Наша швейцарская точка зрения. Карл Шпиттелер
Речь, произнесенная в цюрихском отделении Нового гельветического общества1
Дамы и господа,
я с большой неохотой покидаю свое одинокое убежище и предстаю перед общественностью, чтобы в вашем присутствии порассуждать о вещах, на первый взгляд, меня вроде бы не затрагивающих. Они бы меня и впрямь не затрагивали, складывайся все так, как быть должно. Но поскольку этого не произошло, я обязан выполнить свой гражданский долг и в качестве частного лица попытаться внести свой скромный вклад в изменение сложившейся у нас малоутешительной, внушающей серьезные опасения ситуации. Мы не смогли воспрепятствовать вызванному войной конфликту между немецкоязычной и франкоязычной частями Швейцарии. Я не могу спокойно относиться к этому конфликту. Меня не утешают уверения: «В случае войны мы вопреки всему сомкнемся в едином строю». Выраженьице «вопреки всему» — никудышный соединительный союз. Нам что же — призывать на свою голову войну, чтобы лучше осознать свое единство? Это была бы слишком дорогая цена за науку. Мы можем заплатить гораздо меньше, можем освоить эту науку легче и безболезненнее. Я, во всяком случае, не вижу никакой пользы во взаимном отчуждении, скорее наоборот. Или же мы только потому не обращаем внимания на голоса наших говорящих на других языках земляков, что они в меньшинстве? «Если отвлечься от частички Швейцарии — Романдии, которая целиком придерживается французской ориентации...» Мы в Швейцарии не имеем права отвлекаться от кого бы то ни было. Будь меньшинство даже в десять раз меньше, оно все равно не утратило бы для нас своего значения. Кроме того, в Швейцарии нет никаких «частичек». Упрек, будто Романдия «придерживается французской ориентации», не имеет под собой основания. Как и немецкая Швейцария, Романдия придерживается гельветической ориентации, что она уже не раз со всей очевидностью доказала. Ведь она даже отказывается называть себя французской Швейцарией. Я, таким образом, полагаю, что нам следует в обязательном порядке восстанавливать добрые отношения с нашими говорящими по-французски земляками; возникшие недоразумения не могут нас не тревожить.
«Да, но что, собственно, говоря, случилось?» — спросите вы.
А ничего не случилось. Просто мы дали волю своим чувствам. Но если двое дают волю своим чувствам, а чувства направлены в разные стороны, то неизбежен разлад. Нас можно извинить тем, что все произошло слишком неожиданно. Как и в других сферах, в жизни души и духа внезапно вспыхнувшая война произвела эффект разорвавшейся бомбы. Разум выпустил из рук вожжи, симпатия и антипатия вышли из повиновения и понесли. А бегущий следом, с трудом переводящий дыхание разум не смог своим слабым голосом остановить упряжку. Но, если я не ошибаюсь, разум все же не упустил свой шанс. Я верю и надеюсь, что сейчас пришла пора успокоиться и осмыслить случившееся. Мы добились главного — предотвратили раскол. Остались только некоторая путаница в умах, известная беспомощность и сомнения в правильности избранного пути. Внести в ситуацию ясность — веление времени, которое я воспринимаю и как свою собственную задачу.
Прежде всего нам надо выяснить, чего мы хотим. Хотим ли мы остаться швейцарским государством, представляющим в глазах других стран определенное политическое единство, или нет? Если нет, то тогда пусть каждая часть дрейфует туда, куда ее влекут приватные склонности и притяжения извне. В этом случае мне нечего вам сказать. Тогда, по-моему, надо оставить все так, как есть, и пусть все рушится и разваливается. Если же хотим, тогда нам надо осознать, что государственные границы — это демаркационная линия и для политических чувств. Все живущие по ту сторону демаркационной линии — наши соседи, и до поры до времени соседи добрые; живущие же по эту сторону границы значат для нас больше, чем соседи, они наши братья. А различие между соседями и братьями огромно. Даже самый лучший сосед при известных обстоятельствах будет палить в нас из пушек, брат же в сражении встанет плечом к плечу с нами. Больших различий просто не бывает.
