Парадокс Батлера о машинах («Книга машин» в «Едгине»)
И.И. Чекалов
Более полувека назад Шоу назвал Самуэля Батлера «значительнейшим английским писателем второй половины XIX века». Тогда это казалось парадоксом. Даже в литературных кругах Лондона имя Батлера было известно немногим. Как показало время, Шоу не зря привлек внимание английской читающей публики к творчеству автора «Едгина». Роман «Путь всякой плоти» и другие произведения Батлера стали достоянием многих поколений читателей не только в самой Англии, но и за ее пределами.
За рубежом о Батлере существует обширная литература. В нашей стране его творчество почти не изучалось.
Настоящая статья рассматривает парадокс Батлера о машинах («Книга машин»), имеющий существенное значение для понимания одного из самых значительных сатирических произведений Батлера «Едгин» (1872) и его творчества в целом.
«Несомненно, есть нечто поэтическое в концепции последовательного развития творений», — писал «Атенеум» в рецензии на труд Дарвина «Происхождение видов». Рецензент призывал «людей, одаренных художественным воображением», направить усилия своей фантазии на то, чтобы представить, «какие богатые перспективы, какие заманчивые и увлекательные видения может открыть теория Дарвина перед человечеством». «Если обезьяна превратилась в человека, — вопрошал он, — то чем же может стать человек?».
Призыв «Атенеума», нашел отклик не только в Англии, но и в Новой Зеландии.
В
Несколько месяцев спустя в той же газете был напечатан юмористический очерк «Вечер в клубе или Крайстчерч в 1963 году» (1963). В плане иронической и веселой пародии в нем повествовалось о теории Дарвина, концепции Бокля, перспективах новых изобретений в «век пара» — словом, о том, что занимало английских колонистов, служило темой их разговоров.
В том же году «Крайстчерч пресс» опубликовала еще один очерк Батлера «Дарвин среди машин». Принцип постепенного развития от простейших форм к сложным, продемонстрированный в «Происхождении видов» на примере царства животных, утверждалось в очерке, может принести не менее поразительные результаты, если рассмотреть под этим углом зрения «царство машин». «Постоянно усовершенствуя машины, в один прекрасный день мы можем превратиться в низшую расу, с трепетом и ужасом взирающую на безмятежные и могущественные машины».
В том же году «Крайстчерч пресс» опубликовала еще один очерк на дарвиновскую тему: «От нашего безумного корреспондента», автором которого, по всей видимости, также был Батлер.
«Безумный корреспондент» уверовал в идею автора «Дарвин среди машин»: он решил покончить с машинами. Он начал с того, что разрушил все машины у себя дома, но в ответ на это его жена и дети, не разделявшие луддитских убеждений, покинули его. Тогда, ввергнутый в отчаяние, он решил «перейти на сторону врага». «Отныне я буду считать машины своими друзьями, переметнусь на их сторону и посвящу остаток своих дней их усовершенствованию...»
Уезжая в Англию, Батлер оставил редакции «Крайстчерч пресс» еще один очерк, который был вскоре опубликован в этой. Машины, заявляет Батлер, раскрывают перед человеком новые возможности использования ресурсов природы, они являются его «внешними органами», которыми он пользуется по своему усмотрению: очки увеличивают способность человека видеть, записная книжка расширяет возможности его памяти, поезд дает ему дополнительное средство передвижения. Чем богаче человек, тем большим количеством «внешние органов» он обладает: «...отныне основные виды и подвиды человеческого рода следует искать не среди негров, черкесов, малайцев или американских аборигенов, а среди бедных и богатых».
К шестидесятым годам многие поэты и писатели заметили трагическое бессилие технической мысли в условиях Англии XIX века. Противоречивая суть буржуазного прогресса не прошла и мимо внимания Батлера. В очерках «Дарвин среди машин» и «От нашего безумного корреспондента» машины грозят стать проклятием человека, поработить его, превратить в свою тень.
