Поэмы Юстинаса Марцинкявичюса

В издательстве "Советский писатель" издана "Книга поэм" Юстинаса Марциикявичюса. В нее вошли "Поэма начала" (перевод Б. Слуцкого), "Поэма огня", "Ното sum" и "Поэма Прометея" (в переводе А. Межирова). До этого они печатались в журналах, но, собранные под одной обложкой, эти произведения приобрели некое новое качество. С разных сторон высветлили образ Человека, его судьбы в XX веке. Как говорится в издательской аннотации к "Поэме Прометея" (но эта характеристика относится в равной мере и к другим поэмам сборника), пафос здесь - утверждение "общечеловеческих идеалов свободы и справедливости".

В "Поэме начала" эта идея опирается на коренные начала жизни - "мы, живые... объединены хлебом", ведь хлеба не надо больше, чем его действительно надо". Это философия труда, противостоящая философии войны. "Хлебный нож", "ценнейшая из семейных реликвий", "философ утвари, поэт посуды" противопоставлен мечу, рвавшему нить жизни от времен Трои до "девятого круга дантова ада - Освенцима и Хиросимы". Мир будет таким, каким будут "наши слова", дети будут такими, какими будем мы, "разделившие" с ними хлеб и слова о правде хлеба и зле меча.

Или мы передадим и дальше эстафету кровавой истории и мир охватит пламя, сжигающее жизнь на всей земле".,. Высохшие русла рек, лесной пожар, желтая засуха, библейские пророчества конца мира, туманные воспоминания далекого детства, где мать крестит огонь в очаге, а весною мирно гремит гроза, и снова мирный хлеб на столе, который созывает соседей и прохожих... Но недолог мирный вечер у очага - из него вырвалось пламя, выросло до неба, и снова стоит человек у древнего камня с вещим изображением: светило и змея. Такова лирическая логика сюжета в "Поэме огня". Когда-то Томас Элиот написал поэму "Бесплодная земля". Образ бесплодной земли дает и Марцинкявичюс. Но выводы Элиота глобально пессимистичны: он оставляет человечество без выхода. Литовский поэт сидит надежду в единении людей: "И мы держались, конвульсивно сжав, до боли стиснув сцепленные руки...

"Третья поэма, как говорит об этом и само название," о человеке, его сути, его высоком призвании на земле. Как и в прежней, возникает здесь образ распластавшейся над человеком черной птицы - символа тревоги, зла, рока. Теперь в ней узнаем мы многим знакомый образ одной из символических картин Чюрлениса. Ребенок же, доверчиво тянущий руки к небу, - не будущее ли наше, не боящееся судьбы, готовое на все испытания,- Будущее человечества и Человека"...

Книгу закономерно венчает "Поэма Прометея". Когда-то Гёте вложил в уста Прометея гордые слова: "Здесь я творю людей по своему подобью, род, на меня похожий. Пусть страждут, пусть плачут, пусть знают радость и наслажденье..." Он говорит как бог, немного свысока, этот "олимпиец" Прометей, созданный по образу и подобию самого веймарского гения. У Марцинкявичюса более "равные", демократичные отношения с героями, ведь его герой - "горный пастух", а пастуху негоже, не с руки одарять других, таких же, как он, смертных испытаниями судьбы. Но перекличка с Гёте здесь в других строках: "Я верю, что недаром выпал мне нелегкий мой, благословенный жребий... что другие в свои черед пойдут за мной".

Марцинкявичюс вольно обращается с мифами Древней Греции, Но разве дело в точном следовании мифу? Уже в прологе автор дает понять нам условность приема "снижения": дочери Океана репетируют греческий "хор", старик ворчит, поправляя их. а дальше слуги Зевса чистят до блеска стрелы, словно медные пуговицы, Зевс, робея перед разгневанной Герой, уличенный во лжи и попытке прелюбодеяния, выставляет "алиби" - "я был в отъезде", и даже невидимые Мойры yе решаются оспорить "насилье", то есть ведут себя не как хозяйки всех судеб", а как робкие заседатели в провинциальном суде. Но это "снижение" высокого тона, желание опустить yа землю богов, спустить с котурн героев только приближает к нам универсальные по природе своей конфликты, заставляет читателя почувствовать, как свои, боль и муку Прометея и нагляднее, почти воочию ощутить механизм неправой Власти в лице не такого уж и божественного Зевса. Суд Зевса лицемерен, приговор заранее предрешен. Зевс приглашает публику, чтоб "вместе разобраться", хотя тут же заявляет "попрание" "божественной неоспоримой воли". Чего ж тут "разбираться", когда вина "неоспорима?! "Приручеyье" огня, как всякое открытие гения, сначала отвергается Зевсом, затем же, убедившись в конкретной пользе огня Власть "разрешает" и это новаторство, причем делается попытка "приручить" и Прометея. Когда же это не удается, Зевс велит казнить гения, но руками толпы, уверяя потом робких и слабых исполнителей коварного замысла своего, что именно они, массы, "добровольно" отказались от огня и осудили Прометея. Брат приковывает брата - повторяется библейская притча, да не одна - об Иуде, о Каине. Земледелец приковал не только Прометея - себя самого приковывает он к рабству и вечному страху "лишиться хлеба". Гефест убежал, не приковав до конца героя, убежал с проклятиями и пастух, но они сделали свое дело - предали не только Прометея - веру свою в человека вообще. Пастух берет молот из рук земледельца потому, что не может простить Прометею того озарения правдой, которое лишь на минуту сделало его человеком...

Только прекрасная Ио - символ нравственной СТОЙКОСТИ - согласна терпеть любые муки - она не продается, как и свободный дух Прометея. Поэт соединил судьбы Добра, Истины и Любви как надежду мира. Неподвижно прикованный к скале или вечно бегущий под ударами бичей - у них ведь одна дорога: к будущему свету.

Прометей верит в людей, в их прозрение. Главное, что им необходимо, - освободиться от рабства. Перестать поклоняться идолам и богам. Жрецы в поэме апеллируют к богам, а хор - к человеку. Люди должны соединиться в своем прозрении, ибо боги - порождение страха, они вовсе не всесильны, какими их создала фантазия людей. "Сильные мира" уповают именно на невежество, раскол, вражду, зависть, эгоизм, возвышение одних за счет других.

...В ремарке говорится: "В середине сцены - обломок скалы, похожий на трон". Прометей, прикованный цепью к скале, вознесен памятью многих и многих поколений, памятью человечества на самый высокий "трон". Имя его остается символом неколебимой верности долгу человека - нести счастье людям, даже если люди не готовы принять этот дар сегодня. Жертва Прометея - это путь к звездам.

Книга поэм Юстинаса Марцинкявичюса подобна симфонии. В ней есть свои "темы" - ребенка, хлеба, огня, черной птицы, свои лейтмотив. Вот почему, уже в новом обрамлении прочувствованного, возвращаешься к музыкальному мотиву "Поэмы начала", к словам о будущем космосе:

Хорошо, что однажды ты его уже видел.
Теперь будет полегче.
Надо только как следует подумать,
припомнить, что в нем было всего важнее...

Владимир Огнев