Соседи по-свойски призывают нас не вкладывать так много чувства в понятие политической границы. Если мы услышим эти призывы, то вместо государственных границ, отделяющих нас от других стран, возникнут границы внутри нашей собственной страны, разверзнется пропасть между западной, южной и восточной Швейцариями. Я думаю, нам лучше держаться вместе в нынешних наших границах. Мы должны понять, что брат по политическим убеждениям нам ближе самого лучшего соседа или родственника по расовому признаку. Крепить это сознание — наш патриотический долг. И долг отнюдь не легкий. Не будучи единой нацией, мы должны чувствовать себя единым народом. В наших жилах течет разная кровь, мы говорим на разных языках, у нас нет княжеской династий, которая бы сглаживала противоречия, нет даже единой столицы. Не будем впадать в иллюзию: все это никак не способствует укреплению политического единства. Нам нужен единый символ, помогающий преодолевать наши слабости. И такой символ у нас, к счастью, есть. Это наш швейцарский флаг. Нам, следовательно, надо теснее сплотиться вокруг нашего государственного флага и создать необходимую дистанцию по отношению к тем, кто поклялся в верности другому знамени; надо, чтобы чувства наши тяготели к центру, а не разлетались по сторонам.
Без сомнения, для нас, нейтралов, было бы самым правильным поддерживать одинаковую дистанцию по отношению ко всем соседям. Такого мнения придерживается каждый швейцарец. Но его легче высказать, чем осуществить. Мы невольно подходим к одному соседу ближе и отходим от другого дальше, чем позволяет нам наш нейтралитет.
Западные швейцарцы подвергаются искушению слишком тесно сблизиться с Францией, у нас наблюдается обратная тенденция. И нас, и их нужно предостеречь, призвать к исправлению положения. Но положение в каждой части Швейцарии должно быть исправлено самостоятельно, изнутри. Мы не можем упрекать брата за его промахи; это приведет только к тому, что он ответит нам тем же, да еще с лихвой. Поэтому давайте с полным доверием скажем своим землякам из французской Швейцарии: пусть необходимые призывы прозвучат из ваших же рядов, а мы займемся своими собственными делами.
Особенно трудно поддержание дистанции дается немецкому швейцарцу. Он связан с Германией во всех сферах культурной жизни еще теснее, чем романдец с Францией. Возьмем, к примеру, искусство и литературу. С истинным великодушием Германия приняла в свое лоно наших мастеров, без тени зависти или ревности осыпала их почестями, а некоторых даже возвысила над своими собственными сыновьями. Сложились бесчисленные деловые, духовные и дружеские узы, возникло взаимное согласие, заставившее нас в долгие годы мира полностью забыть, что между Германией и немецкой Швейцарией существует некое подобие границы.
Возьмите в качестве примера меня самого. Я думаю, многие из вас воспримут мои ощущения, как свои собственные. В моей жизни был период юношеской увлеченности, когда я всматривался в незнакомую, удивительную Германию, лежавшую по ту сторону Рейна, полный страстного ожидания увидеть сказочную страну, где мечты становятся явью, где в ярких солнечных лучах разгуливают во плоти поэтические образы — благородные, прямодушные юноши романтиков, чуткие, ласковые девушки народных песен, где люди в повседневной жизни разговаривают на том же языке, на каком пишут наши классики, где горы и долины, рощи и ручьи приветствуют нас, как своих близких родственников. Да, это были наивные, детские представления. Но и сегодня, когда я давно уже перестал быть ребенком и избавился от наивности, меня встречает в Германии весеннее половодье понимания и беспредельной, неисчерпаемой симпатии. В самых отдаленных уголках этой страны у меня есть сотни и тысячи друзей. Когда я изредка появляюсь там собственной персоной, то встречаю добрых, любезных, отзывчивых и предупредительных людей, чьи чувства и чей язык мне понятны без перевода. Расставаясь с ними, я увожу с собой на родину прекрасные воспоминания и оставляю им свою горячую благодарность.
