«Сюжет, не знающий начала и границ...»
Р. Бахтамов
Современнику, понятно, это было интересно. Но день тот прошел, «злоба» давно стала историей. Что может сказать нынешнему читателю летописец буржуазной Франции, создатель галереи типов, канувших в прошлое, — всех этих ловких банкиров и блестящих кокоток, расчетливых рантье и скупых ростовщиков, бандитов «с принципами» и беспринципных министров?..
Оказывается, многое.
[…]
Он родился 20 мая 1799 года в семье крестьянина, которому революция и Наполеон I открыли дорогу в чиновники, а потом в дельцы.
В 1814 году Бальзак вместе с семьей переезжает в Париж — учится в частных школах, слушает лекции в Сорбонне. Готовясь к карьере юриста, работает писцом, у ходатая по делам, у нотариуса.
В двадцать лет он получает юридическое образование — очень важное, очень перспективное для молодого бургундца со средствами и связями, открывающее дорогу к самым высоким постам страны. Но еще раньше им овладевает страсть, «род недуга» — желание писать. Эта страсть перевернет всю его жизнь — заставит работать днями и ночами, будет гонять с роскошной квартиры на последний чердак, затянет в мутную карусель коммерции, увлечет в далекий Бердичев — жениться на помещице…
Внешняя, видимая канва его жизни причудлива, но обычна. Бесконечные денежные затруднения, бесконечная травля, ложь, инсинуации, клевета. Буржуазное «общественное мнение» очень скоро обнаружило в нем врага — непримиримого, принципиального, там более опасного, что он отлично знал механизм французского общества. Если «Божественная комедия» принесла Данте много врагов, то на что мог рассчитывать автор «Человеческой комедии»?..
Нам, сегодняшним читателям, неизмеримо важнее, однако, не внешняя, фабульная, сторона его жизни, а тот, скрытый от глаз, внутренний сюжет, который сделал Бальзака одним из величайших писателей в истории человечества, писателем, чье имя стало синонимом реализма.
Уже поставленная им задача поражает. Книга, пусть несколько книг, ну, можно, — цикл... Но Бальзак задумал нечто более грандиозное: сто книг, каждая из которых должна отразить какую-то сторону жизни, чтобы потом — собранные вместе — они нарисовали портрет эпохи во всех разрезах.
И речь шла не об эскизах, не о простых «набросках с натуры». С самого момента возникновения замысла Бальзак ясно определил себе цель: вскрыть сущность эпохи, не отдельные частные явления, а глубинную природу процессов, протекающих в обществе. Если угодно, вывести «формулу» буржуазного строя.
Не менее поразительно и другое. Писатель, поставивший себе задачу, которая показалась бы непосильной десятку авторов, с ней справился. Справился в условиях вечной охоты за куском хлеба, глубочайших приступов апатии, долгах и бессмысленных поездок. И это при том, что он прожил до обидного мало — 51 год...
Сказать, что он работал двадцать четыре часа в сутки, — значит, еще ничего не сказать. Он работал, неделями не отходя от стола, торопливо съедая первое, что попадется под руку. И уж совсем непонятно, когда он успевал при этом быть в курсе всех дел, которыми жила Франция. Собственно, не «быть в курсе», а досконально изучать сложнейшие вещи, о которых писал. Говорят, что по описаниям производства в его романах можно строить фабрики.
[…]
Разумеется, сила Бальзака не только в знаниях. Ясное понимание исторического смысла событий, логики общественных отношений придают его романам глубину и значительность. Это понимание не делает его, однако, бесстрастным наблюдателем, этаким коллекционером фактов. Его герои не стесняются в выражениях. Но Бальзак иной раз выражается прямее и определеннее своих героев: «Нынешняя буржуазия с ее подлой, трусливой формой правления, лишенная решимости и мужества, суетная, ничтожная, неграмотная...»
Из всего этого, конечно, не следует, что Бальзак был революционером. Буржуазный строй он видел не глазами приходящего, а уходящего с исторической арены класса — дворянства. Сын крестьянина, ставшего дельцом, он был ярым сторонником абсолютной монархии, считал дворянское общество образцовым, а аристократию — хранителем великих культурно-исторических традиций Франции. С болью и горечью он наблюдал, как разваливается «образцовое» общество, как перерождаются или гибнут дорогие его сердцу традиции...
Но сочувствие не мешало ему видеть правду, и в показе ее быть беспощадно объективным.
[…]
Немного найдется в мировой литературе писателей, чей реализм был бы сильнее всего — собственных симпатий и антипатий, убеждений, желаний, предрассудков...