Но Батлер предпочитает высказывать свои мысли устами «безумного корреспондента». Способом изложения становится парадокс, в котором истина и нелепый вымысел — «сиамские близнецы». Поэтому трагические нотки очерков «Дарвин среди машин» и «От нашего безумного корреспондента» в общем фантастическом контексте приобретают ироническое звучание.
Основу парадокса Батлера о машинах, по всей видимости, составляет пародия на известное рассуждение Гоббса о машине как о механическом животном. Батлер знал это рассуждение Гоббса. В одной из своих работ по вопросам эволюции Батлер его цитировал .
«Человеческое искусство, — писал Гоббс, — является подражанием природе (искусству, при помощи которого бог создал мир и управляет им) как во многих других отношениях, так и в том, что оно умеет делать искусственное животное. Ибо наблюдая, что жизнь есть движение членов, начало которого находится в какой-нибудь основной внутренней части, не можем ли мы разве сказать, что все автоматы (механизмы, движущиеся при помощи пружин и колес, например, часы) имеют искусственную жизнь? В самом деле, что такое сердце, как не пружина? Что такое нервы, как не такие же нити, а суставы, как не такие же колеса, сообщающие движение всему телу, как этого хотел мастер».
Гоббс уподобляет человека машине. Батлер машину уподобляет человеку. Аналогию между живым организмом и механизмом он возводит в тождество.
Острие парадокса Батлера о машинах направлено против механистической дедукции. Если считать, что законы механики справедливы для всех видов развития природы и общества, нельзя не признать, по мысли Батлера, что машина, «механическое животное», вытеснит человека и займет господствующее положение в природе. Если человек и машина представляют собой механизмы, тождественные по принципам своего развития, то машина, хотя и уступает в настоящий момент человеку по уровню своей организации, имеет лучшую перспективу развития, чем человек, ибо темпы развития машин значительно превышают темпы органической эволюции. Батлер обращается к принципам механической организации в приложении к обществу. Человек в совокупности с «внешними органами» является системой механически организованных компонентов. Чем сложнее и разнообразнее компоненты, входящие в систему, тем выше степень ее организации. Богатые, обладая несравненно большим количеством «внешних органов» и более разнообразным их ассортиментом (не только лопата, но и локомотив), находятся на более высокой ступени развития. Но так как природу и общество пронизывает единый принцип восхождения от низшего к высшему, то, следовательно, разделение общества на богатых и бедных — непреложный закон общественного развития: собака менее организованное существо, чем человек; бедный по своей физической организации уступает богатому.
В шестидесятые годы принцип всеобщей справедливости законов механики для всех ступеней развития природы и общества отстаивал Бокль в опубликованных в 1858 и 1861 гг. двух томах позитивистской «Истории цивилизации в Англии». Как полагал Бокль, природа и общество составляют единый огромный механизм вселенной, равномерно, неустанно и непреклонно работающий по единому для всех его ступеней развития принципу.
Близится время, утверждал он, «когда отчетливо увидим, что с самого начала творения в нем не было ни малейшего противоречия, ни малейшего несоответствия, беспорядка, отклонения, помехи, что все окружающее нас до самых отдаленных границ материального мира — лишь различные части единой системы, проникнутой единым великим принципом всеобщей регулярности, осуществляющимся без всяких отступлений». Законы общественного развития Бокль пытался вывести из механического воздействия внешних факторов, под которыми он понимал силы природы, на факторы внутренние, на уровень морально-интеллектуального развития человека, обусловленный его физической организацией. Физическая организация человека, по мнению Бокля, — механизм, принципы деятельности которого точно соотносятся с принципом «всеобщей регулярности». Структура общества в конечном итоге зависит от климатических и географических особенностей. Они же закрепляют имущественное неравенство, одним благоприятствуя накапливать богатства, а другим — пребывать в нищете. Причинно-следственная связь в природе и обществе, трактуемая Боклем с позиций механистического детерминизма, по его мнению, утверждала имущественное неравенство как непреложный порядок общественного развития. Сознанию Бокль отводил минимальное значение. «Еще далеко не факт, что сознание можно отнести к разряду способностей, — писал он, — скорее это просто состояние ума, регистрирующее внешние воздействия». Он отрицал всякую возможность активного вмешательства в деятельность общества. За каждым человеком в обществе, провозглашал Бокль, закреплена определенная роль, и было бы бесполезно пытаться изменить ее. «Весь мир, — писал он, — образует цепь необходимостей, в которой каждый человек может сыграть свою роль, но определить, какова будет эта роль, он не может ни в малейшей степени».