Напротив, своих французских друзей я могу пересчитать на пальцах левой руки, и при этом мне не понадобятся ни большой палец, ни мизинец. Да и три оставшихся пальца мне вряд ли придется загибать. Путешествуя по Франции, я чувствую себя одиноким, никому не известным человеком, меня окружают холод и недоверие.
То-то и оно! Да, но всему есть мера.
Поступиться своими политическими убеждениями ради приватных, личных, дружеских привязанностей? Следуя индивидуальным склонностям, с ликованием и раскрытыми объятиями встать под чужое знамя, символ чужой политики? Или кого-то шокирует, что житель немецкой Швейцарии называет чужим знамя германской кайзеровской империи?
Тогда скажите мне, зачем, собственно, наши войска стоят на границе? Почему они охраняют границу на всем протяжении, включая и границу с Германией? Потому, видимо, что при всех обстоятельствах мы не доверяем ни одному из наших соседей. Почему же мы им не доверяем? И почему это недоверие воспринимается нашими соседями не как оскорбление, а как нечто само собой разумеющееся? Потому что, по общему мнению, политико-государственные образования опираются не на эмоции и не на нравственные постулаты, а на силу. Не случайно в гербах многих государств мы видим хищных животных. Всю мудрость мировой истории и впрямь можно выразить одной фразой: каждое государство грабит столько, сколько может. И точка. С перерывами на переваривание и с приступами бессилия, которые называют «миром». Действия руководителей государств напоминают действия опекуна, который из благих побуждений считает допустимым все, что выгодно его подопечному, не исключая и преступление. И чем гениальнее государственный деятель, тем легче он идет на преступление. (Прошу не переворачивать эту фразу.) При таком понимании допустимого и запретного излишняя чувствительность к недоверию просто неуместна.
Другие государства в какой-то мере обеспечивают свою безопасность с помощью дипломатии, договоров и союзов, нам же такая перестраховочная политика не подходит. Мы, как известно, держимся в стороне от высоких внешнеполитических сфер. И дай нам Бог держаться от них подальше впредь! Ибо день, когда мы заключим какой-либо союз
или затеем тайные переговоры с заграницей, станет началом конца Швейцарии. Политически мы. таким образом, живем в темноте, в лучшем случае в полумраке. Когда наступают военные времена и над нами нависает опасность, мы оказываемся в положении того крестьянина, который слышит, как в лесу хрюкает дикий кабан, но не знает, выскочит ли он из чащи и если выскочит, то когда и откуда именно. По этой причине мы расставляем свои войска вдоль всей границы. И не надо полагаться на дружбу, которая соединяет нас с нашими соседями в мирные времена. Такие вещи в верхних эшелонах просто не принимаются во внимание. Это все безобидные шалости гражданских лиц. Благодаря военной дисциплине нынешние правительства, даже те, где имеются так называемые парламенты, крепко держат своих верноподданных в узде, контролируют их умы и сердца. Времена самопроизвольно возникающего братания народов миновали. Или вы можете представить себе армейское соединение, из любви к нам отказывающееся повиноваться своим командирам: «Со Швейцарией мы воевать не будем. Это наши друзья». На фоне военных команд и патриотических звуков боевых труб все другие голоса глохнут, в том числе и голос дружбы.
Вот почему я говорю: «То-то и оно!» Я полагаю, что при всем дружелюбии, которое связывает нас в частной жизни с тысячами германских верноподданных, при всей солидарности, которую мы благоговейно испытываем к немецкой духовной жизни, при всей задушевности наших родственных связей, вытекающих из общего языка, по отношению к политической Германии, к кайзеровской империи, мы должны занять такую же позицию, как и по отношению к любому другому государству: позицию нейтралитета и сохранения добрососедской дистанции в рамках наших границ.
