателя нежность и умиление, выливающиеся в гимн любви: “Мой милый, мой любимый ландыш — свежий, толь­ко что росою окропленный ландыш, — настоящий ландыш, лесной, пугливый чуть-чуть и боящийся солнца...” В романе “Мы” тоже появляется веточка ландыша, которую приносит Д-503 влюбленная в него О. Однако запах ландыша вызывает раздражение героя, потому что воздействие этого запаха на человека, — на человека, а не “нумера”! — логически объяснить невозможно, а именно так Д-503 пытается объяснить, почему ландыш — это опасно. Когда он утверждает, что “там шпион — это белена, тут шпион — ландыш. Да, ландыш, да!”, он не так уж и далек от истины, потому что в мире “нумеров” любое человеческое чувство, которое не может быть подчинено нормам и проконтролировано, — это подрыв основ государственного устройства, своего рода диверсия. Оригинальная интерпретация жизненных впечатлений писателя позволяет создать очень убедительную художественную деталь, рельефно представляющую внутренний мир героя.

При описании внешности любимой женщины своего героя Замятин также использует детали, встречающиеся в его письмах к Людмиле Николаевне. Так, автор неоднократно подчеркивает “улыбку-укус” героини, “уголки губ” ее, которые каждый раз вызывают глубокий эмоциональный отклик в душе героя. Письма Замятина дают основания утверждать, что эта деталь писателем не придумана, она в определенной мере взята из собственной жизни и связана с его отношением к Людмиле Николаевне: “Достаточно мне вспомнить ту одну твою улыбку, которой нельзя забыть”; “Живи в улыбках, не опускай уголков твоих чудесных, таких нежноженских губ... Уголки губ, чуть видные зубки...” Как знать, может быть, переживая еще раз истоки своего чувства к Людмиле Николаевне, Замятин и задумал создание романа о любви, которая оказалась “съедена” рассудком, а события 1917 года и все, что за ними последовало, только дали “благодатный” материал для воплощения этого замысла?

Последняя гипотеза вызвана опять же обращением к письмам писателя. Как известно, потеря человеком собственного имени, превращение его в “нумер” рассматриваются (и совершенно справедливо) как высшая степень произвола тоталитарного государства, как полная унификация человеческой личности. Принято считать, что эта идея “подсказана” Замятину практикой строительства “новой жизни” и идеологами этого строительства. Однако выбор конкретных номеров для “нумеров” вряд ли был произвольным. Здесь, вероятно, играли роль некие личностные соображения. Так, любимая женщина героя романа носит “нумер” I-330. В письме же Замятина от 19-20 июня 1911 года есть такие строки: “Но, Мирлинька, прости меня, ради Бога: видел сегодня во сне девушку (— “И...?” — “И!”) (выделено нами. — В.Г., Л.Д.). Какую-то девушку с луны...” Разумеется, смысловой план этого диалога с женой лежит в значительной степени вне рамок романа, но чисто внешне, похоже, формула уже найдена, остается только подождать, пока “практика социалистического строительства” вызовет ее из глубин памяти...

Хотелось бы остановиться еще на двух моментах содержания романа, которые обнаруживают ярко выраженные параллели с эпистолярным наследием Замятина. Первый момент связан с тем, как Д-503 относится к своей любимой в плане физической близости. Как уже отмечалось, вначале любовь героя, им еще не осознаваемая, вызывает у него в отношении любимой раздражение и едва ли не ненависть. Однако затем эти чувства сменяются безграничной нежностью: “В широко раскрытой чашечке кресла I. Я на полу, обнял ее ноги, моя голова у нее на коленях, мы молчим. Тишина, пульс... и так: я - кристалл, я растворяюсь в ней, в I”. Это описание едва ли не дословно повторяет строки из письма от 22 июля 1910 года: “Кроме того, если бы вы сидели в кресле — я охотно посидел бы на полу около вас, обнявши ваши милые ноги, и целовал сквозь платье милые колени, клал бы на них голову — с горячими щеками. Больше я ничего не хотел бы (а может быть, и вру?)”. Естественно, речь в данном случае не может идти о простом “переписывании”, скорее, можно говорить о “вторичном проживании”, когда “память сердца” подсказывает автору наиболее убедительные слова, детали и поступки, позволяя еще раз вернуться в неповторимый мир собственных чувств. И таких деталей, восходящих к личным переживаниям Замятина, отражающих его чувства к жене и запечатленных в письмах к ней, деталей вроде бы и чисто внешних, но отражающих глубинные переживания автора и героя, в романе достаточно много. Пожалуй, можно даже сказать о том, что взгляд Д на I — это в значительной мере взгляд самого писателя на Людмилу Николаевну, во всяком случае, тот взгляд, который на шел отражение в письмах к ней.