В романе «Путь всякой плоти» Батлер упоминает «Историю цивилизации», называя ее в числе произведений, вызывавших горячие споры в шестидесятые годы. Труд Бокля широко обсуждался в ведущих литературных журналах Англии. Критик «Вестминстерского обозрения» писал, что основная проблема, которую Бокль пытается разрешить в своем труде, — это вопрос о детерминированности явлений истории. Рецензенты иллюстрировали взгляды Бокля по этому вопросу характерным примером: «Убийство, — писал Бокль, — совершается с той же регулярностью и состоит в таком же строго определенном отношении к определенным известным обстоятельствам, как смена года и движение приливов и отливов».
Как свидетельствует очерк «Вечер в клубе», труд Бокля был предметом обсуждения и в клубе Крайстчерча в начале 60-х годов. По всей видимости, к этому периоду относится знакомство Батлера с идеями Бокля.
На многие вопросы, только поставленные им в новозеландских очерках, Батлер будет искать ответа в своих последующих произведениях. Однако антигуманистический характер механистического понимания сущности человека позитивистами был достаточно ясен Батлеру уже тогда.
Проблемы, занимавшие Батлера в новозеландских очерках, были в центре внимания английских позитивистских кругов в этот период. Полемика вокруг «Происхождения видов» Дарвина придала особую остроту вопросу о том, как понимать положение человека в природе и роль личности в обществе. Насколько законы внешней среды детерминируют поведение человека? Имеют ли такие факторы, как разум и воля, самостоятельное значение в существовании человека? Обладает ли личность известным сектором свободы или ее поведение целиком сковано влиянием окружающей среды?
Позитивисты отвечали на эти вопросы по-разному. Хотя все они в общем исходили из механистических посылок утилитарной философии (Бентам, Джеймс Милль), но пользовались принципами ранних утилитаристов с неодинаковой степенью откровенности.
Герберт Спенсер в своих социологических работах пятидесятых годов в наиболее очевидной форме демонстрировал связь своих идей с бентамистским прагматизмом. Он объявил свободу воли абсолютной иллюзией, отрицал возможность активного воздействия человека на условия окружающей среды. Так же как и для Бокля, для Спенсера человеческий разум обречен на пассивное созерцание, регистрацию внешних обстоятельств.
Несколько иной точки зрения придерживался Джон Стюарт Милль. Он был более осторожен в своих выводах. Не отказываясь от утилитаристского критерия в этике, Милль пытался освободиться от откровенного вульгарного практицизма ранних утилитаристов, рассматривая понятие «благо» на двух уровнях: высшем (духовном) и низшем (материальном). В своем знаменитом трактате «О свободе» (1859) Милль выступил в защиту личности от тирании общества. «Человеческая природа, — писал он, — не есть машина, устроенная по известному образцу и назначенная исполнять известное дело, она есть дерево, которое по самой природе своей необходимо должно расти и развиваться во все стороны сообразно стремлению внутренних сил, которые и составляют его жизнь».
Зашита Миллем права личности на самостоятельное духовное существование, индивидуальное развитие созвучна настроениям новозеландских очерков Батлера. Название трактата Милля встречается на страницах романа «Путь всякой плоти». Мало вероятно, что, будучи в Новой Зеландии, Батлер так или иначе не был знаком с рассуждениями из трактата Милля. Призыв Милля бороться с тиранией общепринятого мнения с помощью эксцентричности не мог не найти отклика у Батлера, когда он писал «От нашего безумного корреспондента» или «Дарвин среди машин».