Неизбежная сдержанность по отношению к германскому соседу, и без того дающаяся нам нелегко, будет еще более осложнена доброжелательными призывами, обращенными в наш адрес. Сначала прозвучит призыв не забывать о расовом, культурном и языковом родстве. Нам дадут понять, что это родство само по себе должно вести к самозабвенной поддержке германских интересов в этой войне. Как будто речь идет о филологических вопросах! Как будто пушки всех народов не говорят на одном и том же отвратительном воляпюке! Как будто не эта именно война утверждает подчиненность всех национальных связей связям государственным! Как будто тесная зависимость культурных ценностей народа от его политического могущества — решенный вопрос! Затем воспоследуют высказанные недобрым шепотом опасные попытки подбить нас во имя дружбы и благодарности на поступки, недопустимые даже во имя самой тесной дружбы и самой горячей благодарности: отказаться от нашего понимания истины и лжи и в угоду кому-то исказить наши представления о справедливости и беззаконии. Существует еще одна опасность: за поддержку тут же следует щедрая награда, за отказ от поддержки — угроза жестокого наказания. Сегодня всякий, кто пожелает, может за шесть убогих строк безусловной поддержки без труда добиться в Германии славы, почестей, популярности и прочих лакомых кусков. Надобно лишь отправиться туда, нагнуться и подобрать эти подарки. Одной-единственной строкой там можно завоевать доброе имя и признание. И строка эта даже не должна быть необдуманной и ошибочной. Предостерегающее, искреннее высказывание сослужит ту же службу. Мы не должны забывать о том, что ни один участник воюющих сторон в принципе не приемлет нейтрального образа мыслей. Он еще может понять его умом, если навязать ему этот образ мыслей силой, но никогда — сердцем. Мы кажемся ему равнодушными людьми в доме, где лежит покойник. Однако же мы совсем не равнодушны. Призываю в свидетели чувства всех здесь присутствующих — мы не равнодушны. Равнодушными мы кажемся потому, что не принимаем участия в общей свалке. Поэтому уже одно наше существование вызывает возмущение. Сперва оно производит неприятное, отчуждающее впечатление, затем вызывает нетерпение и, наконец, отвращение, кажется обидным и оскорбительным. Как, с нами не согласны? Осмеливаются иметь независимое суждение? Патриотически настроенный человек глубоко убежден в правоте своего дела и в подлом характере своих врагов. В нем трепещет от возмущения все, что не отзывается болью, надеждой и страхом, что не плачет и не печалится. И вот появляется некто, называющий себя нейтралом, и выражает солидарность с подлым врагом! Ибо любое взвешенное суждение воспринимается как выражение солидарности с врагом. И никакие заслуги, никакой авторитет и никакое имя не спасут такого человека от проклятия. Наоборот. Проклятия в этом случае будут еще громче. Наряду с вероломством и предательством его упрекнут еще и в неблагодарности. На поле боя мишенью выбирают офицеров, а в писательских кабинетах — знаменитостей. Скоро уже не останется ни одного, кого бы не объявили вероотступником и громогласно не выставили за дверь храма. Мы в растерянности. Не знаешь больше, куда себя относить — к украшениям человечества или к его отбросам.
Как можно противостоять столь опасным угрозам? Кто может молчать, пусть радуется этому и молчит. А кто не может, пусть поступает согласно поговорке: за правое дело стой смело. Чтобы спасти наши нейтральные души, дома наши наполняют пропагандистскими листками. Они выдержаны в бесцеремонном, часто приказном тоне, а иногда просто срываются на злобные ругательства. И чем ученее авторы, тем свирепее тон. Эти листки бьют мимо цели. О какой солидарности может идти речь, если при чтении возникает чувство, что господа сочинители готовы тебя сожрать? Похоже, они утратили способность понимать, как можно и как нельзя разговаривать с другими народами. Вопреки подобным обвинениям мы призываем наших забывших о правилах хорошего тона соседей к нормальному, дружелюбному, доверительному и непосредственному духовному обмену, который был у нас раньше и который, мы надеемся, установится после окончания войны.