Бальзак — пронзительно социален. Среди бесчисленного множества его героев нелегко найти «человека вообще»; люди у него несут четко выраженную социальную функцию, являясь как бы отражением определенных общественных отношений.
Эта особенность его творчества облегчает задачу критика, тяготеющего к социальному анализу. Не только программно публицистические «Гобсек» или «Шагреневая кожа», но и менее тенденциозные «Евгения Гранде», «Отец Горио» поражают редкостно четкой, почти геометрической расстановкой социальных сил. Можно сказать заранее, что скромная и симпатичная Евгения будет раздавлена. Не потому даже, что она слабее отца или двоюродного брага, а потому, что ее человечность — ничто в сравнении с безумной страстью стяжательства, страстью, черпающей силы во всей системе общественных отношений. Столь же ясно, что юношеский идеализм Растиньяка не устоит перед «уроками жизни». Уроками, которые преподают ему — каждый на свой манер — и дочери Горио, и беглый каторжник Вотрен, и родственница юноши — виконтесса де Босеан, и сам Горио — бедный, несчастный, но искренне убежденный, что в своем отношении к нему дочери правы — такова жизнь...
Все это абсолютно верно и в историческом плане интересно. Но при всем уважении к Бальзаку — к его невероятной эрудиции, умению разбираться в сложнейшей механике банковских дел, биржевых операций, заказов и рент, в хитросплетении браков, страстей, и денег — невольно возникает вопрос: неужто читатели Бальзака, миллионы и миллионы людей в разных странах мира, так уж интересуются французской историей первой половины XIX века, становлением буржуазного общества, проблемами социологии?
В свое время Илья Эренбург задавался аналогичным вопросом применительно к Чехову. Ведь если его герои — чиновники и мещане — давно исчезли, то, что же нам интересно: неужто история? Но Чехов писал о России начала нашего века, Бальзак же о прошлом веке — Франции. Не слишком ли чуждо это нам и далеко?..
Будем реалистами — в этом один из уроков Бальзака. Да, что-то в его творчестве нам чуждо, что-то слишком далеко. Длинные описания процесса производства бумаги устарели и читать их, увы, скучно. К тому же, если уже первая книга Л. Н. Толстого «Севастопольские рассказы» — большая литература, то на первых произведениях Бальзака лежит густой налет бульварщины. И у зрелого Бальзака далеко не все равноценно — есть вещи средние, неудавшиеся.
Но возьмем, например, «Отца Горио». Не однажды прочитав эту книгу, я и сейчас не молу поверить, что она совсем не велика по объему (в нынешних мерках — небольшая повесть). И эта вот «небольшая повесть» вместила в себя трагедию отца Горио, образы его дочерей и их окружения, философию маркизы де Босеан и каторжника Вотрена, целую галерею буржуа, чиновников, мещан, полицейских, наконец, личность Растиньяка и весь процесс его «воспитания». Просто невероятно, как образ Растиньяка — один из самых глубоких и ярких образов мировой литературы — уместился в этой небольшой книге, да еще в «кружении столь блестящей «свиты».
А ведь это не все. Взяв ситуацию, достаточно типовую и банальную — молодой провинциал попадает в столицу и начинает «путь наверх» (Гончаров так и назвал свой роман — «Обыкновенная история»), — Бальзак увидел в ней такое множество токов, полутонов и оттенков, такое разнообразие человеческих характеров, чувств и помыслов, что читать это равнодушно нельзя — ни вчера, ни сегодня, ни завтра.
Да, в социальном плане все здесь детерминировано жесткими рамками места и времени. Предшественник Растиньяка д’Артаньян попадает в Париж, шпагой прокладывает себе путь в мушкетеры. Растиньяку шпага без надобности, и путь у него иной (время иное) — в министры. Но давайте подумаем: разве сама эта ситуация — переход от юности к зрелости, выбор жизненного пути — разве она ограничена страной и эпохой?
Конечно, в другое время, при других обстоятельствах и поиски пути, и сам выбор будут иными. Но это не значит, что непременно проще, легче, безболезненнее. Перед юношей, который только входит в жизнь, открыто все — он может выбрать любой путь. Но всякий выбор — уже ограничение. Потом этих ограничений будет все больше: в жизни человеку дано пройти только один путь.