Возвратившись в Лондон, Батлер переделал новозеландский очерк «Дарвин среди машин» и опубликовал его в одном из мелких лондонских журналов под названием «Механическое творение» (1865). Однако и этот вариант не удовлетворил Батлера, и он снова переделывает очерк, пока он не принимает того вида, в котором появляется в первом издании «Едгина» под названием «Книга машин».
В окончательном варианте призыв к уничтожению машин не только сохранен, но, так же как и в новозеландском очерке, он служит сюжетным центром повествования: все размышления, доводы, аргументы едгинского пророка, автора трактата «Книга машин», направлены к одной цели — добиться истребления машин.
Машины порабощают человека, провозглашает едгинский пророк: «Сколько людей уже сейчас живут на свете в рабском подчинении у машин? Сколько людей проводит всю свою жизнь от колыбели до могилы, обхаживая машины днем и ночью? Подумайте, как возрастает число тех, кто связан с машинами невольничьими узами, и тех, кто самую душу свою предает развитию царства машин! Разве не ясно, что машины закабаляют нас?». Машины закабаляют не только тех, кто непосредственно находится у них в услужении, утверждает автор трактата, но и всякого члена общества, потому что от них зависит его материальное благополучие. Машины стали символом ненависти и борьбы, царящей в обществе, они подавляют в человеке духовное начало. «Сами машины сражаться не могут, но чтобы отстаивать свои интересы, они вынудили сражаться человека: пока человек выполняет эту миссию как следует, все идет хорошо — по крайней мере так думает человек, — но стоит только человеку хоть немножко просмотреть интересы машин — не оказать поощрения лучшим из них, не уничтожить худшие, — как гонка конкуренции выбивает его из седла: со всех сторон на него надвигаются невзгоды, а иногда и смерть». Машины диктуют свои условия человеку, объявляет едгинский пророк, потому что без машин человеческое существование немыслимо.
Но если уже сейчас, вопрошает едгинский пророк, машины достигли такого могущества, то не превратится ли человек со временем в паразитический придаток машин, «в тлю, любовно щекочущую тела механизмов», — ведь темп технического прогресса значительно превышает скорость эволюционного развития человека?
Если сравнить принципы структурной организации и деятельности машин с принципами функционирования человеческого организма, размышляет автор трактата о машинах, то весьма вероятным окажется предположение, что в будущем машины вообще смогут обойтись без человеческого существования и стать единовластными хозяевами природы: «различие между жизнедеятельностью машины и человека количественное, а не качественное.
«Не есть ли то свойство, которое мы мним чисто духовным, не что иное как нарушение равновесия бесконечной серии рычагов, от невидимых под микроскопом — вплоть до человеческой руки и орудий ее действия? Не составляется ли мысль движением молекул, которым можно обосновать динамическую теорию страстей и, строго говоря, разве не более правомерен вопрос: каковы же рычаги, из которых состоит человек, и как они сбалансированы, нежели вопрос о том, каков его темперамент?».
Рассуждая подобным образом, едгинский пророк приходит к выводу, что поскольку принципы строения машин и человека полностью идентичны и поведение человека строго подчинено законам механической регулярности, то сознание не является исключительной принадлежностью человека, но может развиться и у машин. Человек, так же как и машина, «результирующая всех сил, которые на него воздействуют... Его действия в любой данный момент зависят только от его конструкции и от интенсивности и направления различных сил, которым он подвергается или подвергался...». Поэтому, по мнению едгинского пророка, о воле человека и ответственности за поступки говорить так же бессмысленно, как говорить о воле паровоза.
Автору трактата о машинах возражал другой едгинский пророк. «Машины следует рассматривать, — утверждал он, — как способ развития, при помощи которого усовершенствуется человеческий организм». Оппонент автора трактата о машинах доказывал, что «организация людей становится более искусной и высокой по мере приближения их к вершине богатства, и никто, кроме миллионеров, не обладает полным комплектом внешних органов...»