К сожалению, немецкая Швейцария не сумела в достаточной мере избежать и противоположного искушения — недружественного отношения к Франции. Я не раз слышал из уст задетых за живое французов недоуменный вопрос: «Что плохого мы сделали швейцарцам?» И в самом деле, я не знаю, что они нам сделали. А вы? Или же у нас есть разумная причина не доверять Франции больше, чем другим соседям? Я такой причины не знаю. Недружелюбие объясняется не разумными патриотическими доводами, а инстинктивными чувствами. Выражались же эти инстинктивные чувства иногда так, что в первые недели августа я с грустью высказал пожелание: было бы неплохо, если бы наряду с мягкими проповедями авторитетный политический оратор без церемоний напомнил нашим землякам основные принципы нейтралитета. Теперь этим занимается пресс-бюро штаба швейцарской армии. И раз уже так много вокруг говорят о родстве — разве в меньшей степени мы связаны родственными узами с Францией? Общность политических идеалов, одинаковость государственных форм, сходство общественных условий — разве это не родство? А слова «республика», «демократия», «свобода», «терпимость» и многие другие — разве для швейцарца они нечто второстепенное? Было время — я помню его, — когда эти слова в Европе значили все. Сегодня они сведены почти к нулю. Когда они значили все — это было чересчур. Когда не значат ничего — тоже никуда не годится. Во всяком случае, не станем же мы, швейцарцы, презирать французов только за то, что у них нет императоров, королей и кронпринцев, не правда ли? Но похоже, что именно так кое-кто из нас себя и ведет.
Собственно говоря, политика истинного нейтралитета должна бы даваться нам, немецким швейцарцам, без особого труда, ведь быть нейтральным — значит всего лишь не поддаваться искушению встать на ту или иную сторону. Так бы оно и было, если бы мы чувствовали и судили, как швейцарцы! Если бы думали своей головой и говорили на своем языке! Если бы не высказывали чужих мнений! Тысячи и тысячи духовных влияний из Германии, которые, подобно благодатному Нилу, ежедневно затопляли и оплодотворяли наш край, в военные времена стали отфильтровываться. Воинствующая пресса вообще далека от возвышенной литературы. Патриотический подъем сам по себе может принести ценные плоды, но на языке он сказывается крайне неблагоприятно. Так ли уж необходимо растравлять кровоточащие раны войны еще и чернилами? У того, кто умирает за отчизну, более благородная роль, чем у того, кто во имя этой отчизны обрушивается с бранью на других. Я говорю это без всякого осуждения, не испытывая чувства превосходства. В случае войны мы будем поступать точно так же. Я говорю это только ради предостережения. Враги германского рейха не являются одновременно и нашими врагами. Поэтому нам не следует перенимать у соседа, говорящего на одном с нами языке, его милитаристские лозунги, патриотические софизмы, ложные оценки и извращенные понятия только потому, что мы читаем издаваемые в этой стране газеты. Нам пристало судить о врагах германского рейха, не являющихся нашими врагами, не по маске, пропитанной ненавистью и злобой, а по истинному их лицу. Иными словами: как граждане нейтрального государства, мы обязаны судить о других народах с той же объективностью, с какой мы судим о немцах. Ведь не позволяем же мы себе смотреть на них глазами французов.
Давайте еще раз взглянем на врагов германского рейха собственными глазами, без искажающих стекол.