Что же чувствует в этот момент Растиньяк и что чувствуют те, кто его окружает? Есть простая социологическая схема: он рвется наверх, а все вокруг стремятся обратить его в свою «веру». Это правда, но лишь половина правды. Растиньяк молод, уверен в своих силах; ему все интересно — и нас захватывает это ощущение новизны мира, богатства и яркости впечатлений, простора. Ему сочувствуешь, как невольно сочувствуют ему — каждый по своему — разные люди в книге. Иногда ему тоскливо — время уходит, уходит молодость — тоскливо и нам, ведь время уходит для нас. Жизнь ломает надежды, безжалостно отметает иллюзии — это и радует его (взрослость!), и печалит — нелегко дается ему парижское «воспитание чувств».
Отнюдь не прямолинейно и отношение к нему окружающих. Вотрен, например, симпатизирует ему совсем не оттого, что видит в нем «родственную душу» или намерен сделать из него каторжника. Он ведь, Вотрен, тоже не однолинеен: Растиньяк ему и просто по-человечески нравится, и чувствует он, что юноша «далеко пойдет», и себя он не забывает — такое знакомство, а тем более вовремя оказанная услуга — многое значат.
В будущем Растиньяк станет министром, Вотрен — начальником полиции. Случайное совпадение или один помог другому? Ведь такой министр нужен такому начальнику полиции, а такой начальник полиции — министру.
Всего этого нет в романе. И все это есть в нем, есть атмосфера тревог и радостей, больших страстей и разочарований, простых симпатий и хитроумнейших расчетов. Перед нами мир во всем его бесконечном разнообразии. Мир великого писателя.
«Обедня безбожника» — произведение совсем иного плана. В чем-то даже нетипичное для Бальзака. Бесхитростная история о Деплене, нищем студенте-медике, которому пришел на помощь нищий водонос. У каждого из них была своя мечта: у студента — стать великим хирургом, у водоноса — стать водовозом, купить себе, наконец, лошадь и бочку. Голодная жизнь, напряженные занятия, а главное — понимание того, что никому он не нужен, приводят Деплена к мысли о самоубийстве. И тогда Буржа — с детства не знавший ласки, темный, забитый, одичавший от одиночества, приходит ему на помощь — жертвует все свое «состояние», чтобы студент смог продолжать учебу.
Трогательная, почти рождественская, история о благородном бедняке, каких в западной литературе немало. Может быть, у другого писателя она такой бы и получилась. У Бальзака — нет. Ни одного «чувствительного» слова, полное отсутствие сантиментов. Вместо привычных для писателя ярких, бунтующих красок — черно-белые. Строгая, точная, суховатая графика. Буржа ест один хлеб, натертый чесноком, а Деплену покупает кофе. Но это вовсе не щедрость — кофе необходим, чтобы заниматься ночами.
Это не только мастерство писателя, это нечто гораздо большее. Двадцать два года Буржа носил воду — это слишком серьезно, чтобы умиляться. Скопленные им сто экю значат для него так много, что он не станет играть в благотворительность. Он отдает их Деплену вполне сознательно, для дела, имеющего высокую общественную ценность.
Деплен стал прославленным хирургом, покровителем и другом бедноты. Но он суров и сдержан, даже тени умильности нет в его характере. И это опять-таки точно: большой ценой все это куплено. Лишь маленькая, тщательно скрываемая щелка позволяет заглянуть ему в душу. Он, безбожник, заказывает обедню в память верующего Буржа. Живому Буржа это принесло бы радость.
Бальзак слишком велик и многообразен, чтобы пытаться в этой короткой статье анализировать его уроки. Но о двух надо сказать обязательно.
Эпопея, известная под именем «Человеческой комедии», имела первоначально иное название — «Социальные этюды». Это, разумеется, не случайно. Все творчество Бальзака — наглядное свидетельство того, что в литературе (как и в жизни) не может быть человека «вообще», вне сложнейшей системы социальных условий, отношений, связей. Но и сами эти условия, сколь бы велико ни было их влияние, не задерживают индивидуальность, не превращают человека в элементарную «функцию» среды. Нужен синтез.
Никто, конечно, не может указать «рецепт» этого синтеза — такого рецепта не было и нет. Каждый писатель ищет его сам — в меру собственных способностей и таланта. Но искать его необходимо, ибо только на этом пути можно создать что-то действительно значительное. Особенно в нашу эпоху.
И — второе. Большие писатели — всегда люди большого труда. Но даже среди них Бальзак выделялся фантастической работоспособностью, неуемной жаждой писать.
[…]
Л-ра: Литературный Азербайджан. – 1974. – № 6. – С. 127-130.
Произведения
Критика