Однако, хотя и по другой причине, оппонент автора трактата о машинах также рисовал мрачную перспективу машинного развития человека: «Машины настолько уравняют способности человека и так ослабят напряженность соревнования, что многие люди со слабым здоровьем... будут передавать свое несовершенство по наследству... Устранение нынешнего напряжения конкуренции может повести к вырождению человечества, и ... даже тело как таковое может превратиться в рудиментарный орган: от человека останется только душа и механизм, он станет разумным, но бесстрастным принципом механического действия».
В «Книге машин» Батлер объединил воедино все три новозеландских очерка. Трактат едгинского пророка о машине написан на основе очерка «Дарвин среди машин», но использованы здесь и размышления «безумного корреспондента» о грядущем порабощении человека. С позиций механистического миропонимания Батлер иронически изображает будущее цивилизации — результат эволюции человеческого организма, личности и общественных отношений.
По сравнению с новозеландскими очерками Батлер гораздо больше внимания уделяет проблеме «живой машины». В теории едгинского пророка относительно машин как живых организмов слышатся отзвуки споров на биологические темы 60-х — начала 70-х годов.
Автор трактата о машинах в начале своих рассуждений утверждает, что поступательный характер эволюционного развития предполагает появление более высокой формы жизни, чем человек. После появления «Происхождения видов» такая проблема волновала биологов.
«Справедливо, — читаем, например, в книге «Жизнь на земном шаре в прошлом и настоящем» (1861), — что в настоящее время человек является венцом органического существования, но факты предшествующего развития не подтверждают мнения, что он останется таковым и в дальнейшем...».
Батлер искусно имитирует стиль и характер рассуждений позитивистских биологов-механицистов. Так, некий Берд в «Физиологических очерках», изданных в
Едгинский пророк рассуждает подобным же образом: «С помощью исследования под мощным микроскопом хотя бы одного человеческого волоса будут определять, можно ли безнаказанно оскорбить его владельца».
Пародия на оптимистические прогнозы механицистов очевидна. Со временем элемент пародии в «Книге машин» проступил еще более резко. Для английского читателя семидесятых годов многие посылки трактата о машинах казались более правдоподобными, чем они кажутся современному читателю «Едгина», но соответственно и более разрушительным для них оказывался общий ход рассуждений «Книги машин».
Когда автор трактата о машинах задается вопросом, «не является ли любое ощущение в своей функции только механическим», он размышляет над проблемой, горячо обсуждавшейся в это время на страницах английских журналов: определяются ли все жизненные процессы организма (в том числе и такие, как мышление) только материальными изменениями молекулярной структуры соответствующих органов.
Судя по обзору биологической литературы в книге «Удачная случайность или сообразительность», уже в период создания «Едгина» Батлер пристально следил за спором биологов о природе жизненных процессов в организме.
«Выдвигая теорию живой машины в «Едгине»..., — писал он, — я позаботился о том, чтобы читатель увидел исходную позицию (сторонников механической точки зрения. — И. Ч.) в ее крайнем проявлении: неодушевленность живых органов — такой же поразительный парадокс, как и одушевленность неорганических форм природы, и мы вправе ожидать абсолютной ясности от тех, кто выдвигает эту точку зрения... Чем больше вы уподобляете человеческое тело механизму, тем больше оснований у вашего оппонента уподобить механизм человеческому телу».
Механистическое мировоззрение было неприемлемо для Батлера, потому что оно исключало всякое активное вмешательство человеческого разума и воли в жизненные процессы, т. е. превращало человека в машину, лишенную всякой надежды каким-либо путем изменять окружающую действительность. Сторонники механистического мировоззрения, отмечал впоследствии Батлер, «пытались превратить мир в непогрешимый механизм, способный к ощущениям... Они признавали, что чувство и сознание сопровождают функционирование организма, как шум сопровождает работу паровоза... И чувство и шум — всего лишь несущественные придатки, придатки и ничего более».