Вы знаете, что особую ненависть немцы питают сегодня к англичанам. На эту особую ненависть у них есть и свои особые причины, которых нет у нас. Напротив, англичанам мы очень многим обязаны. В трудную минуту Англия не раз приходила к нам на помощь. Она, правда, не единственный, но самый надежный друг Швейцарии. И если мне возразят, что англичане — это тщеславные эгоисты, то я отвечу: побольше бы таких эгоистов, которые в лихую годину протягивают нам руку помощи. Нам бы надо больше внимания уделять преподаванию истории. Не все же говорить о Земпахе и Моргартене2
Как известно, у нас, швейцарцев, свое понимание достоинства и права на жизнь малых народов и государств. Для нас сербы не «банда», а народ. Народ, имеющий такое же право на жизнь и на уважение, как и другие народы. У сербов славное, героическое прошлое. Их народная поэзия по красоте ничем не уступает поэзии других народов, а героический эпос даже превосходит то, что создано другими. Ибо со времен Гомера ни один народ не породил таких прекрасных эпических песен, как сербские. Наши швейцарские врачи и санитары, вернувшиеся с Балканской войны, вспоминали о сербах с симпатией и похвалой. На такие свидетельства следует опираться, вырабатывая собственное мнение, а не на одержимую ненавистью военную прессу.
Бельгия сама по себе не имеет к нам никакого касательства, но ее судьба волнует нас чрезвычайно. Поначалу виновник и сам откровенно признался, что поступил с Бельгией противоправно. Потом же, дабы обелить себя, Каин стал чернить Авеля. Я считаю поиски документов в карманах дрожащей жертвы бестактностью и психологической ошибкой. Хватит того, что жертву придушили. Так нет, на нее еще и клевещут. Но швейцарец, участвующий в поношениях несчастных бельгийцев, совершил бы акт не только постыдный, но и бездумный. Доведись нам попасть в такое же положение, и точно так же будут выискиваться мелкие доказательства нашей вины. К сожалению, злоба тоже берется на вооружение воюющими сторонами.
Относительно попыток вызвать у нас возмущение темными, недоразвитыми народами: это на дуэли можно вести себя благородно или неблагородно, война же — не военная дуэль, как склонны думать некоторые высокопоставленные офицеры, а жестокая борьба за выживание нации. Когда дело идет о жизни и смерти, радуются любому помощнику, невзирая на лица и цвет кожи. Если взломщик приставит вам нож к горлу, вы тут же позовете на помощь свою домашнюю собаку. И если взломщик после этого начнет изображать благородство и стыдить вас за то, что вы науськиваете на человека глупое четвероногое, вы, скорее всего, ответите ему: «Это ваш нож заставляет меня забыть о стыде».
А теперь о главном — о нашем отношении к французской Швейцарии. Повторяю: мы надеемся и ждем, что и там ради взаимного согласия, законности и нейтралитета произойдет такое же просветление умов, к какому стремимся мы. Ясно одно: нам нужна консолидация. Для этого мы должны лучше знать друг друга. А как обстоят дела с нашим знанием французской Швейцарии? Ее литературы и прессы? Пусть каждый сам себе ответит на этот вопрос. Мы опять ищем спасения в журналах, издаваемых на трех языках. Ничего не имею против. Дело, однако, не только в том, что пишется, но и в том, что читается. Я предложил бы иное: время от времени печатать в немецко-швейцарских газетах переводы статей из франкоязычной прессы Швейцарии. Они этого заслуживают. Иной строй мыслей мог бы дополнить и обновить наш собственный. Мы же пугливо и осторожно придерживаемся только одного направления. Такая статья, как «Le sort de Belgique»5