Второй момент связан с мотивом матери и материнства, его значением в жизни Замятина и Людмилы Николаевны, его ролью в романе. Общих детей у супругов не было, в известной мере — насколько, разумеется, это возможно, — их заменяли кукла Ростислав (“Растопырка”) и плюшевый Мишка. Однако мотив материнства, детства, отношения к любимой женщине как к матери — один из сквозных в переписке Замятиных. В письме от 29 апреля 1909 года Замятин обращается к жене так: “Моя возлюбленная, мой маленький слабый ребенок, моя дорогая нежная мать”. Два года спустя это же в принципе обращение звучит уже несколько по-иному: “Мой ребенок, моя мать, моя возлюбленная. Сейчас я больше всего нуждаюсь в тебе, как в матери...”. И наконец, находясь в Лебедяни, у гроба матери, в ночь с 20 на 21 декабря 1925 года Замятин пишет жене: “Что посоветуете Вы — единственная мать, которая у меня осталась?” Обращение к эпистолярному тексту подтверждает, что в отношениях Замятина и его жены мотив матери и материнства был важным связующим звеном со временем — едва ли не более значительным, чем любовь.

В романе “Мы” мотив матери и материнства также играет чрезвычайно важную роль. Здесь он персонифицирован в образе О, которая, согласно законам Единого Государства, никогда не должна стать матерью, потому что она “...сантиметров на 10 ниже Материнской Нормы”. Однако О выступает против самих законов, более того, она оказывается преступницей вдвойне, поскольку, покидая Единое Государство, она уносит в себе новую жизнь, которая зародилась от любимого человека, а не согласно “разнарядке” на “воспроизводство себе подобных”... И, может быть, именно такой поступок О — сохранение новой, освященной любовью жизни, которая войдет в мир не под совершенным присмотром безликих воспитателей типа Ю, а при сиянии и свете материнской любви, — это и есть самое страшное для Единого Государства посягательство на его всемогущество? Ведь мать-то воспитывает не “нумера”, для нее каждое дитя - единственное создание в мире, и любовь матери направлена только на ребенка — на это средоточие прошлого, настоящего и обязательно будущего... Ведь не случайно же в один из самых страшных моментов своей жизни Д-503 вспоминает о матери, которой у него никогда не было и не могло быть, и это воспоминание-мечта — одно из самых убедительных доказательств невечности любого Государства — хоть Единого, хоть какого, — если это государство губит человека в человеке.

Таким образом, даже самый общий анализ показывает, что мотив любви в романе “Мы” является мотивом ведущим, сюжетообразующим, а отношение к любому персонажу романа определяется его отношением к любви. Сопоставление писем писателя и текста его романа дает основание утверждать, что в изображении любви, понимании “философии любви”, места этого чувства в жизни человека и общества нашла завершенное воплощение нравственно-эстетическая позиция Замятина-человека, а роман “Мы” — произведение очень личностное, возможно, даже исповедальное, что в герое романа и его отношении к любви очень много от самого писателя.

Разумеется, такой вывод всего лишь подтверждает давно признанную мысль о том, что жизнь и творчество писателя теснейшим образом взаимосвязаны. Нами сделан пока первый шаг: выявлены основные направления, в которых проявляется взаимосвязь между письмами Замятина к жене и его романом “Мы”, определены основные точки соприкосновения. Интерпретация выявленного текстуального материала — это тема особого исследования, которое, несомненно, может быть очень продуктивным в плане постижения творческой индивидуальности Евгения Замятина, особенностей его творческой манеры.

Однако и уже освоенный в данной статье материал может быть использован учителем на уроках литературы как при изучении творчества писателя, так и при обсуждении вопросов, выходящих на постижение сути художественного творчества, взаимоотношений фактической основы литературного произведения и ее воплощения в нем, для подтверждения того, что художественное творчество — это всегда создание особого мира художественных образов, в котором даже самый, казалось бы, точно прорисованный факт действительности всегда значит больше, чем простая его констатация. Ибо художественный образ, созданный подлинным художником слова, практически неисчерпаем в возможностях его постижения.

Л-ра: Русская словесность в школах Украины. – 1998. - № 2. – С. 36-40.

Биография

Произведения

Критика


Читати також