В «Книге машин» Батлер показывает, что механистическое мировоззрение, лишая человека собственно человеческих качеств — разума и воли, уничтожает самую основу его существования, низводит его до положения паразита на теле машин, «тли, любовно щекочущей тело механизма».
Машины, согласно учению едгинского пророка, — грозный фетиш, несущий человеку вырождение и гибель. В чем заключается гибельное воздействие машин на человека? В том, что они конкуренцию, погоню за наживой, материальные интересы ставят в центр общественного развития, подавляя в человеке духовное начало. Мрачные предсказания едгинского пророка сочетаются с иронией автора, однако в данном случае она в большей степени касается не самих рассуждений, а веры персонажа в абсолютную детерминированность поведения человека «законами машин»: ведь именно из этой веры в непререкаемую регулярность «законов машин» и рождается безумный призыв едгинского пророка уничтожить машины. Дальнейшее развитие событий в «Едгине» покажет, что не машины сами по себе порабощают человека и грозят ему уничтожением, а те антигуманистические отношения, при помощи которых машины развиваются. В «Едгине» уничтожили машины, но не избавились от общественного зла.
Рассуждения оппонента едгинского пророка о «внешних органах» призваны показать несостоятельность механистического отношения к явлениям жизни, нелепость отождествления человека и механизма. Машина — лишь орудие в руках человека, и от него самого, его разума и воли зависит, будет ли употреблена машина во благо человеку или во вред ему, утверждает оппонент. Это отражает истинное мнение Батлера. Мысль о машинах как о «внешних органах» Батлер считал своим собственным открытием и часто обращался к ней впоследствии. Однако, как это почти всегда случается в произведениях Батлера, мнение автора в устах персонажа совсем не означает, что персонаж является всего лишь рупором авторских идей: положительная установка, как правило, сопровождается иронической усмешкой и таким поворотом в рассуждениях, который полностью исключает причастность положительных взглядов автора к мнениям персонажа, превращая его из резонера в объект сатирической критики и насмешки. Оппонент едгинского пророка начинает с критики механистической теории трактата о машинах, а кончает тем, что, по существу, приходит к тем же выводам, что и едгинский пророк.
Автор трактата о машинах страшится того, что машины, наделенные разумом и сознанием, вытеснят собой человека, но и его оппонент предсказывает человечеству столь же мрачную перспективу развития: человек станет «разумным, но бесстрастным принципом механического действия», т. е. обратится в разумную машину. Вся разница между ними состоит в том, что один считает конкуренцию общественным злом, процветающим благодаря развитию машин, а другой рассматривает конкуренцию как общественное благо, нарушаемое развитием машин. Но тот и другой придают конкуренции значение принципа, абсолютно детерминирующего развитие и судьбу человека, иначе говоря, тот и другой исходят из позиций механистического миросозерцания, отвергающего разум и волю как факторы активного воздействия человека на действительность.
Рассуждения оппонента едгинского пророка о том, что богатство, убирая с дороги человека материальные препятствия, представляет его интеллекту и душе неограниченные возможности развития, весьма напоминают взгляды Бокля на богатство как движущую пружину прогресса. Оппонент едгинского пророка связывает конкуренцию в обществе с теорией естественного отбора. Его размышления о том, что развитие машин может нарушить нормальное функционирование принципа естественного отбора в обществе воспроизводят в почти неизмененном виде рассуждения статьи «О неудаче естественного отбора в отношении человека», опубликованной в журнале «Фрэйзере Мэгэзин» за
Рецензент «Атенеума», очевидно, имея в виду едгинские рассуждения об естественном отборе, утверждал, что «Книга машин» представляет собой попытку свести к абсурду теорию Дарвина. Во втором предисловии к «Едгину» (1872) Батлер признал, что парадокс о машинах мог вызвать у читателя ассоциации с теорией Дарвина. Однако он решительно отрицал «превратное толкование своего произведения как насмешки над тем, к чему он относится с глубочайшим почтением». Он указывал, что его парадокс о машинах направлен против «правдоподобного, но неправильного использования аналогий». Не называя книги, которая послужила непосредственно мишенью его сатиры, он тем не менее намекал, что такая книга существует.