И в заключение о том, чем нужно руководствоваться в наших отношениях со всеми без исключения иностранными державами, — о сдержанности. Давайте с вежливой сдержанностью поблагодарим великие державы за то, что они позволили нам избежать кровавой мясорубки. Давайте с подобающей скромностью воздадим должное смертельно раненной Европе. Давайте, наконец, с подобающей скромностью извинимся. «Извинимся? За что?» Кто хоть однажды стоял у постели больного, тот поймет за что. Чуткий человек испытывает потребность извиниться за то, что находится в добром здравии, в то время как другие страдают. Только не допускать чувства превосходства! Никаких поучений! Вполне естественно, что мы, находясь в стороне от схватки, многое видим яснее, о многом судим точнее, чем те, кто охвачен пылом борьбы. Но это преимущество позиции, а не превосходство духа. Говоря по правде, серьезный подход к этим ужасным событиям должен был бы установиться сам собой, страстные, необдуманные речи тут совершенно ни к чему. Неприятно читать, когда какая-нибудь захолустная газетенка, пользуясь преимуществом нашей неприкосновенности, в грубом, вульгарном стиле, будто речь идет об идиллических выборах в местные советы, обрушивается на европейские государства с оскорбительными нападками. Пытаясь усмирить крикунов, цензура делает полезное дело. Нам никак не пристало давать волю громкому ликованию или насмешке. Насмешка — проявление грубости нравов, она даже в войсках почти не наблюдается. Насмешка может быть оправдана только яростью. Это оправдание не про нас. Ликование по случаю победных реляций могут позволить себе только соплеменники победителя, это как разрядка после мучительного напряжения чувств. Мы в разрядке не нуждаемся. Насмешка и ликование — самые громкие проявления пристрастия и уже потому недопустимы на нейтральной почве. Сверх того, они сеют раздор. Если двое слышат сообщение о победе и один радуется по этому поводу, а другой печалится, то тот, который печалится, испытывает искреннюю и глубокую ненависть к тому, кто радуется. Я долгое время считал, что насмешка — худшее, что может быть. Но есть нечто похуже: язвительно хихикающее злорадство, которое слышится иногда в ядовитых редакционных репликах и восклицаниях. Есть тяжелые вздохи и молитвы, произнесенные как бы на одном дыхании. Здесь же мы имеем дело с громкой отрыжкой. Частые издевательства над ложными сообщениями с фронта тоже не лишены заносчивости. Кто лжет в сообщениях с фронта? Не тот или иной народ, а побежденный в данном сражении. Победителю легко говорить правду. От побежденного же по справедливости нельзя требовать, чтобы он громогласно объявил о своем поражении. Это выше человеческих сил. Мы, насмешники, тоже на это вряд ли способны.
И раз уж мы повели речь о сдержанности, позволю себе еще одну робкую просьбу: давайте как можно тише излагать патриотические фантазии об образцовой миссии Швейцарии. Прежде чем стать образцом для других народов, не мешало бы образцово решить свои собственные проблемы. Мне, однако, кажется, что последний экзамен на единство мы выдержали далеко не блестяще.
Дамы и господа,
следуя законам логики, встать на правильную точку зрения не так уж и трудно. Да, но только в воображении! Мало, однако, прийти к этой точке зрения логическим путем, надо найти для этого силы в своем сердце. Как вы поступаете, когда мимо проходит похоронная процессия? Снимаете шляпу. Что вы чувствуете, сидя в зрительном зале на представлении трагедии? Потрясение и благоговение. И как ведете себя при этом? Тихо, серьезно, погрузившись в смиренную задумчивость. Этому не надо учиться, не правда ли? И вот благоволением судьбы нам выпало присутствовать в зрительном зале на представлении ужасной трагедии, разыгрываемой сейчас в Европе. На сцене царит печаль, за сценой льется кровь. Куда бы ни прислушались вы сердцем своим, направо ли, налево, — повсюду слышны горестные стенания, и эти стенания на языках всех народов звучат одинаково. Так давайте же перед лицом неисчислимых страданий, обрушившихся на народы, исполнимся в сердцах своих состраданием, а в душах — благоговением. И не забудем снять шляпу.
Вот тогда мы встанем на правильную, нейтральную, истинно швейцарскую точку зрения.