Но ведь именно позитивистско-утилитарная доктрина стремилась установить всеобщие аналогии и таким образом поднять эмпирические законы отдельных наук до некоего универсального позитивного принципа. Такую попытку в области истории и социологии предпринял, в частности, Бокль: в своей «Истории цивилизации» он намеревался осветить все развитие общества с точки зрения универсально управляющей миром причинно-следственной связи. Бокль не видел разницы между причинно-следственной связью в механике и в развитии общества и пытался найти законы общественного развития, аналогичные законам механики. В период создания «Едгина» Батлер был горячим поклонником Дарвина. Теория Дарвина и полемика вокруг «Происхождения видов» послужили толчком для создания новозеландских очерков Батлера, составивших основу «Книги машин». Объектом иронии Батлера, однако, было механистическое миросозерцание и возникшие на его основе позитивистско-социологические интерпретации принципа естественного отбора: в период создания «Едгина» Батлер еще отделял учение Дарвина от его социолого-позитивистских интерпретаторов.
Мы не беремся утверждать с полной определенностью, что Батлер намекал в предисловии к «Едгину» на «Историю цивилизации», но совершенно очевидно, что острие иронии Батлера в парадоксе о машинах направлено против позитивистско-механистических социологов типа Бокля, в частности, тех позитивистских интерпретаторов Дарвина, которые с помощью принципа естественного отбора стремились установить непреложный порядок общественного развития.
Иронический смысл картины общественного развития, изложенной едгинским пророком в трактате о машинах, заключается в том, что если мы признаем конкуренцию, погоню за наживой непреложным принципом развития общества, принципом, детерминирующим развитие общества с той же абсолютной регулярностью, с какой законы механики определяют работу часового механизма, то человеческое существование станет в подобном обществе ненужной подробностью: конкуренция на первый план выдвигает развитие машин, а не развитие человеческой личности. К подобному же абсурду Батлер приводит читателя и рассуждениями оппонента едгинского пророка: допустим, что естественный отбор детерминирует развитие общества, кого тогда считать «сильными» и «слабыми» в борьбе за существование? Если мы будем считать «сильными» богатых, потому что они обладают большим количеством «внешних органов» и, следовательно, представляют более высокую систему организации, то общество обречено на вырождение: в процессе своего развития машины, подменяя собой все большее количество органов человеческого механизма — записная книжка вместо памяти, поезд вместо ног, очки вместо глаз, — превратят «сильных» в «слабых». Миллионеры обладают наибольшим комплектом «внешних органов», но это и станет фактором их физического истребления; их собственное тело станет рудиментом.
Методология рассуждений обоих едгинцев одна и та же: оба они стремятся аналогию превратить в тождество, механически перенести законы естественных наук в область развития человеческого общества: поэтому не удивительно, что, пользуясь разными аргументами, они приходят к одинаково абсурдным выводам.
Отрицание Батлером принципов механистического детерминизма позитивистской социологии позволило ему увидеть червоточину в самой сути тех общественных отношений, апологией которых эти принципы являлись в условиях Англии второй половины XIX в. Парадокс Батлера о машинах — глубокое сатирическое прозрение. Если погоня за наживой, конкуренция движет развитием машин, а развитие машин детерминирует общественный прогресс, то общество превращается в механическую систему, нивелирующую собственно человеческие качества (разум, воля), превращая личность в придаток, винтик машины. Защищая человеческую личность от посягательств позитивистских социологов, Батлер вскрывал антигуманистическую сущность капиталистического общества.
Л-ра: Филологические науки. – 1967. – № 1. – С. 87-98.
Произведения
Критика
- Парадокс Батлера о машинах («Книга машин» в «Едгине»)
- «Путь всякой плоти» С. Батлера и современный английский роман
- Роман Семюеля Батлера «Ернест Понтіфекс, або шлях всякої плоті»
Поділитися